Интересно: а для обычного человека, есть кнопка вкл/выкл, ресурсности?
Что в это понятие вкладывается?
А то я пишу, то есть испытывал на себе, сам не зная о чем.
«Я не знаю. Ведь все люди, действуют по обстановке.
Или же когда, есть выбор: выбирают выбор, выбор из выбора, выбирая опять же выбор. Все это происходит интуитивно, на фоне непрерывно работающего подсознания.
Быть в ресурсе, или ресурсность, одно из многих состояний психики человека, стоящего перед выбором.
Оно делается на раз-два.
Ошибки, прозрение, или удача, — все просчитается миром мгновенно.
За тебя самого, где ты не имеешь уже никакого существенного влияния на свой путь.
Потом он будет оказывать на тебя, лишь минимальное давление, из бытовых и насущных проблем, с которыми можно легко справиться.
При желании..»
— А ты в ресурсе…
Говорю ему, на прощание.
Он кивает в ответ, ни говоря, ни слова.
Хотя до этого, он поздоровался, и на том спасибо
Еще до этого, влезаю в разговор, между старшим менеджером, и каким-то молодым парнем стажером, на роли продавца в маркете.
Его шея покрыта тату, как и руки.
Он стал жаловаться, на работу, на жизнь, что не везет с телками, и все такое.
Вставляю свою ремарку:
— Живи в моменте. В ресурсе.
— А как это?!
Он смотрит на меня, непонимающими глазами.
— Не знаю, учись.
— Учись. Учись у жизни. Да хоть у твоего менеджера.
Его наверно учили коучи, на психо-тренингах.
Да, наверно я угадал, он снова кивает мне.
Я выхожу оттуда, думаю, стоя под проливным дождем
Ресурстность…? Что оно означает?
Чтобы это найти, наверно надо попробовать песок, на вкус.
Уголок самовыражения
Уголок самовыражения
До этого случая, в предыдущий короткий приезд в Марракеш, мне внезапно стало дурно. Не знаю, чему было причиной; ночь без сна.
Климат. Нервные нагрузки, или что-то сьел.
Но я уже успел взять билет до края начала пустыни.
Рядом с автовокзалом отыскалось приличное кафе.
Там заказал лёгкий завтрак.
Как уже было заведено, официанты обрадовались, узнав что я из России. Услужливо принесли заказ, тут же, глядя в глаза, не моргнув ни разу, обсчитали.
Вдобавок содрав с меня щедрые чаевые.
Не было сил и желания спорить.
Сам виноват, ведь я не спросил сначала цену заказа, всего остального.
В будущем, заходя в кафе, я уже коротко рубил, показывая на товар:
— Прайс!
Тут им деваться было некуда, они переставали юлить с ценой.
Наступало мое полное право клиента: брать, или не брать.
Почти все торговцы, лоточники, зазывалы, продавцы-консультанты, официанты, работники: улыбаются, жмут руки, в тоже время стараются обмануть тебя по полной программе.
Всучить ненужную вещь или товар.
Видимо, у них так в Коране записано: убить кяфира не грех, обмануть его, тоже не грех, а наоборот подвиг.
Мало, очень мало людей, которые просто так общались бы со мной.
Все они преследовали какую-то выгоду, содрать несколько лишних дирхамов.
А меня в тот день трясло, словно в лихорадке, или от тяжёлого похмелья.
Наступило чувство, что на всё плевать: будь что будет, жизнь или смерть.
Может случилось перегорание внутри, или выгорание жизненных предохранителей.
Плевать на всё, нужно идти до конца напролом.
Снова я еду в тревожную неизвестность, тянущую бездну к себе пустыни.
Вот уж не знаю, как я буду выживать там, ещё высадят вечером, когда будет темно.
*
Сегодня море совсем другое, чем вчера.
Нет, всё было на своих местах, но что-то неуловимо изменилось.
На следующий день пришёл снова, подмечая, что оно снова другое.
Наверно море меняется каждый день, подумал я.
Утром из отеля меня попросили выселиться, довольно в прохладной форме, что и сделал. Всё равно мне вечером уезжать отсюда.
Собрал вещички, уложил их в рюкзак.
Вечер у вокзала.
Автобус стоит под погрузкой уже час, ещё жарко и душно.
Из его окон виднеются местные таверны, они блестят огнями.
Проехали одно за одним: древняя повозка запряжённая ослом, нищий на инвалидной коляске, а мото–вело тележки курсировали, не переставая ни на секунду в сгущающихся сумерках.
Ходят люди в халатах.
Ну а я сходил два раза в туалет.
Он был внутри чистый и вымытый.
Поэтому стоил деньги, пять дирхам за вход, иначе никак.
Понятно, пришлось платить арабу и его друзьям, играющим в нарды.
Хотя бывает иначе тоже.
Один негр, сунулся было в помещение туалета, но его остановили те арабы, при входе.
— плати деньги.
— ноу мани.
— тогда уходи отсюда, — закричали арабы.
Негр отошел от них, прошел через клумбы с цветами, к бетонному заборчику.
Достал член, стал мочиться.
Прямо при всех, никого не стесняясь.
Люди вокруг ходят, при арабах тоже.
Они только языками зацокали: бомж, бездомный нищий негр, что с него возьмешь.
Хотя позавидовал этому негру: что он может в любой момент, достать хер из штанов, поссать где угодно.
Причем, бесплатно.
Климат. Нервные нагрузки, или что-то сьел.
Но я уже успел взять билет до края начала пустыни.
Рядом с автовокзалом отыскалось приличное кафе.
Там заказал лёгкий завтрак.
Как уже было заведено, официанты обрадовались, узнав что я из России. Услужливо принесли заказ, тут же, глядя в глаза, не моргнув ни разу, обсчитали.
Вдобавок содрав с меня щедрые чаевые.
Не было сил и желания спорить.
Сам виноват, ведь я не спросил сначала цену заказа, всего остального.
В будущем, заходя в кафе, я уже коротко рубил, показывая на товар:
— Прайс!
Тут им деваться было некуда, они переставали юлить с ценой.
Наступало мое полное право клиента: брать, или не брать.
Почти все торговцы, лоточники, зазывалы, продавцы-консультанты, официанты, работники: улыбаются, жмут руки, в тоже время стараются обмануть тебя по полной программе.
Всучить ненужную вещь или товар.
Видимо, у них так в Коране записано: убить кяфира не грех, обмануть его, тоже не грех, а наоборот подвиг.
Мало, очень мало людей, которые просто так общались бы со мной.
Все они преследовали какую-то выгоду, содрать несколько лишних дирхамов.
А меня в тот день трясло, словно в лихорадке, или от тяжёлого похмелья.
Наступило чувство, что на всё плевать: будь что будет, жизнь или смерть.
Может случилось перегорание внутри, или выгорание жизненных предохранителей.
Плевать на всё, нужно идти до конца напролом.
Снова я еду в тревожную неизвестность, тянущую бездну к себе пустыни.
Вот уж не знаю, как я буду выживать там, ещё высадят вечером, когда будет темно.
*
Сегодня море совсем другое, чем вчера.
Нет, всё было на своих местах, но что-то неуловимо изменилось.
На следующий день пришёл снова, подмечая, что оно снова другое.
Наверно море меняется каждый день, подумал я.
Утром из отеля меня попросили выселиться, довольно в прохладной форме, что и сделал. Всё равно мне вечером уезжать отсюда.
Собрал вещички, уложил их в рюкзак.
Вечер у вокзала.
Автобус стоит под погрузкой уже час, ещё жарко и душно.
Из его окон виднеются местные таверны, они блестят огнями.
Проехали одно за одним: древняя повозка запряжённая ослом, нищий на инвалидной коляске, а мото–вело тележки курсировали, не переставая ни на секунду в сгущающихся сумерках.
Ходят люди в халатах.
Ну а я сходил два раза в туалет.
Он был внутри чистый и вымытый.
Поэтому стоил деньги, пять дирхам за вход, иначе никак.
Понятно, пришлось платить арабу и его друзьям, играющим в нарды.
Хотя бывает иначе тоже.
Один негр, сунулся было в помещение туалета, но его остановили те арабы, при входе.
— плати деньги.
— ноу мани.
— тогда уходи отсюда, — закричали арабы.
Негр отошел от них, прошел через клумбы с цветами, к бетонному заборчику.
Достал член, стал мочиться.
Прямо при всех, никого не стесняясь.
Люди вокруг ходят, при арабах тоже.
Они только языками зацокали: бомж, бездомный нищий негр, что с него возьмешь.
Хотя позавидовал этому негру: что он может в любой момент, достать хер из штанов, поссать где угодно.
Причем, бесплатно.
Уголок самовыражения
7
Взгляд изнутри.
Сувейра незаметно разделена на две части.
Медину, где находится сам старинный город, предназначенный для туристов.
Мечети, замки, памятники, храмы, синагоги, базар, много другое, построенное из давних времен.
Кое-где отгороженный по периметру входными арками, крепостными стенами.
Современная часть, расположена южнее, севернее, и восточнее, охватывая старый город плотным полукольцом цивилизации.
В ней находились широкие авеню, бульвары, проспекты, высокие здания, большие жилые дома, крутые отели с бассейнами и спа. Вообщем вся городская инфраструктура: школы, садики, банки, полиция, тюрьма, городские вокзальчики.
Сам междугородний автовокзал, под фирменным названием «Gare Supratours», еще был один вокзал под названием СТМ.
Вдоль моря, к югу тянется пляж, рядом с ним длинный бульвар Мохаммеда Пятого.
За окраиной города есть небольшая деревня, с названием Диабат.
Туда идти очень далеко, требуется пройти весь пляж, потом двигаться по узкой шоссейной дороге, до самого залива, заходящего в материк.
Уже за ним будет та самая деревня.
К северу вдоль моря, кроме диких пляжей и пустых песчаных мест, там нет ничего.
Хотя в море, есть два ближних островка, на них расположены танцплощадки, с рок и поп-музыкой. Конечно, со шлюхами и алкоголем.
По слухам, в свое время, там выступал сам Джимми Хендрикс.
А на большом острове Могадор, южнее от порта, устроена большая тюрьма.
Опять же по слухам, это секретная колония Гуантаномо.
Но с берега ничего не разглядеть; большие валуны на острове, да вечный морской туман вокруг него, даже в солнечную погоду, мешают это сделать.
Пришел в отель, лежа на кровати, некоторое время размышлял будущих планах, занимаясь курением гашиша, созерцая картину с морским закатом, висящую на стене, и разглядывая карту страны на телефоне.
На этот раз, меня потянуло в пустыню.
Наверно на это решение подействовала маска африканского божка.
Я не знаю.
Ведь все люди, действуют по обстановке.
Или же когда, есть выбор: выбирают выбор, выбор из выбора, выбирая опять же выбор.
Все это происходит интуитивно, на фоне непрерывно работающего подсознания.
Быть в ресурсе, или ресурсность, одно из многих состояний психики человека, стоящего перед выбором.
Оно делается на раз-два.
Ошибки, прозрение, или удача, — все просчитается миром мгновенно.
За тебя самого, где ты не имеешь уже никакого существенного влияния на свой путь.
Потом он будет оказывать на тебя, лишь минимальное давление, из бытовых и насущных проблем, с которыми можно легко справиться. При желании.
Ресурстность? Что оно означает?
Чтобы это найти и понять, сначала наверно надо попробовать песок, на вкус.
Но сначала надо куда-то переместиться.
Что и сделал, наконец, выйдя из отеля.
Чтобы лишний раз не заплутать в улочках, никуда не заглядывая, прошел по проверенному маршруту, через южные арки. Миновал их, обогнул стены, тесные перекрестки Медины, направился на северную сторону города.
По широким проспектам, в виде местной экзотики, то и дело проезжали расписные кареты, нарядные брички, разные повозки, с запряженными в них лошадьми или мулами. Слабо соблюдая цвет светофора на пересечениях улиц.
Но впряженных верблюдов почему-то среди них не оказывалось.
Возле самого вокзала припарковано несколько автобусов, находились постройки разного назначения. Позади, он обнесён забором из бетонных плит.
На входе в него, как обычно, на лавках сидели таксисты.
При виде меня, они дружно загалдели, выкрикивая, куда они поедут.
Я довольно грубо отмахнулся от них, заходя внутрь одноэтажного здания.
Правда, просторного. Стал осматриваться по сторонам.
Оно выглядело обшарпанным, краска на стенах отваливалась, гладкие бетонные полы без мрамора. Такие же сидения для ожидающих пассажиров, точно в общественных банях.
А форма крыши, через которую проникал свет, напоминала мечеть, то есть купол, подпираемый несколькими столбами.
Один мужчина все-таки не отстал, заходя вслед за мной, улыбаясь, с вопросами:
— Салам. Я кассир. Сам поедешь?
— Салам. Мне бы купить билет на завтра.
— Окей. Секунд.
Он зашел в кассу. Она оказалась прямо при входе, без всякой таблички.
Хотя разных служебных помещений внутри имелось еще несколько.
— Куда вам? На какое время? Утро, день?
— В пустыню. А есть вечерний рейс?
— Да, есть, — покачал головой мужчина. — Он сначала проезжает через Сафи.
Потом едет в Марракеш. Потом с него, уже куда понадобиться.
— Но я не хочу в Марракеш! Еще ночью!
Мужчина ярко улыбнулся белыми зубами, выделяющимися на смуглом лице, произнес, смешивая английские и арабские выражения:
— О, я очень хорошо понимат мистера! Он путешественник по Марокк!
Тогда поезжайте в Танжер. Это отличный ночной рейс.
Автобус по пути заезжает в Раббат, потом Касабланка.
Позже в Танжере, когда пойдете к морю, увидите Гибралтар.
Проезд лично тебе, сделаю со скидкой.
— Ладно, давайте билет на него.
Я отсчитал деньги, двести дирхам, сунул их в открытое окно, мужчина немного повозился, выдал билет со сдачей. Стало интересно, как они печатают там эти картонки: ведь на них стоит число, время, место назначение.
Потом вспомнил:
— А билет на багаж?
— Приходи завтра к восьми часам сюда, там и решим с твоим багажом.
— Ладно. Я приду.
Махнул рукой, вышел из вокзала.
Направился в отель.
Чуть позже, постучал в номер Светы.
— Кто? — раздался раздраженный голос девушки, за дверью.
— Сосед, утром кофе пили, мы же договаривались. Пойдешь гулять на пляж?
— Я устала.
— Ладно, что ж, пока.
Удалился в свой номер, ни с чем.
Что тут понимать, наверно она снова маме звонила, которая наверняка сказала, чтобы дочь не связывалась с незнакомцами. Ведь они, точно маньяки.
Да плевать, я тут не за этим.
Забил сигарету, закурил, отлегло.
Еще раз плевать на этих баб.
Строят из себя невесть что: а на деле, вот оно что получается, Михалыч.
Я бы не сказал, что эта Света, супермодель, красавица, секси чика.
Обычная девушка, можно даже сказать, не очень привлекательная.
Ни фигуры, ни лица: высокая, тощая, длинная, даже чуть выше меня,
На голове какие-то короткие черные кудряшки.
Вообщем, не праздничный торт.
Даже снаружи, скорее всего, внутри окажется тоже такое содержимое.
Взял деньги, спрятанные в вентиляции.
Оделся, вышел из номера, спустился по лестнице вниз.
За стойкой ресепшена находился Саид.
— О, салам!
— Салам, Саид-джан.
— У тебя завтра в обед кончается срок оплаты. Будешь продлевать?
— Нет, — помотал головой. — Уезжаю отсюда.
— Что ж, удачи путнику. Меня завтра не будет. Поэтому пожелаю тебе сегодня, счастливого пути.
— Шукран, Саид.
Больше ни о чем не спрашивая друг друга, мы разошлись: он остался за стойкой отеля, а я отправился по улочке Лелюш. Там где кафе и рестораны.
Как всегда, почему-то хочется кушать.
После той фанерной забегаловки на второй этаже, я нашел другую.
Она находилась чуть дальше от отеля, но это не имело значения.
По большому счету, тут можно было питаться каждый раз в новых кафе.
Утром, в обед, и в ужин.
Их тут десятки, если не сотни.
Но, ты приходишь в облюбованное место, заказываешь отличную еду.
Которая тебе уже известна по вкусу, и по стоимости денег.
Прикормленные официанты, которым ты оставляешь нехилые чаевые.
Они потом несут блюда с добавкой, или с дополнительным куском хлеба.
Плюс полную тарелочку, наполненную оливками.
Вот это и было в моем случае.
Официантом был молодой негр, мы познакомились, когда пришел в его заведение, на первом этаже.
А на втором этаже было рыбное отделение, или кафе, но там мне не понравилось.
Там подавали только рыбу, и дорого. Она мне надоела, захотелось чего-то мясного.
Его звали Адам, он нелегальный эмигрант из Сенегала.
Молодой парень лет двадцати, пухлые улыбчивые губы с белыми зубами.
Лицо с правильными чертами, большие глазищи, курчавые волосы, неплохо научился говорить по-английски.
Вежливый, и с улыбкой. Всегда обращаться сэр, или мистер.
Наверно поэтому его поставили официантом, хотя он работал и на кухне, и подметал двор.
В тот раз он принес мне вкусный и большой таджин, так что я объелся.
На столике, лежала круглая подстилка, сделанная из тростника, соломенного цвета.
Она мне понравилась, почему-то я захотел ее забрать с собой.
Он убирался по залу, точнее по территории: протирал тряпкой столики, уносил грязную посуду, складывал стулья, в общем такое.
Я подозвал его.
— Хай.
— Хелло мистер.
— Да ладно. Я просто Райбан. А ты?
— Адам сэр.
— Короче: можно мне взять эту вещь?
Я показал на соломенную подстилку.
— Берите сэр. У нас их много.
— Фенкью. Май френд Адам.
Я отсыпал ему щедрые чаевые, которые без дела болтались в кармане.
Дирхамов двадцать, или тридцать.
Он спросил, откуда я.
— Фром Раша.
Потом каждый раз, на завтреке, или на ужине, оказываясь в его кафе, то есть где он работал, он всегда бросал все прочие заказы, и обслуживал только меня.
Конечно, я расспрашивал о его жизни, там, на родине.
А он, заметив мою писательскую тетрадь, раскрытую на столике с ручкой, видимо понял мой интерес, немного замкнулся.
Зачем рассказывать посторонним людям о жизни нелегала, без паспорта.
Хотя, в основном на нашей дружбе это никак не сказывалось.
— О, май френд Райбан, фром Раша.
Кричал Адам на всю площадь. Едва завидев меня.
— Чего кушать, май френд?
Чаевых стал давать ему меньше, потом вообще перестал.
Ведь мы же друзья. А деньги портят друзей.
Как-то раз, его спросил:
— Что ты хочешь в жизни, Адам?
— Я хочу счастья, себе, и своим родным. Которые остались, там. Братику, и сестренке.
Из его глаз текут слезы, вперемешку с улыбкой.
— Когда накоплю много денег, то привезу их сюда, ко мне.
Пусть они будут рядом со мной. А потом с ними улететь в Австралию.
— Но это так далеко отсюда! И у тебя нет паспорта.
— Мне все равно. Там тепло, каждый день, там лето.
Я сделаю паспорт, как у всех мистеров
Отвернулся от него, а потом обнял за содрогающиеся плечи:
— Да нормально все будет бро. Просто живи, просто работай.
Потом все у тебя получится.
Кафе, в котором работает Адам, оно вроде квадрата, только полого, одной стороны нет, это проход, а внутри пространство, в виде площади, или площадки.
Из ровной, каменной брусчатки. Она еще какая-то разноцветная, с узором.
Наверно поэтому сюда приходят выступать разные бродячие артисты, музыканты.
Ведь это наверно открытая сцена, под открытым небом.
Один раз сюда пришли акробаты.
Они принялись делать сальто, прыжки, разные акробатические трюки.
Пол, из брусчатки, под их прыгучими ногами отдавался гулом, чуть сотрясаясь.
Народ аплодировал, это было очень красиво исполнено, некоторые стали кидать деньги. Ведь здесь в основном богатенькие иностранцы.
Приходили музыканты: гитаристы, трубачи, или какой-то ансамбль, уже с барабанщиком, и певцом.
Приходили маги, суфии, дервиши.
Их было множество, все они просили деньги, потом пряча их в одежды.
Один запомнился: он, старик с седой бородой, словно сошел из страниц сказки Пушкина, о Шамаханской царице. На голове высоченный колпак, как у звездочета, синий халат до пола с блестками, в одной руке большая трость, наверно из слоновой кости, в другой медный кувшин.
Сначала он вышел на середину площади, народ замер, громогласно пропел несколько айятов из Корана. Благо тут акустика отличная.
Затем стал кружиться в танце, постукивая посохом, постепенно сближаясь со столиками, за которыми сидели посетители.
Круг танца задел столик с людьми, он остановился возле него, вытянув кувшин, что-то говоря.
Потом еще столик, еще, еще, и еще, обходил их по кругу, точнее по квадрату.
Люди сыпали мелочь в кувшин, некоторые совали бумажные банкноты.
Я и говорю, богатенькие нынче туристики.
Наконец, он приблизился ко мне, точнее к моему столику, за которым сидел, вроде бы уже, просто сидел, доедая оставшиеся оливки.
Старик требовательно протянул руку с кувшином.
Я не отреагировал никак. Вообще никак. По барабану.
Продолжая, так же, неторопливо есть оливки с большой тарелки.
Насаживая их деревянной палочкой, вроде зубочистки, отправляя их в рот.
Мог бы уйти прямо сейчас, (заранее заплатил Адаму) но интересно знать, чем это представление закончится.
Старик что-то сказал.
Может проклятье нашлет, или заговор на смерть.
Потом повторил, уже громче, подсовывая свой колдунский кувшин, из которого того и глядя, выйдет волшебный джинн, из мультфильма «Али Баба».
Я взглянул ему в глаза, он тоже.
Некоторое время прошло так.
Он хотел денег, а я… что хотел я…
Старик отвел взгляд, покачал головой, от души стукнул посохом.
Аж земля дрогнула под ногами.
Что-то запел возле меня, на своем языке.
Это было очень красиво и мелодично, песнь трогала струны души.
Но не мою. Ведь был накуренный в ужас.
Сегодня тоже под кайфом, поел, как следует.
Тут встретил того драгдилера.
Захотелось дать ему в морду, но он обратился с приветами.
Зачем портить себе настроение, перед отъездом.
Собрал вещи, попрощался с Адамом, пошел к морю.
Взгляд изнутри.
Сувейра незаметно разделена на две части.
Медину, где находится сам старинный город, предназначенный для туристов.
Мечети, замки, памятники, храмы, синагоги, базар, много другое, построенное из давних времен.
Кое-где отгороженный по периметру входными арками, крепостными стенами.
Современная часть, расположена южнее, севернее, и восточнее, охватывая старый город плотным полукольцом цивилизации.
В ней находились широкие авеню, бульвары, проспекты, высокие здания, большие жилые дома, крутые отели с бассейнами и спа. Вообщем вся городская инфраструктура: школы, садики, банки, полиция, тюрьма, городские вокзальчики.
Сам междугородний автовокзал, под фирменным названием «Gare Supratours», еще был один вокзал под названием СТМ.
Вдоль моря, к югу тянется пляж, рядом с ним длинный бульвар Мохаммеда Пятого.
За окраиной города есть небольшая деревня, с названием Диабат.
Туда идти очень далеко, требуется пройти весь пляж, потом двигаться по узкой шоссейной дороге, до самого залива, заходящего в материк.
Уже за ним будет та самая деревня.
К северу вдоль моря, кроме диких пляжей и пустых песчаных мест, там нет ничего.
Хотя в море, есть два ближних островка, на них расположены танцплощадки, с рок и поп-музыкой. Конечно, со шлюхами и алкоголем.
По слухам, в свое время, там выступал сам Джимми Хендрикс.
А на большом острове Могадор, южнее от порта, устроена большая тюрьма.
Опять же по слухам, это секретная колония Гуантаномо.
Но с берега ничего не разглядеть; большие валуны на острове, да вечный морской туман вокруг него, даже в солнечную погоду, мешают это сделать.
Пришел в отель, лежа на кровати, некоторое время размышлял будущих планах, занимаясь курением гашиша, созерцая картину с морским закатом, висящую на стене, и разглядывая карту страны на телефоне.
На этот раз, меня потянуло в пустыню.
Наверно на это решение подействовала маска африканского божка.
Я не знаю.
Ведь все люди, действуют по обстановке.
Или же когда, есть выбор: выбирают выбор, выбор из выбора, выбирая опять же выбор.
Все это происходит интуитивно, на фоне непрерывно работающего подсознания.
Быть в ресурсе, или ресурсность, одно из многих состояний психики человека, стоящего перед выбором.
Оно делается на раз-два.
Ошибки, прозрение, или удача, — все просчитается миром мгновенно.
За тебя самого, где ты не имеешь уже никакого существенного влияния на свой путь.
Потом он будет оказывать на тебя, лишь минимальное давление, из бытовых и насущных проблем, с которыми можно легко справиться. При желании.
Ресурстность? Что оно означает?
Чтобы это найти и понять, сначала наверно надо попробовать песок, на вкус.
Но сначала надо куда-то переместиться.
Что и сделал, наконец, выйдя из отеля.
Чтобы лишний раз не заплутать в улочках, никуда не заглядывая, прошел по проверенному маршруту, через южные арки. Миновал их, обогнул стены, тесные перекрестки Медины, направился на северную сторону города.
По широким проспектам, в виде местной экзотики, то и дело проезжали расписные кареты, нарядные брички, разные повозки, с запряженными в них лошадьми или мулами. Слабо соблюдая цвет светофора на пересечениях улиц.
Но впряженных верблюдов почему-то среди них не оказывалось.
Возле самого вокзала припарковано несколько автобусов, находились постройки разного назначения. Позади, он обнесён забором из бетонных плит.
На входе в него, как обычно, на лавках сидели таксисты.
При виде меня, они дружно загалдели, выкрикивая, куда они поедут.
Я довольно грубо отмахнулся от них, заходя внутрь одноэтажного здания.
Правда, просторного. Стал осматриваться по сторонам.
Оно выглядело обшарпанным, краска на стенах отваливалась, гладкие бетонные полы без мрамора. Такие же сидения для ожидающих пассажиров, точно в общественных банях.
А форма крыши, через которую проникал свет, напоминала мечеть, то есть купол, подпираемый несколькими столбами.
Один мужчина все-таки не отстал, заходя вслед за мной, улыбаясь, с вопросами:
— Салам. Я кассир. Сам поедешь?
— Салам. Мне бы купить билет на завтра.
— Окей. Секунд.
Он зашел в кассу. Она оказалась прямо при входе, без всякой таблички.
Хотя разных служебных помещений внутри имелось еще несколько.
— Куда вам? На какое время? Утро, день?
— В пустыню. А есть вечерний рейс?
— Да, есть, — покачал головой мужчина. — Он сначала проезжает через Сафи.
Потом едет в Марракеш. Потом с него, уже куда понадобиться.
— Но я не хочу в Марракеш! Еще ночью!
Мужчина ярко улыбнулся белыми зубами, выделяющимися на смуглом лице, произнес, смешивая английские и арабские выражения:
— О, я очень хорошо понимат мистера! Он путешественник по Марокк!
Тогда поезжайте в Танжер. Это отличный ночной рейс.
Автобус по пути заезжает в Раббат, потом Касабланка.
Позже в Танжере, когда пойдете к морю, увидите Гибралтар.
Проезд лично тебе, сделаю со скидкой.
— Ладно, давайте билет на него.
Я отсчитал деньги, двести дирхам, сунул их в открытое окно, мужчина немного повозился, выдал билет со сдачей. Стало интересно, как они печатают там эти картонки: ведь на них стоит число, время, место назначение.
Потом вспомнил:
— А билет на багаж?
— Приходи завтра к восьми часам сюда, там и решим с твоим багажом.
— Ладно. Я приду.
Махнул рукой, вышел из вокзала.
Направился в отель.
Чуть позже, постучал в номер Светы.
— Кто? — раздался раздраженный голос девушки, за дверью.
— Сосед, утром кофе пили, мы же договаривались. Пойдешь гулять на пляж?
— Я устала.
— Ладно, что ж, пока.
Удалился в свой номер, ни с чем.
Что тут понимать, наверно она снова маме звонила, которая наверняка сказала, чтобы дочь не связывалась с незнакомцами. Ведь они, точно маньяки.
Да плевать, я тут не за этим.
Забил сигарету, закурил, отлегло.
Еще раз плевать на этих баб.
Строят из себя невесть что: а на деле, вот оно что получается, Михалыч.
Я бы не сказал, что эта Света, супермодель, красавица, секси чика.
Обычная девушка, можно даже сказать, не очень привлекательная.
Ни фигуры, ни лица: высокая, тощая, длинная, даже чуть выше меня,
На голове какие-то короткие черные кудряшки.
Вообщем, не праздничный торт.
Даже снаружи, скорее всего, внутри окажется тоже такое содержимое.
Взял деньги, спрятанные в вентиляции.
Оделся, вышел из номера, спустился по лестнице вниз.
За стойкой ресепшена находился Саид.
— О, салам!
— Салам, Саид-джан.
— У тебя завтра в обед кончается срок оплаты. Будешь продлевать?
— Нет, — помотал головой. — Уезжаю отсюда.
— Что ж, удачи путнику. Меня завтра не будет. Поэтому пожелаю тебе сегодня, счастливого пути.
— Шукран, Саид.
Больше ни о чем не спрашивая друг друга, мы разошлись: он остался за стойкой отеля, а я отправился по улочке Лелюш. Там где кафе и рестораны.
Как всегда, почему-то хочется кушать.
После той фанерной забегаловки на второй этаже, я нашел другую.
Она находилась чуть дальше от отеля, но это не имело значения.
По большому счету, тут можно было питаться каждый раз в новых кафе.
Утром, в обед, и в ужин.
Их тут десятки, если не сотни.
Но, ты приходишь в облюбованное место, заказываешь отличную еду.
Которая тебе уже известна по вкусу, и по стоимости денег.
Прикормленные официанты, которым ты оставляешь нехилые чаевые.
Они потом несут блюда с добавкой, или с дополнительным куском хлеба.
Плюс полную тарелочку, наполненную оливками.
Вот это и было в моем случае.
Официантом был молодой негр, мы познакомились, когда пришел в его заведение, на первом этаже.
А на втором этаже было рыбное отделение, или кафе, но там мне не понравилось.
Там подавали только рыбу, и дорого. Она мне надоела, захотелось чего-то мясного.
Его звали Адам, он нелегальный эмигрант из Сенегала.
Молодой парень лет двадцати, пухлые улыбчивые губы с белыми зубами.
Лицо с правильными чертами, большие глазищи, курчавые волосы, неплохо научился говорить по-английски.
Вежливый, и с улыбкой. Всегда обращаться сэр, или мистер.
Наверно поэтому его поставили официантом, хотя он работал и на кухне, и подметал двор.
В тот раз он принес мне вкусный и большой таджин, так что я объелся.
На столике, лежала круглая подстилка, сделанная из тростника, соломенного цвета.
Она мне понравилась, почему-то я захотел ее забрать с собой.
Он убирался по залу, точнее по территории: протирал тряпкой столики, уносил грязную посуду, складывал стулья, в общем такое.
Я подозвал его.
— Хай.
— Хелло мистер.
— Да ладно. Я просто Райбан. А ты?
— Адам сэр.
— Короче: можно мне взять эту вещь?
Я показал на соломенную подстилку.
— Берите сэр. У нас их много.
— Фенкью. Май френд Адам.
Я отсыпал ему щедрые чаевые, которые без дела болтались в кармане.
Дирхамов двадцать, или тридцать.
Он спросил, откуда я.
— Фром Раша.
Потом каждый раз, на завтреке, или на ужине, оказываясь в его кафе, то есть где он работал, он всегда бросал все прочие заказы, и обслуживал только меня.
Конечно, я расспрашивал о его жизни, там, на родине.
А он, заметив мою писательскую тетрадь, раскрытую на столике с ручкой, видимо понял мой интерес, немного замкнулся.
Зачем рассказывать посторонним людям о жизни нелегала, без паспорта.
Хотя, в основном на нашей дружбе это никак не сказывалось.
— О, май френд Райбан, фром Раша.
Кричал Адам на всю площадь. Едва завидев меня.
— Чего кушать, май френд?
Чаевых стал давать ему меньше, потом вообще перестал.
Ведь мы же друзья. А деньги портят друзей.
Как-то раз, его спросил:
— Что ты хочешь в жизни, Адам?
— Я хочу счастья, себе, и своим родным. Которые остались, там. Братику, и сестренке.
Из его глаз текут слезы, вперемешку с улыбкой.
— Когда накоплю много денег, то привезу их сюда, ко мне.
Пусть они будут рядом со мной. А потом с ними улететь в Австралию.
— Но это так далеко отсюда! И у тебя нет паспорта.
— Мне все равно. Там тепло, каждый день, там лето.
Я сделаю паспорт, как у всех мистеров
Отвернулся от него, а потом обнял за содрогающиеся плечи:
— Да нормально все будет бро. Просто живи, просто работай.
Потом все у тебя получится.
Кафе, в котором работает Адам, оно вроде квадрата, только полого, одной стороны нет, это проход, а внутри пространство, в виде площади, или площадки.
Из ровной, каменной брусчатки. Она еще какая-то разноцветная, с узором.
Наверно поэтому сюда приходят выступать разные бродячие артисты, музыканты.
Ведь это наверно открытая сцена, под открытым небом.
Один раз сюда пришли акробаты.
Они принялись делать сальто, прыжки, разные акробатические трюки.
Пол, из брусчатки, под их прыгучими ногами отдавался гулом, чуть сотрясаясь.
Народ аплодировал, это было очень красиво исполнено, некоторые стали кидать деньги. Ведь здесь в основном богатенькие иностранцы.
Приходили музыканты: гитаристы, трубачи, или какой-то ансамбль, уже с барабанщиком, и певцом.
Приходили маги, суфии, дервиши.
Их было множество, все они просили деньги, потом пряча их в одежды.
Один запомнился: он, старик с седой бородой, словно сошел из страниц сказки Пушкина, о Шамаханской царице. На голове высоченный колпак, как у звездочета, синий халат до пола с блестками, в одной руке большая трость, наверно из слоновой кости, в другой медный кувшин.
Сначала он вышел на середину площади, народ замер, громогласно пропел несколько айятов из Корана. Благо тут акустика отличная.
Затем стал кружиться в танце, постукивая посохом, постепенно сближаясь со столиками, за которыми сидели посетители.
Круг танца задел столик с людьми, он остановился возле него, вытянув кувшин, что-то говоря.
Потом еще столик, еще, еще, и еще, обходил их по кругу, точнее по квадрату.
Люди сыпали мелочь в кувшин, некоторые совали бумажные банкноты.
Я и говорю, богатенькие нынче туристики.
Наконец, он приблизился ко мне, точнее к моему столику, за которым сидел, вроде бы уже, просто сидел, доедая оставшиеся оливки.
Старик требовательно протянул руку с кувшином.
Я не отреагировал никак. Вообще никак. По барабану.
Продолжая, так же, неторопливо есть оливки с большой тарелки.
Насаживая их деревянной палочкой, вроде зубочистки, отправляя их в рот.
Мог бы уйти прямо сейчас, (заранее заплатил Адаму) но интересно знать, чем это представление закончится.
Старик что-то сказал.
Может проклятье нашлет, или заговор на смерть.
Потом повторил, уже громче, подсовывая свой колдунский кувшин, из которого того и глядя, выйдет волшебный джинн, из мультфильма «Али Баба».
Я взглянул ему в глаза, он тоже.
Некоторое время прошло так.
Он хотел денег, а я… что хотел я…
Старик отвел взгляд, покачал головой, от души стукнул посохом.
Аж земля дрогнула под ногами.
Что-то запел возле меня, на своем языке.
Это было очень красиво и мелодично, песнь трогала струны души.
Но не мою. Ведь был накуренный в ужас.
Сегодня тоже под кайфом, поел, как следует.
Тут встретил того драгдилера.
Захотелось дать ему в морду, но он обратился с приветами.
Зачем портить себе настроение, перед отъездом.
Собрал вещи, попрощался с Адамом, пошел к морю.
Уголок самовыражения
Сегодня тоже под кайфом, поел, как следует.
Тут встретил того драгдилера.
Захотелось дать ему в морду, но он обратился с приветами.
Зачем портить себе настроение, перед отъездом.
Собрал вещи, попрощался с Адамом, пошел к морю.
Думая о всяком:
Вот, например: хз, зачем люди себя уродуют в тату-салонах.
Допустим: ну наколол ты иероглиф, или просто глиф.
(слова «я русский».)
Ты станешь видящим, или магом?
Так просто, с первой наколотой тату?
Что хотят они показать другим, круче всех?
Ну показали тату, набитую на своей коже, что дальше?..
Что дальше?
А дальше жизнь, как уже заведено.
По расписанию.
Работа.
Где всем насрать на твои крутые татухи.
В той Африке не было. Ни у кого татуировок.
Тату — это клеймо на твоей коже, на всю жизнь.
А они хотят быть свободными. Всегда.
Не было ни тату-салонов, ничего.
Даже если бы захотел, в городских условиях, мне бы ничего не сделали.
Тут встретил того драгдилера.
Захотелось дать ему в морду, но он обратился с приветами.
Зачем портить себе настроение, перед отъездом.
Собрал вещи, попрощался с Адамом, пошел к морю.
Думая о всяком:
Вот, например: хз, зачем люди себя уродуют в тату-салонах.
Допустим: ну наколол ты иероглиф, или просто глиф.
(слова «я русский».)
Ты станешь видящим, или магом?
Так просто, с первой наколотой тату?
Что хотят они показать другим, круче всех?
Ну показали тату, набитую на своей коже, что дальше?..
Что дальше?
А дальше жизнь, как уже заведено.
По расписанию.
Работа.
Где всем насрать на твои крутые татухи.
В той Африке не было. Ни у кого татуировок.
Тату — это клеймо на твоей коже, на всю жизнь.
А они хотят быть свободными. Всегда.
Не было ни тату-салонов, ничего.
Даже если бы захотел, в городских условиях, мне бы ничего не сделали.
Уголок самовыражения
Где-то там.
Я уже потерял счет времени и пространства.
Рядом со мной почему-то сидел француз.
И его семейка.
Это был натуральный француз.
Вот прямо, взяли, и доставили его, специально для меня.
Иначе не могу сказать.
Но это немного прекрасно.
Не люблю французов, хоть убей.
С школьных уроков истории, про Бородинскую битву.
Теперь он сидел рядом со мной.
Француз, что с него взять.
Говорит на своем лягушачьем языке, будто квакая.
Его семейка, ехала на сиденьях напротив.
Мамаша, грудной ребенок, и дочка.
Француз, этот папаша, его глаза, расширялись, его лицо глядело, с ужасом.
Где я, зачем семью привез?!
Особенно когда автобус со свистом, крутился по серпантину.
Француз, был французом.
Сначала я подумал, что он такой весь крутой:
Походный рюкзак, крутая одежда, снаряжение.
Когда он грузил все это в багажный отсек автобуса.
Потом наши места оказались рядом.
Вместе с его семьей.
Детеныш агугал, дочка плакала, жена кричала.
Муж огрызался, обводя руками все это безобразие.
Конечно, задевая меня.
Поэтому никому, советую никуда ни ехать, с семьёй французов.
Особенно, когда у них на шее ребенок.
Лучше сразу повесится, или выпрыгнуть из окна.
Он поворачивается ко мне лицом, похожим на молодого Пьера Ришара.
Всколоченные волосы, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо,
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Я уже потерял счет времени и пространства.
Рядом со мной почему-то сидел француз.
И его семейка.
Это был натуральный француз.
Вот прямо, взяли, и доставили его, специально для меня.
Иначе не могу сказать.
Но это немного прекрасно.
Не люблю французов, хоть убей.
С школьных уроков истории, про Бородинскую битву.
Теперь он сидел рядом со мной.
Француз, что с него взять.
Говорит на своем лягушачьем языке, будто квакая.
Его семейка, ехала на сиденьях напротив.
Мамаша, грудной ребенок, и дочка.
Француз, этот папаша, его глаза, расширялись, его лицо глядело, с ужасом.
Где я, зачем семью привез?!
Особенно когда автобус со свистом, крутился по серпантину.
Француз, был французом.
Сначала я подумал, что он такой весь крутой:
Походный рюкзак, крутая одежда, снаряжение.
Когда он грузил все это в багажный отсек автобуса.
Потом наши места оказались рядом.
Вместе с его семьей.
Детеныш агугал, дочка плакала, жена кричала.
Муж огрызался, обводя руками все это безобразие.
Конечно, задевая меня.
Поэтому никому, советую никуда ни ехать, с семьёй французов.
Особенно, когда у них на шее ребенок.
Лучше сразу повесится, или выпрыгнуть из окна.
Он поворачивается ко мне лицом, похожим на молодого Пьера Ришара.
Всколоченные волосы, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо,
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Уголок самовыражения
Он поворачивается ко мне лицом, похожим на молодого Пьера Ришара.
Всколоченные волосы, выпученные глаза, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо,
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Вскоре тут все сойдут с ума.
Я встаю с места, пробираюсь, к водителю.
— Остановитесь плиз!
Автобус тормозит на краю горного провала.
Я выхожу первым, следом вываливается француз.
Конечно с семьей.
Ему нехорошо, он отбегает в сторону, его тошнит.
Дочка тоже, она тоже блюет, где-то рядом, сдергивает штанишки.
Писает, рыгает, разве так можно.
Спокойной остается лишь мать семейства.
Она кормит грудью малыша, или малышку, среди всего хаоса.
Автобус остановился на обочине дороги.
Через два метра обрыв, если перейти через бело-красное ограждение, из железных трубок, будет пропасть.
Подошел, заглянул вниз, там очень низко.
Закурил, осматриваясь.
Горные виды завораживали своей красотой.
Нет, не так. Это офигенно красиво!.
Всколоченные волосы, выпученные глаза, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо,
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Вскоре тут все сойдут с ума.
Я встаю с места, пробираюсь, к водителю.
— Остановитесь плиз!
Автобус тормозит на краю горного провала.
Я выхожу первым, следом вываливается француз.
Конечно с семьей.
Ему нехорошо, он отбегает в сторону, его тошнит.
Дочка тоже, она тоже блюет, где-то рядом, сдергивает штанишки.
Писает, рыгает, разве так можно.
Спокойной остается лишь мать семейства.
Она кормит грудью малыша, или малышку, среди всего хаоса.
Автобус остановился на обочине дороги.
Через два метра обрыв, если перейти через бело-красное ограждение, из железных трубок, будет пропасть.
Подошел, заглянул вниз, там очень низко.
Закурил, осматриваясь.
Горные виды завораживали своей красотой.
Нет, не так. Это офигенно красиво!.
Уголок самовыражения
На пляже, в изгибающемся месте, где ветер дует сильнее всего, люди одевали гидрокостюмы на себя, расправляли на весу длинные конструкции.
В виде крыльев, составляющие парапланы.
Это спортсмены любители активного отдыха.
Они парят в воздухе над водой, или катаются на доске для серфинга.
На одного такого планериста приходиться двое-трое опытных помощников, которые растягивают веревки, удерживают сам параплан, прежде чем запустить его на высоту вместе с привязанным человеком.
Через некоторое время, когда человек все же сваливается вниз, оказывается в воде, помощники его достают с помощью большой резиновой лодки с мотором.
Привозят на берег, распутывают веревки, снова сушат параплан, или крылья.
Удовольствие дорогое, один час, или один запуск, с арендой снаряжения, с оплатой помощников, стоит где-то от трех тысяч дирхам.
Есть люди, катающиеся на доске для серфинга, с помощью воздушного змея.
Это называется кайтсерфинг.
Тоже нужны помощники, поэтому стоит от тысячи дирхам.
Дальше от ветряного места, есть развлечение дешевле, от пятисот дирхам, езда верхом, на скаковых лошадях.
Ездоки галопировали во весь опор, по пляжу вдоль кромки моря, распугивая чаек и невнимательных курортников, которые пришли сюда позагорать.
Запомнилась одна молодая красивая женщина в красном брючном костюме.
Наверно она была точно испанкой.
Женщина скакала на черном жеребце, резво разгоняясь до бешеной скорости.
Немыслимой для новичка, в конной езде.
Ее черные распущенные волосы развевались от ветра, конь храпел ноздрями, из морды шла пена, упрямо брыкался, кидаясь из стороны в сторону, под копытами брызгал песок.
Но она не испугалась, натягивая уздцы, крепко удерживаясь в седле, сжимая бока бедрами.
Потом конь, наконец, остановился, смирно поехал, с небольшим ускорением.
Также ездили по пляжному песку на квадрациклах, некоторые гонщики.
Еще дешевле, от двести дирхамов, стоила поездка по окрестностям пляжа на прирученных верблюдах. Погонщик одного верблюда, усталый мужчина араб, за отсутствием других желающих, предложил прокатиться, за 150.
Я сторговался с ним за сто дирхам.
Правда, катался тоже недолго, меньше условленного часа.
Верблюд, точнее верблюдица, по кличке Ненси, оказалась старой и бывалой клячей.
По команде погонщика, она не спеша сложила истомленные мосластые ноги под себя, чтобы мог залезть, укрепиться на деревянном сиденье обитое коврами, как-то укрепленное на одном горбу животного.
Затем мы направились к заливу, но достигнув конца пляжа, где были мелкие озерца, со скудной растительностью и огромными валунами, стоящими среди прибрежной воды, повернули обратно.
От непривычки такого передвижения, когда всё тело качается, будто на крутых волнах, немного заболела голова.
Погонщик шел впереди, ведя за веревку верблюдицу, а я старался удержаться наверху.
На середине пляжа, где уже находилась стоянка с загонами для коней и верблюдов, попросил остановиться, сделать конечную остановку.
Слез, расплатился, сказал «шукран» погонщику и Ненси, поглаживая по морде.
Потом еще долго сидел на набережной, наблюдая за красным морским закатом.
А картину потом оставлю висеть на стене в номере.
Ведь она не влезает в рюкзак.
8.
Сегодня море, совсем другое, чем вчера.
Нет, всё было на своих местах, но что-то неуловимо изменилось.
На следующий день пришёл снова, подмечая, что оно снова другое.
Наверно море меняется каждый день, подумал, когда тем утром пришел к морю, попрощаться с этим местечком. Работал тот самый однорукий портье.
Он из отеля меня попросил выселиться после обеда, довольно в прохладной форме, что и сделал.
Всё равно мне вечером уезжать отсюда.
После прогулки по пляжу, сходил в кафе к Адаму, хорошо пообедал.
Вернулся в отель, собрал вещички, уложил их в рюкзак, освободил номер.
Правда, тот однорукий сотрудник разрешил, оставить вещи на ресепшене до вечера.
Я решил для разнообразия обойти южную часть города, где еще не бывал.
Там был рынок, базар с фруктами, с овощами, что-то еще из примечательных мест.
После вернулся в отель, шагая по набережному бульвару.
Когда стал забирать рюкзак, то встретился со Светой, она спускалась вниз по лестнице.
— Привет.
— Привет.
— Как дела? Уезжаешь?
— Да, уезжаю. А ты остаешься?
— Я остаюсь. Еще на десять дней.
— Понятно. Каждому своё.
— Да ладно! Не скучай, удачи тебе, романтик.
— И тебе, удачи.
Взвалил рюкзак на плечи, он был не такой уж тяжелый, первым вышел из отеля.
Она потом выскочила на крыльцо.
Я сбавил шаг, обернулся, поправляя бейсболку на голове.
Девушка еще стояла на одном месте, на ступеньках, глядя мне в спину, как удалялся.
Помахал ей рукой на прощание, она в ответ тоже.
Ведь точно, каждый выбирает свой путь.
По дороге на вокзал, почему-то заблудился.
Несколько раз, постоянно сворачивая не туда, поэтому кружил по кругу, обходя тюрьму, потом школу для девочек. Затем снова тюрьма, и школа.
Видно город не хочет отпускать меня, или есть в нем неразрешенные проблемы:
Тот же Абдулла, тот же драгдилер, девушка Света, или кто-то еще.
9.
Вечер у вокзала.
Автобус стоит под погрузкой уже битый час.
Я сижу в салоне на своем месте, а в багажном отделении, уже лежит мой рюкзак.
Помощник водителя, шустрый малый, содрал с меня десять дирхам, как бы за багажный билет. Но самом деле деньги идут мимо кассы, прямо в карман этого помощника, и водителя.
Вечером, в салоне автобуса, ещё жарко и душно.
Из его окон виднеются местные таверны, они блестят огнями.
Вот проехали одно за одним: древняя повозка, запряжённая ослом, нищий на инвалидной коляске, а мото-велотележки курсировали, не переставая ни на секунду в сгущающихся сумерках.
Везде ходят люди в халатах.
Ну а я сходил два раза в туалет, пока длилось время.
Он был внутри чистый и вымытый.
Поэтому стоил деньги, пять дирхам за вход, иначе никак.
Понятно, пришлось платить арабу, и его друзьям, играющим в нарды.
Хотя бывает иначе тоже. Один негр, сунулся было в помещение туалета, но его остановили те арабы, при входе.
— Плати деньги.
— Ноу мани.
— Тогда уходи отсюда, — закричали хором арабы.
Негр отошел от них, прошел через клумбы с цветами, к бетонному заборчику.
Достал член, стал мочиться. Прямо при всех.
Люди вокруг ходят, при арабах тоже.
Они только языками зацокали: бомж, бездомный нищий негр, что с него возьмешь.
Позавидовал от души этому негру: что он может в любой момент, достать писюн из грязных штанов, помочиться где угодно. Причем, бесплатно.
Хотя, в каком-то городке, после Раббата, через который будем проезжать, не стал искать, где тут туалеты, в три часа ночи, просто отошел к ближайшему дереву, сделал в полной темноте мокрое дело.
А в Касабланке, на огромном вокзале, сходил в туалет, конечно платный, за десять дирхам.
— Тетуан, Тетуан! Танжер, Танжер!
Пронзительно выкрикивают названия конечных городов, куда поедут водители «гранд такси», их помощники.
Да все кому не лень орут в голос, похлеще наших русских таксистов у вокзалов.
Пассажиров, ко времени отправления в девять часов, набрался полный салон.
Мой невольный попутчик, сосед по сиденью, молодой парень араб, с короткой стрижкой, лет двадцати, был видно немой.
Так решил про себя, после того как попытался спросить его о чем-либо в долгом ожидании поездки.
Когда к нему обращался с вопросом, он шипел, гримасничал, жестикулировал руками перед лицом, показывая то на рот, то на голову, но, правда, особо не размахивал, короче его всего передёргивало, не знаю, почему так было с ним.
Поэтому так подумал, отстал от него.
Но как оказалось, он был напротив, вполне разговорчивым на своём арабском языке, общаясь с другими пассажирами.
А может других языков не знал, кроме родного и привычного.
Может ему было стыдно, за такое незнание, или просто ему грех разговаривать с белым человеком, кто его знает.
Когда в полночь автобус немного опустел, он отсел от меня на другой ряд кресел, к какому-то бородатому негру.
А потом в другом городе, который мы проезжали, он вышел.
Мне было все равно, что он обо мне думает.
Да бог, то есть аллах, с ним.
Главное мы едем в Танжер, ночь будет очень длинной.
В пути я не спал, из-за наступившего холода, туда, куда ехал, там было прохладно, из-за бесчисленных остановок.
Помощник водителя, то и дело метался по салону с криком, пробуждая уснувших зевак, выискивая тех, кому нужно выходить, забирать свой багаж из грузового отсёка. На вокзалах в салон заходили разные люди, но не пассажиры, которые вели себя довольно странно.
Один из них зашёл внутрь, остановился возле передних кресел, начал кричать, показывая какую-то тубу, то ли крема, то ли ещё что-то.
Он кричал то громко, то речитативом, то быстро, то медленно.
Это продолжалось минут пять, по времени стояло три часа ночи.
Какой уж тут хороший сон.
Кто был поблизости от него, сунул ему мелочь в руку, он успокоился и вышел.
Как я понял, он что-то рекламировал.
Заходили обычные торговцы со снедью.
Другой, колоритный старик, в мусульманской одежде выглядевшей так будто он взял её прямо из музея, прохаживаясь по салону, пытался петь то ли песни, то ли молитвы, срываясь опять же на строгий крик учителя, вдобавок грозно топал ногой точно посохом по земле, встряхивая пол бедного автобуса.
Не знаю почему, в конце непонятного действа, монах остановился возле меня, страшно сверля большими глазами настоящего святого из Мекки.
Я не выдержал, отвел взгляд.
Он протянул твердую ладонь ближе, почти касаясь моей груди.
Я не знал, что делать, что подумать, денег ему, что ли дать на всякий случай, а то мало ли. Проклянет, или опозорит на весь автобус.
Но мелочи, как назло, как помнил, в карманах и бумажнике не было, раздавал на вокзалах всяким помощникам, да в туалет сходил не один раз.
Неожиданно он схватил меня за руку, всыпал в раскрытую мою ладонь какие-то семена.
Лицо его как-то сгладилось, кивнул ему в знак признательности.
Он улыбнулся, если это можно назвать улыбкой, повернулся и вышел из автобуса.
Автоматически, принял этот дар старика, особо не задумываясь тогда над этим, сунул их в карман тонкой олимпийки.
Наконец водитель вернулся, завел двигатель, мы поехали дальше.
Под утро, на свободное место ко мне подсела негритянка.
Она была высокой и толстой, одетой в белое шерстяное одеяние, похожее то ли кофту до колен, то ли на платье.
Ночью стало очень холодно на улице и в автобусе.
Тёплые вещи остались в большом рюкзаке, в сотый раз пожалел, что не взял их с собой.
А от неё вело теплом, как от жаркой печки, нагретой от африканского солнца.
Неосознанно старался плотнее прижаться к её согревающему боку, что было совсем нетрудно, из-за пышного тела, занимающего весь свободный обьём.
Негритянка не обращала на меня никакого внимания, всё время дремала, привалившись головой в национальной прическе с какими-то бантами в черных волосах, к передней спинке кресла.
Женщина была ещё довольно молода собой.
Автобус трясся по дороге, то мягко укачивал нас, то пробуждал в резком торможении, это выглядело так, словно она большая уставшая собака, а я возле неё копошился, будто замерзший щенок.
10.
Танжер, по меркам крупнейших образований в других странах, портовый город, даже очень большой, описанный на страницах романа «алхимик» Паоло Коэлье.
После этого трудно что-то добавить о самом городе.
Он был прав: Танжер, это город, напоминающий качели.
От взморья к середине, он вздымается круто вверх, потом плавно спускается к низменности.
Особенно проявилось на рынке, куда я случайно забрел.
Угол подъема в некоторых местах почти был в сорок градусов.
Наступившим быстрым вечером, стоя на балкончике маленького отеля, под названием
«Pension Safari», наблюдал за городом.
Пытаясь понять его суть, проникнуться его духом, наполниться его свободой, желая попробовать его энергетику.
Хоть немного прикоснуться, к древнему месту на краю земли, где кончается море, начинается океан, вечным течением несущий воды через пролив, под названием Гибралтар.
Наверно город тоже наблюдал за мной, но как-то тайно, исподволь, не позволяя мне, блудному чужаку, разгадать его тайну.
Город в эти часы напоминал развороченный муравейник.
Спешка, хаос вечное движение в бурлящем котле людского моря.
Утром, опять же сверху балкона, снова следил за городом и его жизнью.
С каждой секундой он жадно просыпался.
Утренний воздух, густо налит морской влагой.
По улице, где остановился на три дня, проносились громко тарахтящие мотоциклы с фургонами с надписью «танжер».
В обед город заливало солнечным светом и теплом.
Да так что он нестерпимо раскалялся под палящим светилом, кроме укромных мест в тени домов и деревьев, спасительный холодок тянул из подвальных помещений и подземных парковок.
Город замирал от жары, даже в осенние месяцы.
А вечером он снова просыпался, начиналась непонятная ночная жизнь.
Машины гудели в пробках, сновал двухколесный транспорт, шагали люди быстро или медленно, в халатах или в штанах.
Их было огромное множество, что нельзя протолкнуться на тесных тротуарах.
Это напоминало великое переселение народов, митинг или праздничную демонстрацию, где-нибудь в российских столицах.
Кто-то торопился попасть быстрее домой после работы, кто-то гулял в вечернюю прохладу.
У кого не было дома и дел, тоже оживали, бурно клянчили мелочь у прохожих на еду, на кусочек гашиша.
Вечером быстро темнело, зажигались уличные фонари, включались огни реклам, прочее освещение присущее мегаполису.
Хотя в нем не было особой нужды, ночи светлые здесь.
Свет от звезд и Луны не перекрывается облачностью.
А взирающее Солнце на мелочную суету старинного города, уходило куда-то далеко за горизонт, чтобы снова вернуться.
Если, конечно, оно захочет.
В виде крыльев, составляющие парапланы.
Это спортсмены любители активного отдыха.
Они парят в воздухе над водой, или катаются на доске для серфинга.
На одного такого планериста приходиться двое-трое опытных помощников, которые растягивают веревки, удерживают сам параплан, прежде чем запустить его на высоту вместе с привязанным человеком.
Через некоторое время, когда человек все же сваливается вниз, оказывается в воде, помощники его достают с помощью большой резиновой лодки с мотором.
Привозят на берег, распутывают веревки, снова сушат параплан, или крылья.
Удовольствие дорогое, один час, или один запуск, с арендой снаряжения, с оплатой помощников, стоит где-то от трех тысяч дирхам.
Есть люди, катающиеся на доске для серфинга, с помощью воздушного змея.
Это называется кайтсерфинг.
Тоже нужны помощники, поэтому стоит от тысячи дирхам.
Дальше от ветряного места, есть развлечение дешевле, от пятисот дирхам, езда верхом, на скаковых лошадях.
Ездоки галопировали во весь опор, по пляжу вдоль кромки моря, распугивая чаек и невнимательных курортников, которые пришли сюда позагорать.
Запомнилась одна молодая красивая женщина в красном брючном костюме.
Наверно она была точно испанкой.
Женщина скакала на черном жеребце, резво разгоняясь до бешеной скорости.
Немыслимой для новичка, в конной езде.
Ее черные распущенные волосы развевались от ветра, конь храпел ноздрями, из морды шла пена, упрямо брыкался, кидаясь из стороны в сторону, под копытами брызгал песок.
Но она не испугалась, натягивая уздцы, крепко удерживаясь в седле, сжимая бока бедрами.
Потом конь, наконец, остановился, смирно поехал, с небольшим ускорением.
Также ездили по пляжному песку на квадрациклах, некоторые гонщики.
Еще дешевле, от двести дирхамов, стоила поездка по окрестностям пляжа на прирученных верблюдах. Погонщик одного верблюда, усталый мужчина араб, за отсутствием других желающих, предложил прокатиться, за 150.
Я сторговался с ним за сто дирхам.
Правда, катался тоже недолго, меньше условленного часа.
Верблюд, точнее верблюдица, по кличке Ненси, оказалась старой и бывалой клячей.
По команде погонщика, она не спеша сложила истомленные мосластые ноги под себя, чтобы мог залезть, укрепиться на деревянном сиденье обитое коврами, как-то укрепленное на одном горбу животного.
Затем мы направились к заливу, но достигнув конца пляжа, где были мелкие озерца, со скудной растительностью и огромными валунами, стоящими среди прибрежной воды, повернули обратно.
От непривычки такого передвижения, когда всё тело качается, будто на крутых волнах, немного заболела голова.
Погонщик шел впереди, ведя за веревку верблюдицу, а я старался удержаться наверху.
На середине пляжа, где уже находилась стоянка с загонами для коней и верблюдов, попросил остановиться, сделать конечную остановку.
Слез, расплатился, сказал «шукран» погонщику и Ненси, поглаживая по морде.
Потом еще долго сидел на набережной, наблюдая за красным морским закатом.
А картину потом оставлю висеть на стене в номере.
Ведь она не влезает в рюкзак.
8.
Сегодня море, совсем другое, чем вчера.
Нет, всё было на своих местах, но что-то неуловимо изменилось.
На следующий день пришёл снова, подмечая, что оно снова другое.
Наверно море меняется каждый день, подумал, когда тем утром пришел к морю, попрощаться с этим местечком. Работал тот самый однорукий портье.
Он из отеля меня попросил выселиться после обеда, довольно в прохладной форме, что и сделал.
Всё равно мне вечером уезжать отсюда.
После прогулки по пляжу, сходил в кафе к Адаму, хорошо пообедал.
Вернулся в отель, собрал вещички, уложил их в рюкзак, освободил номер.
Правда, тот однорукий сотрудник разрешил, оставить вещи на ресепшене до вечера.
Я решил для разнообразия обойти южную часть города, где еще не бывал.
Там был рынок, базар с фруктами, с овощами, что-то еще из примечательных мест.
После вернулся в отель, шагая по набережному бульвару.
Когда стал забирать рюкзак, то встретился со Светой, она спускалась вниз по лестнице.
— Привет.
— Привет.
— Как дела? Уезжаешь?
— Да, уезжаю. А ты остаешься?
— Я остаюсь. Еще на десять дней.
— Понятно. Каждому своё.
— Да ладно! Не скучай, удачи тебе, романтик.
— И тебе, удачи.
Взвалил рюкзак на плечи, он был не такой уж тяжелый, первым вышел из отеля.
Она потом выскочила на крыльцо.
Я сбавил шаг, обернулся, поправляя бейсболку на голове.
Девушка еще стояла на одном месте, на ступеньках, глядя мне в спину, как удалялся.
Помахал ей рукой на прощание, она в ответ тоже.
Ведь точно, каждый выбирает свой путь.
По дороге на вокзал, почему-то заблудился.
Несколько раз, постоянно сворачивая не туда, поэтому кружил по кругу, обходя тюрьму, потом школу для девочек. Затем снова тюрьма, и школа.
Видно город не хочет отпускать меня, или есть в нем неразрешенные проблемы:
Тот же Абдулла, тот же драгдилер, девушка Света, или кто-то еще.
9.
Вечер у вокзала.
Автобус стоит под погрузкой уже битый час.
Я сижу в салоне на своем месте, а в багажном отделении, уже лежит мой рюкзак.
Помощник водителя, шустрый малый, содрал с меня десять дирхам, как бы за багажный билет. Но самом деле деньги идут мимо кассы, прямо в карман этого помощника, и водителя.
Вечером, в салоне автобуса, ещё жарко и душно.
Из его окон виднеются местные таверны, они блестят огнями.
Вот проехали одно за одним: древняя повозка, запряжённая ослом, нищий на инвалидной коляске, а мото-велотележки курсировали, не переставая ни на секунду в сгущающихся сумерках.
Везде ходят люди в халатах.
Ну а я сходил два раза в туалет, пока длилось время.
Он был внутри чистый и вымытый.
Поэтому стоил деньги, пять дирхам за вход, иначе никак.
Понятно, пришлось платить арабу, и его друзьям, играющим в нарды.
Хотя бывает иначе тоже. Один негр, сунулся было в помещение туалета, но его остановили те арабы, при входе.
— Плати деньги.
— Ноу мани.
— Тогда уходи отсюда, — закричали хором арабы.
Негр отошел от них, прошел через клумбы с цветами, к бетонному заборчику.
Достал член, стал мочиться. Прямо при всех.
Люди вокруг ходят, при арабах тоже.
Они только языками зацокали: бомж, бездомный нищий негр, что с него возьмешь.
Позавидовал от души этому негру: что он может в любой момент, достать писюн из грязных штанов, помочиться где угодно. Причем, бесплатно.
Хотя, в каком-то городке, после Раббата, через который будем проезжать, не стал искать, где тут туалеты, в три часа ночи, просто отошел к ближайшему дереву, сделал в полной темноте мокрое дело.
А в Касабланке, на огромном вокзале, сходил в туалет, конечно платный, за десять дирхам.
— Тетуан, Тетуан! Танжер, Танжер!
Пронзительно выкрикивают названия конечных городов, куда поедут водители «гранд такси», их помощники.
Да все кому не лень орут в голос, похлеще наших русских таксистов у вокзалов.
Пассажиров, ко времени отправления в девять часов, набрался полный салон.
Мой невольный попутчик, сосед по сиденью, молодой парень араб, с короткой стрижкой, лет двадцати, был видно немой.
Так решил про себя, после того как попытался спросить его о чем-либо в долгом ожидании поездки.
Когда к нему обращался с вопросом, он шипел, гримасничал, жестикулировал руками перед лицом, показывая то на рот, то на голову, но, правда, особо не размахивал, короче его всего передёргивало, не знаю, почему так было с ним.
Поэтому так подумал, отстал от него.
Но как оказалось, он был напротив, вполне разговорчивым на своём арабском языке, общаясь с другими пассажирами.
А может других языков не знал, кроме родного и привычного.
Может ему было стыдно, за такое незнание, или просто ему грех разговаривать с белым человеком, кто его знает.
Когда в полночь автобус немного опустел, он отсел от меня на другой ряд кресел, к какому-то бородатому негру.
А потом в другом городе, который мы проезжали, он вышел.
Мне было все равно, что он обо мне думает.
Да бог, то есть аллах, с ним.
Главное мы едем в Танжер, ночь будет очень длинной.
В пути я не спал, из-за наступившего холода, туда, куда ехал, там было прохладно, из-за бесчисленных остановок.
Помощник водителя, то и дело метался по салону с криком, пробуждая уснувших зевак, выискивая тех, кому нужно выходить, забирать свой багаж из грузового отсёка. На вокзалах в салон заходили разные люди, но не пассажиры, которые вели себя довольно странно.
Один из них зашёл внутрь, остановился возле передних кресел, начал кричать, показывая какую-то тубу, то ли крема, то ли ещё что-то.
Он кричал то громко, то речитативом, то быстро, то медленно.
Это продолжалось минут пять, по времени стояло три часа ночи.
Какой уж тут хороший сон.
Кто был поблизости от него, сунул ему мелочь в руку, он успокоился и вышел.
Как я понял, он что-то рекламировал.
Заходили обычные торговцы со снедью.
Другой, колоритный старик, в мусульманской одежде выглядевшей так будто он взял её прямо из музея, прохаживаясь по салону, пытался петь то ли песни, то ли молитвы, срываясь опять же на строгий крик учителя, вдобавок грозно топал ногой точно посохом по земле, встряхивая пол бедного автобуса.
Не знаю почему, в конце непонятного действа, монах остановился возле меня, страшно сверля большими глазами настоящего святого из Мекки.
Я не выдержал, отвел взгляд.
Он протянул твердую ладонь ближе, почти касаясь моей груди.
Я не знал, что делать, что подумать, денег ему, что ли дать на всякий случай, а то мало ли. Проклянет, или опозорит на весь автобус.
Но мелочи, как назло, как помнил, в карманах и бумажнике не было, раздавал на вокзалах всяким помощникам, да в туалет сходил не один раз.
Неожиданно он схватил меня за руку, всыпал в раскрытую мою ладонь какие-то семена.
Лицо его как-то сгладилось, кивнул ему в знак признательности.
Он улыбнулся, если это можно назвать улыбкой, повернулся и вышел из автобуса.
Автоматически, принял этот дар старика, особо не задумываясь тогда над этим, сунул их в карман тонкой олимпийки.
Наконец водитель вернулся, завел двигатель, мы поехали дальше.
Под утро, на свободное место ко мне подсела негритянка.
Она была высокой и толстой, одетой в белое шерстяное одеяние, похожее то ли кофту до колен, то ли на платье.
Ночью стало очень холодно на улице и в автобусе.
Тёплые вещи остались в большом рюкзаке, в сотый раз пожалел, что не взял их с собой.
А от неё вело теплом, как от жаркой печки, нагретой от африканского солнца.
Неосознанно старался плотнее прижаться к её согревающему боку, что было совсем нетрудно, из-за пышного тела, занимающего весь свободный обьём.
Негритянка не обращала на меня никакого внимания, всё время дремала, привалившись головой в национальной прическе с какими-то бантами в черных волосах, к передней спинке кресла.
Женщина была ещё довольно молода собой.
Автобус трясся по дороге, то мягко укачивал нас, то пробуждал в резком торможении, это выглядело так, словно она большая уставшая собака, а я возле неё копошился, будто замерзший щенок.
10.
Танжер, по меркам крупнейших образований в других странах, портовый город, даже очень большой, описанный на страницах романа «алхимик» Паоло Коэлье.
После этого трудно что-то добавить о самом городе.
Он был прав: Танжер, это город, напоминающий качели.
От взморья к середине, он вздымается круто вверх, потом плавно спускается к низменности.
Особенно проявилось на рынке, куда я случайно забрел.
Угол подъема в некоторых местах почти был в сорок градусов.
Наступившим быстрым вечером, стоя на балкончике маленького отеля, под названием
«Pension Safari», наблюдал за городом.
Пытаясь понять его суть, проникнуться его духом, наполниться его свободой, желая попробовать его энергетику.
Хоть немного прикоснуться, к древнему месту на краю земли, где кончается море, начинается океан, вечным течением несущий воды через пролив, под названием Гибралтар.
Наверно город тоже наблюдал за мной, но как-то тайно, исподволь, не позволяя мне, блудному чужаку, разгадать его тайну.
Город в эти часы напоминал развороченный муравейник.
Спешка, хаос вечное движение в бурлящем котле людского моря.
Утром, опять же сверху балкона, снова следил за городом и его жизнью.
С каждой секундой он жадно просыпался.
Утренний воздух, густо налит морской влагой.
По улице, где остановился на три дня, проносились громко тарахтящие мотоциклы с фургонами с надписью «танжер».
В обед город заливало солнечным светом и теплом.
Да так что он нестерпимо раскалялся под палящим светилом, кроме укромных мест в тени домов и деревьев, спасительный холодок тянул из подвальных помещений и подземных парковок.
Город замирал от жары, даже в осенние месяцы.
А вечером он снова просыпался, начиналась непонятная ночная жизнь.
Машины гудели в пробках, сновал двухколесный транспорт, шагали люди быстро или медленно, в халатах или в штанах.
Их было огромное множество, что нельзя протолкнуться на тесных тротуарах.
Это напоминало великое переселение народов, митинг или праздничную демонстрацию, где-нибудь в российских столицах.
Кто-то торопился попасть быстрее домой после работы, кто-то гулял в вечернюю прохладу.
У кого не было дома и дел, тоже оживали, бурно клянчили мелочь у прохожих на еду, на кусочек гашиша.
Вечером быстро темнело, зажигались уличные фонари, включались огни реклам, прочее освещение присущее мегаполису.
Хотя в нем не было особой нужды, ночи светлые здесь.
Свет от звезд и Луны не перекрывается облачностью.
А взирающее Солнце на мелочную суету старинного города, уходило куда-то далеко за горизонт, чтобы снова вернуться.
Если, конечно, оно захочет.
Уголок самовыражения
11.
Потом, через несколько долгих дней, снова вернулся в Марракеш из полюбившегося города, находившегося возле пролива, под самое утро.
Автобус выгрузил меня, вместе с десятком пассажиров, как водиться везде в мире, возле автовокзала, то есть прикормленного рыбного места для теневых личностей.
Разуметься, акулы накинулись на нас, мелких зазевавшихся жирных рыбешек, завлекая кровом, едой, всеми благами и удовольствиями которые существуют на свете.
Взамен отбирая у них деньги, нечто большее, что подвластно воле более могущественных людей.
Склочный и мелочной таксист, араб мусульманин в белом халате до пят и тюрбане с деревянными чётками, которые он перебирал руками, превозмогая в себе расчетливую жадность, уговорил меня ехать на его машине за сущие копейки, разумеется, по его понятиям.
А деньги за проезд были нормальными, не много и не мало, в самый раз по ценам такси в других городах Марокко.
Через несколько километров, когда вышли двое попутчиков, в салоне мы остались вдвоем, он высадил меня возле мечети, служившей мне ориентиром на городской местности.
Из багажника забрал рюкзак, расплатился с таксистом, бережно положив ему заранее отложенные деньги в подставленную ладонь.
— Э-э-э, и это всё?! — разочарованно глядя на ладонь, протянул он. — Надо добавить столько же! Давай, давай! Быстро! Хай шайтан!
Но было поздно, в любом случае я бы не дал ему, ни одного шанса на обман.
Слишком был зол на весь мир, сполна научен горьким опытом выживания в этой африканской стране.
— Хех…, — усмехнулся громко, и продолжил. — Ты же сам согласился ехать сюда за такую цену. Ты не получишь больше ни дирхама, сверх этого. Поверь.
Хочешь драться? — давай! Я готов.
— Файт — комон! Ноу мани, ноу дирхам! Гоу, гоу!
Я резво скинул рюкзак на асфальт улицы, приготовившись к драке в боевой стойке.
Араб, довольно здоровый мужик, даже очень упитанный детина, выше и шире в плечах, оторопел от моей наглости, я стал наступать:
— У тебя проблемы?! У меня нет! (ю проблемс — а эм ноу проблемс)
По очереди тыча в него и в себя указательным пальцем для наглядности.
Ножа не было под рукой, только злость внутри меня.
Эх, сколько раз мне приходилось повторять эту фразу, звучавшую как магическое заклинание в мире демонов.
На улице никого не было кроме нас.
Проносились мимо редкие машины.
Назойливо тикал секундами светофор на близком перекрестке.
Мы оба посмотрели на освящённый минарет, возвышающийся в темном небе.
Он покачал головой, хотел что-то сказать, но передумал, зло махнул рукой, повернулся, стал садиться обратно в старенькую машину.
Она резко сорвалась с места.
Я успел только крикнуть ему вдогонку:
— Иншалла!!
Не знаю, услышал он это, или нет, теперь уже всё равно.
Взвалил рюкзак на плечи поудобней, побрел по дороге, думая, что делать дальше.
Наконец решил, что надо остановиться, осмотреться по сторонам, перевести дух, расположившись на мраморном парапете.
Место, куда я зашел, спотыкаясь в темноте, оказалось небольшим парком при этой мечети. С деревьями и кустарниками, аккуратно подстриженными и рассаженными в строгом порядке.
По парку пролегали дорожки из мрамора с бордюрами и парапетами.
Я выбрал приглянувшееся место, скинул рюкзак.
Мелькнула фигура человека, между деревьев, где-то на соседней дорожке.
Насторожился, но она пропала.
Стал закуривать сигарету, вдруг эта фигура вновь объявилась.
Подумал, что это охранник мечети, или полицейский.
Человек, весь в черном, как тень дьявола, осторожно приближался ко мне.
Я стоял, глядя на него, молча курил.
Подойдя ближе, он знаками попросил у меня сигарету.
Посмотрел в пачку, которая находилась при мне, в кармане белой олимпийки.
В пачке нет больше сигарет, там оставались лишь пара жирных окурков, оставленных мной на черный день.
Было довольно светло от освещения, показал ему раскрытую пачку.
Он отрицательно помотал головой:
— Сигаретс! — уже требовательно повторил, но уже не просьбу, а с некой угрозой.
Это был мужчина, телосложением примерно как мое, чуть помоложе, только и всего.
Да, зря нож не достал из рюкзака, где он лежал в укромно спрятанном месте, подумал, развел руками, что больше нет ничего полезного для него.
— Сигаретс, — ещё раз повторил он в простом диалоге.
Я протянул ему пачку, бери что дают.
Это начинало мне надоедать.
Он с явной неохотой взял её, вытряхивая окурки.
Разумеется, у меня в рюкзаке была припрятана запасная и целая пачка.
И конечно, я не собирался делиться сигаретами с ним, за здорово живешь.
Так не бывает здесь.
— Ноу. Сигаретс…. — хмуро проворчал он тоном заправского волка, обирающего богатенького лоха, под прикрытием ночи.
Тактика нехитрая; дашь сигарету, потом дашь денег, потом вещи.
Я вздохнул, отшвырнул окурок:
— Ю проблем?! А эм — ноу проблем!
И снова стойка.
Он смутился, тут же пошел на попятную.
— Ноу, ноу. Кокс, гаш (гашиш)? — тихо предложил он. — Ю вант ту? Гуд прайс, гуд.
— Ноу, — отмахнулся от скользкого предложения.
— Вери гуд, гуд, гуд. Тейк, тейк… — сипло гудел незадачливый наркодилер.
— А эм ноу проблемс! Ю проблем?! — громко выкрикнул я ему вызов.
Он попятился от меня, демонстративно швырнул ту старую пачку мне под ноги, на чистую дорожку мраморного парка.
Повернулся, стал исчезать в темноте парка.
Я сглотнул вязкую слюну, перевел дух.
Вроде тихо, снова закинул рюкзак на плечи, пошёл, осматриваясь по дороге.
Вот дорога и улица. Я обошел этот парк.
Проходя мимо скамейки, узрел, что на ней спит какой-то человек.
Он спал, то ли дремал, вполглаза наблюдая за мной.
По всей видимости, это был тот самый дилер.
Не знаю, просто прошел мимо.
Вот и все. Там тепло, нет зимы.
Я пошел дальше.
Безвестные дома, невыносимая вонь смешивалась в разную гамму от тухлого мяса и едким запахом прогорклой капусты.
Куда забрел? А зашёл, как выяснилось, в трущобы.
Они строились, разрастались со временем, приросли к Медине, в старую часть города. Это полная задница города, изнанка, так сказать, настоящей жизни
Ночь, я, и трущобы.
Они окружали меня всюду, чуть не завыл в тоске о России, о зелёных березах.
Сидевший негр на плитке тротуара, за маленьким столиком, сделанным из бросовых фанерок, привлёк мое внимание.
Он продавал сигареты, всякую мелочь, от презервативов до жвачки.
Я спросил у него куда идти, он показал мне примерное направление, объясняясь на ломаном английском.
Пошел дальше: один, в неведомом городе, с рюкзаком на плечах.
Не захотел ждать, когда взойдет солнце.
Дворы, заправки, стоянки машин, закоулки, чередовались с широкими улицами.
В одном из неосвещённых проулков, слышался говор, где-то там курили гашиш, сладковатый запашок дурмана, волнами плыл, распространяясь по недружелюбным дворам.
Поспешил оттуда быстро удалиться, в более светлое и людное место.
Это было вроде небольшой площади, перекресток образованный несколькими улочками.
Там окликнул человека, так получилось.
Он оказался очень влиятельным на этой локации.
Даже очень большим боссом.
«Да босс», — как его почтительно называли все люди, работающие на улице: дворники с мётлами, мусорщики с бачками на тележках, дилеры, курьеры на скутерах, подсобники, сутенеры, грузчики с товаром.
Они, уже копошившиеся как муравьи с темного утра, под светом ярких фонарей, готовились к новому рабочему дню.
Он был очень здоровым, словно скала, возвышался надо мной в кожаной куртке.
Широкие плечи, повелительный голос, он расставлял всё по местам, внося порядок в неразбериху уличных процессов.
Он казался слишком надежным, чтобы волны мира не доставали его мелкими проблемами.
Было такое чувство, будто нашкодил в пеленки, а он папаша, вразумляет сынишку.
Вряд ли кто-нибудь спорил с ним, в этом месте и в городе.
Мне нужна была комната, чтобы поспать, ведь я чертовски устал за двое суток непрерывной поездки, по городкам вокруг пролива, хотел спать.
Просто, без затей, спать.
Было пофиг, кто и что за хрен с Африки здесь командует.
— Мне нужна помощь! — взмолился.
— Да нет проблем, ноу проблем братишка.
Он так сказал по-русски, почти.
И с небольшим акцентом.
Братишка — было так сказано.
Как объяснить, это как глоток воды, поданный в пустыне путнику.
В путешествии, меня часто принимали за поляка, немца, испанца, итальянца, француза, но только не за русского.
А он почему-то сразу распознал.
Я обмяк, мои колени чуть ли не подкосились.
Он понял моё состояние:
— Говори, что надо сделать.
Я взял себя в руки, хотя это было непросто:
— Брат, я из России, ты прав, ищу отель, немного заблудился.
В этих проклятых трущобах, где воняет мочой и дерьмом.
Конечно, не стал ему говорить это вслух.
Навигатор, указывал мне путь сюда, но сейчас он был бесполезен.
Я польстился на этот отель в расчёте на низкую цену проживания, теперь корил себя за оплошность и недальновидность.
— Что за отель?
— Отель «Дар Юзеф».
— Да, этот отель знаю, — многозначительно произнес он.
Ты не найдешь его сам, братишка.
— Что же мне делать?! — вскричал.
Гора мускулов, обтянутая в кожу, медленно повернулась к уличной свите, окружавшей его в ожидание приказаний:
— Так, подойди сюда. Ты — проводишь его до отеля.
Он указал на человечка, который жался в тени, его нельзя было разглядеть.
— У меня нет денег! — подразумевая, что лишних денег нет.
— Ничего, это бесплатно, братишка, — ответил он.
— Иди, он тебя проводит.
И гора пошла по своим делам, махнув мне рукой на прощание.
Что ж, сам виноват. Теперь поздно сдавать назад.
Я, и мой провожатый, пошли куда-то вглубь клоаки.
Мы шли по каким-то проходам, то влево, то заворачивая вправо.
То просто шли по тесным проемам между домами, где нельзя развернуться вдвоём.
Мой провожатый был на редкость болтлив.
Когда застревал в очередном узеньком проходе, он подбадривал меня:
— Кемон! плец гоу!
Приходилось идти и идти, невзирая на усталость.
Иначе… я боялся подумать, что будет иначе.
Трущобы есть трущобы, довольно небезопасное место для жизни.
Это было бесконечное плутание по лабиринту между домами, втиснутых в маленькое пространство.
Подоплека событий, рассказанная мне по пути болтуном провожатым, под странным именем или прозвищем Юша.
Когда-то русская мафия поставила того босса сюда мелким «смотрящим».
Мафия развалилась, он остался один.
Он не растерялся, прибрал к рукам весь теневой бизнес в этом районе: от девочек до наркотиков, крышевание, долю в легальных делах.
Он выжил, в мире больших зубастых акул.
Конечно, вызывал к себе уважение.
Юша то ли был под кайфом, то ли с глубокого похмелья: он беспрестанно говорил, тут же мурлыкал хриплым баритоном французские мотивчики песен, расспрашивал меня, сам не дослушав до конца, начинал смеяться и говорить о себе и своей бурной жизни, где бывал и чем занимался.
Ему лет под пятьдесят, он не был коренным жителем, приехал откуда-то издалека.
Откуда? Да чёрт его знает, так и не понял, из его несвязного рассказа: то ли из Франции, то ли с Европы: Германии, Бельгии, или из Австрии.
Так как он упоминал разные города: Брюссель, Вену, Женеву, Берлин.
Наконец мы подошли к неприметному входу, где горела лампа, смог чуть внимательнее рассмотреть лицо Юши.
Оно было немного смуглым, с черной бородкой, морщины избороздили его вдоль и поперёк, черные глаза, которые выдавали в нём прожжённого пройдоху, большой нос с горбинкой завершали портрет.
На голос Юши и стук в дверь, вышел заспанный араб, он помотал головой, кратко ответил, что мест нет.
— Я отведу тебя в другое место,— сказал Юша, мне было нечего делать, как послушаться, идти за ним.
Через некоторое время, пройдя кучу извилистых закоулков, он снова постучался в закрытую дверь.
— Это отель, вери гуд хотель,— так сказал он мне.
Я стоял и ждал.
На этот раз вышла женщина в мусульманской одежде.
Она ворчливо сначала накинулась на Юшу, но он был вежлив как никогда, женщина смягчилась, позвала его во внутренний дворик.
Наконец Юша понял, что стою тут рядом, за открытой дверью, жду результата, нахожусь в бешенстве.
Прошло минут пять беседы о разных делах, от погоды и кто с кем переспал, пока он не вышел, не перевёл мне, что мест здесь тоже нет.
Между делом, он угостился у неё стаканчиком горячего кофе.
Конечно, он был в отличном настроении, наверняка думал, как получше развести на деньги недогадливого русского туриста, то есть меня.
Он сладко улыбался, глядя на меня глазами, где пряталась хитринка, измученного усталостью и на взводе.
Ведь теперь все козыри были у него: приказание босса он исполнил в точности, а то, что мест не оказалась, это не его вина.
Я тоже понимал это, знал, что Юша может запросто повернутся спиной ко мне и уйти, бросив меня одного здесь, в полной неразберихе тесных домов.
— Знаешь, где ещё есть отели?— едва сдерживаясь, почти ласково спросил.
— Да, да, я знаю, — с превосходством ответил Юша.
— Веди туда сейчас же, я заплачу тебе дирхамы, только веди.
И в хороший отель!
— О да! это будет прекрасный отель, самый лучший отель, что есть в городе!
Гордо, с осознанием победы, ответил мой провожатый.
Я кивнул, поднял рюкзак, пошёл за ним.
Шли мы не долго.
Всего лишь несколько поворотов, оказались возле открытого входа.
Юша шел первым. Я за ним.
Он чувствовал себя тут как дома, сразу направляясь к стойке портье, или на ресепшен.
Это была маленькая комнатка с диваном, с креслом и столиком перед окошком.
Там спал мужчина, дежурный портье, мы разбудили его.
Миссия провожатого на этом была окончена.
Но у меня не нашлось мелочи, чтобы расплатится с ним за работу.
Сам Юша, тоже никуда не уходил.
Мы вдвоём втиснулись в эту крохотную каморку.
Мне пришлось сесть на диван, мужчина пересел в кресло, а Юша стоял возле входа.
Настал щекотливый момент расплаты.
Номер здесь стоил 120 дирхам в сутки
Как говорил раньше, мелочи не было, я протянул портье купюру в 200 дирхам.
Портье покопался в кассовом ящике, что-то сказал, а Юша перевёл, что сдачи нет.
Он протянул мне 50 дирхам бумажными десятками.
Я решил, что ничего страшного, портье отдаст мне утром деньги, сказал это через перевод Юши.
Ему же протянул 20 дирхам за работу, стандартная такса проводника, чтобы он не мозолил больше мне глаза.
Но произошло странное: как только Юша получил свои деньги с меня, портье тут же протянул ему тоже деньги, не разглядел сколько.
Я удивился, что за хрень, что за игры с деньгами?!
Ведь мне причитается кровная сдача с отеля 30 дирхам (триста рублей), на которые можно прекрасно пообедать в уличном кафе.
Но портье, опять же через Юшу, успокоил меня.
Юша пойдет и разменяет эти деньги, а утром придёт и отдаст мне лично ту сдачу.
На том договорились с портье.
Юша схватил ключ от номера, потащил за собой, но рюкзак волочил сам.
Мы поднялись по крутой лесенке на второй этаж, где находились номера.
Двери номеров и окна, выходили во внутренний двор, украшенный цветами и деревьями.
А проходы к ним составлял четырехугольный балкон по всему периметру.
Юша открыл замок, державшийся на одном слове.
Зашел, с подозрением оглядывая место.
Номер, слишком громко сказано, это был не номер, а какая-то обшарпанная комната, похожая на рабочую халупу в общаге, или даже хуже неё.
Стол, умывальник с холодной водой, голая лампочка вместо светильника, перекошенное окошко во двор, два дивана: один большой, другой поменьше.
Ничего: ни шкафов, ни чистого белья, ни полотенец, ни тем более уборки по утрам.
Туалет и душ тоже были не в лучшем состоянии, находились в разных местах.
Но усталость давала о себе знать, непривередливо махнул рукой на не комфортную обстановку, на остальное, всё равно завтра уезжать.
Кое-как выпроводил Юшу.
Он становился слишком назойливым: то просил сигарету, то просил выпивку, то предлагал найти девочек и гашиш.
Всё время говорил, что я его лучший друг.
На это я ему отвечал:
— Тогда поклянись матерью, что принесёшь сдачу.
Но он лишь хитро улыбался, принимался напевать свои песенки.
Конечно, уже догадался, что плакали мои денюшки, надо было разбираться с ним тут же. Схватить за шиворот и вытряхнуть из него эту мелочь!
Но я был чересчур уставшим, было жалко самого Юшу из-за его такой непутёвой жизни.
Немного же надеялся, что он не обманет.
Закрыл дверь на ключ, стал разбираться с вещами, готовиться ко сну.
Уже потихоньку рассветало.
Юша не уходил, он стоял на балконе, также негромко, наверно чтобы было слышно только мне, напевал азнавуровским баритоном непонятные баллады.
Под это музыкальное сопровождение, точно под радио, незаметно уснул.
Спал до позднего обеда, разумеется, деньги никто не занёс.
Злость переполняла меня с избытком.
Я оделся, направился вниз на улицу: перекусить, и по своим делам.
Потом пообедал, пройдя по торговым рядам, выбирая кафе, где дешевле и получше еда.
После направился в отель, понял, что немного заблудился, от всех треволнений и круговерти метания по району.
Парень, молодой негр в очках, видно работающим уборщиком или охранником, в спецовочной жилетке, возле крытой автостоянки, где проходил, спросил у меня, что я ищу.
Я объяснил ему, что разыскиваю свой отель.
Он спросил как название.
Тут понял, что от нервов забыл название отеля, пришлось искать визитку, вспоминать.
Название было какое-то не запоминающееся: то ли «у исмаила», то ли «у ахмада».
Парень, наконец, понял из объяснений, что за отель, повел меня туда.
Идти оказалось совсем недалеко, метров сто, я бы его нашёл сам в итоге.
— Большое спасибо, шукран,— проговорил с чувством благодарности, что нашёлся один бескорыстный человек.
Но негр покачал головой:
— Мани: чен долларс, дюрам (они так произносят «дирхам»)
Наверно моё лицо перекосилось от злости, что я готов был его ударить, выпалил ему в лицо, глядя в круглые честные глаза:
— А что, — простое человеческое спасибо тебя не устроит?!
Негр ошарашено осекся:
— Сори, сори…
Повернулся, почти бегом удалился обратно на стоянку.
С ожесточённым сердцем я вошел во двор отеля, чтобы, наконец, разобраться с портье, и с моей кровной сдачей.
Как ни крути, это отель мне остался должен, а не какой-то там Юша.
Приблизился к окошку ресепшена, там был портье; когда до этого выходил, то комнатка пустовала.
Без лишних слов, я стал требовать деньги.
Но портье, отрицательно помотал головой, что он не в курсе событий.
Приглядевшись к нему, понял, что обознался.
Это был другой портье, не ночной, просто арабы похожи друг на друга, что их легко перепутать.
Ладно, снова стал терпеливо объяснять ситуацию с самого начала, то есть с моего прихода и заселения, упоминая того портье, и Юшу.
Портье ничего не понимал или не хотел понимать, опять же чувствуя, что я готов на всё: вплоть до драки и скандала.
Я перешёл на повышенный тон.
Араб был тоже горячим от рождения, он со злостью гортанно прокричал, размахивая руками:
— Окей, окей, сейчас придёт главный хозяин! Он будет разбираться!
Я поднялся к себе наверх.
Чтобы успокоится, стал заниматься довольно нужным делом, стиркой одежды.
Сменка нижнего белья была грязной и потной.
Стирал в рукомойнике, намыливал вещь жидким мылом, тер руками до густой пены, потом смывал. А сушить намеривался на изгороди балкона.
Дверь номера была открыта нараспашку, солнце на прозрачном и синем небосклоне светило и пекло, как обычно в Африке.
Лучи его свободно проникали в тёмную комнату.
Вдруг на пороге появилась фигура, я обернулся, из крана текла тонкой струйкой вода.
Это был пожилой мужчина, в белом мусульманском халате, в шароварах, безбородый и лысый, темя ему едва прикрывала маленькая белая тюбетейка,
Со строгим лицом, сухой и статный, с прямой осанкой.
Понял, что это есть хозяин.
На минуту отвлёкся от стирки, с интересом рассматривая гостя.
Он без слов подошёл к рукомойнику, закрыл кран, откуда впустую лилась вода.
Теперь мы стояли друг против друга, едва не касаясь грудью, разглядывали друг друга, оценивая, что из себя представляет увиденный человек.
Он заговорил первым:
— Что за проблема?
— Отель мне должен деньги, — твёрдо ответил я.
На столе у меня были разбросаны деньги, оставшиеся после обеда.
Он увидел их, показал рукой, то ли не понимая, то ли с наивной простотой:
— Вот твои деньги.
— Нет, это другие деньги. Отель мне должен ваши деньги, — повторил.
Я стал снова объяснять на пальцах, точнее рисовать на листе тетради, как было дело.
Сколько заплатил отелю, сколько дал Юше, сколько отдал ночной портье ему.
— Юша? — переспросил хозяин, видно услышав знакомое имя.
— Да, Юша. — подтвердил.
Но хозяин, прикинувшись простачком, которого не просто взять на испуг, произнес:
— Ноу проблем, у тебя нет проблемы. Ты заплатил ему, заплатил отелю. А твоя сдача лежит на столе.
— Нет! проблемы у отеля! Он должен мне денег! Если ты не отдашь их, я пойду в полицию, пойду в посольство! — и нажалуюсь на твой отель, за обман и воровство!
Мы стояли, учащённо дыша, кричали, махали руками, отчаянно жестикулировали, так как хозяин чертовски плохо знал английский язык, стараясь убедить друг друга в своей правоте.
— У тебя проблемы?! — с угрозой переспросил хозяин.
— Нет! очень большие проблемы! только не у меня, а у отеля, и у тебя!
Хозяин замолчал, развернулся, пошёл вниз, куда-то на первый этаж.
Я открыл кран, снова продолжил стирать.
Меж тем внизу, так как была отличная слышимость, двери не закрывались от одуряющей жары, послышались возгласы на арабском языке, между ними лишь непрерывно повторялось:
— Рус…, рус…, рус…
Я понял, что речь идет обо мне.
Вопли не прекращались, становились всё более угрожающими.
Конечно, я сильно боялся разъяренных арабов, что они ворвутся сюда целой толпой, изобьют меня. Знал, что они на это способны.
Когда летел в самолёте, между арабами вспыхнула драка до крови, из какого-то пустяка.
Прямо в салоне, летящего лайнера на высоте десяти километров.
Но чувствовал за собой правоту, что мог на самом деле пойти в полицию, написать в посольство, сделать отрицательный отзыв об отеле, в конце концов мог разыскать гору, того могучего босса.
Наверно они, хозяин и его помощники, тоже понимали это.
Вдруг он снова появился на пороге, теперь закрыл кран.
Я стоял, молча смотрел на него, он тоже стоял и смотрел на меня со злостью.
В его жёлтых глазах блистали ярость и недоумение моим русским упорством.
— Сколько? — наконец, спросил хозяин.
— Тридцать дирхам.
— У тебя точно проблемы, — с каким-то чувством проговорил он, будто могу передумать и отказаться от ничтожных и грёбаных денег.
— Нет, проблемы у отеля, — устало ответил.
Хозяин повернулся, снова пошёл вниз.
Снова послышалась арабская речь, часто перемежаемая:
— Рус…, рус…, рус…
Через пару минут, когда уже закончил стирку, хозяин вернулся.
Он не стал переступать порога, вызвал меня наружу.
Там, он знаками показал, чтобы подставил ладонь.
Я сделал это, он горсткой ссыпал мелкими монетами, эти тридцать дирхам.
После этого, он спросил:
— Нет проблем?
— Да, больше нет проблем, — согласился.
Он с упрёком покачал головой, повернулся, стал спускаться, что-то бурча на арабском, то ли проклятья, то ли молитвы.
— Иншалла, — крикнул ему вслед.
Я развесил мокрое бельё на балконе, закрыл дверь на замок, что редко делал в других местах, повалился на диван.
Снова послышались крики на арабском, уже привычное: «рус…, рус…»
Видно хозяин теперь разбирался со своими служащими.
Это продолжалось долго, я провалился в глубокий сон до вечера.
В тот день не выходил из комнаты, мало ли что у этих арабов на уме, не стал бродить по городу.
Еда и вода были в комнате.
В том кафе предусмотрительно закупил сэндвичи и салаты, питьевую воду в бутылках.
Мочился в рукомойник, да простит меня аллах.
Конечно, я при отбытии из отеля (чек–аут), кинул бы им на стол эти дирхамы, как щедрые чаевые.
Как делал раньше в других нормальных отелях, как принято здесь, в этой притворной стране.
Но теперь уже хрен им, за мои потраченные нервы.
Тут был уже сам принцип, само отношение к нации, и к другим русским людям, попавшим за границу, которых так легко развести на деньги.
Вечером меня разбудило пение.
Я узнал этот голос, хриплое завывание баритоном.
Конечно, это был бродяга Юша.
Я не знал, что он тут делает, какого черта припёрся снова под мою дверь.
Не знаю, может Юша на что-то надеялся.
Я не открыл ему дверь, он сам не посмел стучаться ко мне, просто стоял и пел.
Это продолжалось долго.
Я успел подкрепиться вроде ужином, снова лёг.
Проваливаясь в дрёму, под его усыпляющее пение.
Проснулся почти ночью, когда на ясном небе светили только звёзды.
Сходил в душ, он был на первом этаже, пока никого не было, все спали, в том числе и портье, в той каморке.
Вода была холодной, почти ледяной, изредка текли тепленькие струйки, видно она нагревалась непродуктивно маленькой газовой колонкой.
После отрезвляющего душа или моржевания, стал собирать вещи в рюкзак, точнее в два.
Один рюкзак был большой и основной: в нём лежали палатка, спальник, матрас и другие объемные вещи.
Другой меньше, в нём хранится разная мелочь и запас еды.
Он крепится прицепом сзади, то есть лямками, к основному рюкзаку.
Удобно, чем постоянно возиться с разборкой и сборкой одного здорового рюкзака в долгих переходах и переездах.
Снял, отстегнул и всё, надо — обратно присоединил.
Сейчас рюкзаки были разобраны, приходилось снова тщательно наполнять их, выкидывая ненужный хлам.
Наконец, когда стало светло с первыми лучами солнца, стали петь петухи, открываться первые лавки на улицах, вышел из номера с собранными пожитками, закрыл замок, стал спускаться вниз.
Портье спал как всегда, я со стуком швырнул на полку за окошком ключ, без чаевых.
Он что-то пробурчал спросонья.
Я обронил «гудбай», вышел вон из отеля, а потом из дворика, бодрым шагом по направлению автовокзала.
Остальное было не особо примечательным.
Шёл пешком, не беря такси, так как времени предостаточно, а таксисты были тут самыми жадными на свете.
Хотелось солнечным утром прогуляться напоследок по городу, невзирая на то, что на плечи давила ноша.
Никто не обращал на меня внимания.
Тут снова заблудился.
Несмотря на раннее утро, по улицам шёл непрерывный поток машин, пара дорог было перекрыто, перегорожено высоким забором, мне пришлось возвращаться, чтобы снова отыскать путь.
Незаметно для себя, оказался на месте, где вчера повстречал большого босса.
Ого, тут же вился и Юша.
Он тоже узнал меня, с радостной улыбкой стал что-то мне говорить.
Я прервал его, взял за грудки, встряхнул, грубо проорал:
— Где аэропорт?! Покажи рукой!
— Туда, туда…
Он показал рукой направление, и я отпустил его.
Юша стоял весь жалобный и скомканный, точно побитая собака.
Не стал его больше трогать, пошел прочь, обернулся, лишь махнул ему рукой на прощание: мол, не поминай лихом, бродяга.
Я не сердился на него, не сержусь сейчас, за то, что он так подло поступил.
Такова суровая жизнь.
Видно у них любовь к деньгам в крови, скупость и жадность перевешивают добродетели, привитые исламом.
Арабы, в частности в этой стране, хороший народ: горячий, но отзывчивый и отходчивый от сиюминутной обиды.
Ведь у моих соотечественников это не так: из-за пустяка, раздор на всю жизнь.
Я двинулся дальше.
Шел по тротуарам, обложенных плиткой, сделанных из обычного асфальта.
Переходил, точнее, перебегал улицы и проспекты.
Позавтракал в одной кафешке, крохотной чашечкой горячего и крепкого кофе, в который потом приходится доливать кипяток, выпрошенный у официантов.
Парой булочек с сыром и большой миской наполненной ореховым медом.
Взял бутылку свежей минеральной воды из кулера, на дорогу.
По обыкновению, в кафе спросили, откуда я.
Ответил, что из далёкой России.
О да, они слышали о ней, и о Москве.
Они, повар и официанты, заулыбались, стали жать руки, фотографироваться, удивляться такому пришельцу.
Но скидки не сделали за еду, она была довольно дорогой, как и вода.
Посему заведение тоже осталось без моих чаевых.
Я собрался, снова двинулся в нелёгкий путь.
Снова шел по быстро нагревающему асфальту.
Снова заблудился в старой части города.
Блуждал и плутал по лабиринту улочек.
Иногда спрашивал дорогу, у мимо проходивших людей, а иногда было у полицейского, или военного, как выйти из этой Медины.
Навигатор тоже помогал, но не всегда.
И я уже шёл на звук, на гул доносившейся с международного аэродрома, который находился почти в центре города: такова странная застройка местности.
Хотя есть другой аэропорт, находившийся вдали от города.
Иногда останавливался в тени для перекура, большими глотками пил воду, отдыхал, любовался старинными видами сооружений.
По пути, удивило, со мной никто не здоровался больше, никто не тормозил, никто не предложил помощь, или немного подвезти.
Хотя, один поздоровался, проезжая на велосипеде мимо.
Ведь я отчаянно хромал, почти в начале пути сильно ударившись пальцами ступни, об выступавшую дорожную плитку.
Из-за этого, да из-за моих блужданий, один показывал так дорогу, другой прохожий эдак, навигатор по своему, поэтому чуть опаздывал.
Но каким-то чудом, добрался до автовокзала, в общей сложности проходя около двадцати километров за четыре часа.
Потом, через несколько долгих дней, снова вернулся в Марракеш из полюбившегося города, находившегося возле пролива, под самое утро.
Автобус выгрузил меня, вместе с десятком пассажиров, как водиться везде в мире, возле автовокзала, то есть прикормленного рыбного места для теневых личностей.
Разуметься, акулы накинулись на нас, мелких зазевавшихся жирных рыбешек, завлекая кровом, едой, всеми благами и удовольствиями которые существуют на свете.
Взамен отбирая у них деньги, нечто большее, что подвластно воле более могущественных людей.
Склочный и мелочной таксист, араб мусульманин в белом халате до пят и тюрбане с деревянными чётками, которые он перебирал руками, превозмогая в себе расчетливую жадность, уговорил меня ехать на его машине за сущие копейки, разумеется, по его понятиям.
А деньги за проезд были нормальными, не много и не мало, в самый раз по ценам такси в других городах Марокко.
Через несколько километров, когда вышли двое попутчиков, в салоне мы остались вдвоем, он высадил меня возле мечети, служившей мне ориентиром на городской местности.
Из багажника забрал рюкзак, расплатился с таксистом, бережно положив ему заранее отложенные деньги в подставленную ладонь.
— Э-э-э, и это всё?! — разочарованно глядя на ладонь, протянул он. — Надо добавить столько же! Давай, давай! Быстро! Хай шайтан!
Но было поздно, в любом случае я бы не дал ему, ни одного шанса на обман.
Слишком был зол на весь мир, сполна научен горьким опытом выживания в этой африканской стране.
— Хех…, — усмехнулся громко, и продолжил. — Ты же сам согласился ехать сюда за такую цену. Ты не получишь больше ни дирхама, сверх этого. Поверь.
Хочешь драться? — давай! Я готов.
— Файт — комон! Ноу мани, ноу дирхам! Гоу, гоу!
Я резво скинул рюкзак на асфальт улицы, приготовившись к драке в боевой стойке.
Араб, довольно здоровый мужик, даже очень упитанный детина, выше и шире в плечах, оторопел от моей наглости, я стал наступать:
— У тебя проблемы?! У меня нет! (ю проблемс — а эм ноу проблемс)
По очереди тыча в него и в себя указательным пальцем для наглядности.
Ножа не было под рукой, только злость внутри меня.
Эх, сколько раз мне приходилось повторять эту фразу, звучавшую как магическое заклинание в мире демонов.
На улице никого не было кроме нас.
Проносились мимо редкие машины.
Назойливо тикал секундами светофор на близком перекрестке.
Мы оба посмотрели на освящённый минарет, возвышающийся в темном небе.
Он покачал головой, хотел что-то сказать, но передумал, зло махнул рукой, повернулся, стал садиться обратно в старенькую машину.
Она резко сорвалась с места.
Я успел только крикнуть ему вдогонку:
— Иншалла!!
Не знаю, услышал он это, или нет, теперь уже всё равно.
Взвалил рюкзак на плечи поудобней, побрел по дороге, думая, что делать дальше.
Наконец решил, что надо остановиться, осмотреться по сторонам, перевести дух, расположившись на мраморном парапете.
Место, куда я зашел, спотыкаясь в темноте, оказалось небольшим парком при этой мечети. С деревьями и кустарниками, аккуратно подстриженными и рассаженными в строгом порядке.
По парку пролегали дорожки из мрамора с бордюрами и парапетами.
Я выбрал приглянувшееся место, скинул рюкзак.
Мелькнула фигура человека, между деревьев, где-то на соседней дорожке.
Насторожился, но она пропала.
Стал закуривать сигарету, вдруг эта фигура вновь объявилась.
Подумал, что это охранник мечети, или полицейский.
Человек, весь в черном, как тень дьявола, осторожно приближался ко мне.
Я стоял, глядя на него, молча курил.
Подойдя ближе, он знаками попросил у меня сигарету.
Посмотрел в пачку, которая находилась при мне, в кармане белой олимпийки.
В пачке нет больше сигарет, там оставались лишь пара жирных окурков, оставленных мной на черный день.
Было довольно светло от освещения, показал ему раскрытую пачку.
Он отрицательно помотал головой:
— Сигаретс! — уже требовательно повторил, но уже не просьбу, а с некой угрозой.
Это был мужчина, телосложением примерно как мое, чуть помоложе, только и всего.
Да, зря нож не достал из рюкзака, где он лежал в укромно спрятанном месте, подумал, развел руками, что больше нет ничего полезного для него.
— Сигаретс, — ещё раз повторил он в простом диалоге.
Я протянул ему пачку, бери что дают.
Это начинало мне надоедать.
Он с явной неохотой взял её, вытряхивая окурки.
Разумеется, у меня в рюкзаке была припрятана запасная и целая пачка.
И конечно, я не собирался делиться сигаретами с ним, за здорово живешь.
Так не бывает здесь.
— Ноу. Сигаретс…. — хмуро проворчал он тоном заправского волка, обирающего богатенького лоха, под прикрытием ночи.
Тактика нехитрая; дашь сигарету, потом дашь денег, потом вещи.
Я вздохнул, отшвырнул окурок:
— Ю проблем?! А эм — ноу проблем!
И снова стойка.
Он смутился, тут же пошел на попятную.
— Ноу, ноу. Кокс, гаш (гашиш)? — тихо предложил он. — Ю вант ту? Гуд прайс, гуд.
— Ноу, — отмахнулся от скользкого предложения.
— Вери гуд, гуд, гуд. Тейк, тейк… — сипло гудел незадачливый наркодилер.
— А эм ноу проблемс! Ю проблем?! — громко выкрикнул я ему вызов.
Он попятился от меня, демонстративно швырнул ту старую пачку мне под ноги, на чистую дорожку мраморного парка.
Повернулся, стал исчезать в темноте парка.
Я сглотнул вязкую слюну, перевел дух.
Вроде тихо, снова закинул рюкзак на плечи, пошёл, осматриваясь по дороге.
Вот дорога и улица. Я обошел этот парк.
Проходя мимо скамейки, узрел, что на ней спит какой-то человек.
Он спал, то ли дремал, вполглаза наблюдая за мной.
По всей видимости, это был тот самый дилер.
Не знаю, просто прошел мимо.
Вот и все. Там тепло, нет зимы.
Я пошел дальше.
Безвестные дома, невыносимая вонь смешивалась в разную гамму от тухлого мяса и едким запахом прогорклой капусты.
Куда забрел? А зашёл, как выяснилось, в трущобы.
Они строились, разрастались со временем, приросли к Медине, в старую часть города. Это полная задница города, изнанка, так сказать, настоящей жизни
Ночь, я, и трущобы.
Они окружали меня всюду, чуть не завыл в тоске о России, о зелёных березах.
Сидевший негр на плитке тротуара, за маленьким столиком, сделанным из бросовых фанерок, привлёк мое внимание.
Он продавал сигареты, всякую мелочь, от презервативов до жвачки.
Я спросил у него куда идти, он показал мне примерное направление, объясняясь на ломаном английском.
Пошел дальше: один, в неведомом городе, с рюкзаком на плечах.
Не захотел ждать, когда взойдет солнце.
Дворы, заправки, стоянки машин, закоулки, чередовались с широкими улицами.
В одном из неосвещённых проулков, слышался говор, где-то там курили гашиш, сладковатый запашок дурмана, волнами плыл, распространяясь по недружелюбным дворам.
Поспешил оттуда быстро удалиться, в более светлое и людное место.
Это было вроде небольшой площади, перекресток образованный несколькими улочками.
Там окликнул человека, так получилось.
Он оказался очень влиятельным на этой локации.
Даже очень большим боссом.
«Да босс», — как его почтительно называли все люди, работающие на улице: дворники с мётлами, мусорщики с бачками на тележках, дилеры, курьеры на скутерах, подсобники, сутенеры, грузчики с товаром.
Они, уже копошившиеся как муравьи с темного утра, под светом ярких фонарей, готовились к новому рабочему дню.
Он был очень здоровым, словно скала, возвышался надо мной в кожаной куртке.
Широкие плечи, повелительный голос, он расставлял всё по местам, внося порядок в неразбериху уличных процессов.
Он казался слишком надежным, чтобы волны мира не доставали его мелкими проблемами.
Было такое чувство, будто нашкодил в пеленки, а он папаша, вразумляет сынишку.
Вряд ли кто-нибудь спорил с ним, в этом месте и в городе.
Мне нужна была комната, чтобы поспать, ведь я чертовски устал за двое суток непрерывной поездки, по городкам вокруг пролива, хотел спать.
Просто, без затей, спать.
Было пофиг, кто и что за хрен с Африки здесь командует.
— Мне нужна помощь! — взмолился.
— Да нет проблем, ноу проблем братишка.
Он так сказал по-русски, почти.
И с небольшим акцентом.
Братишка — было так сказано.
Как объяснить, это как глоток воды, поданный в пустыне путнику.
В путешествии, меня часто принимали за поляка, немца, испанца, итальянца, француза, но только не за русского.
А он почему-то сразу распознал.
Я обмяк, мои колени чуть ли не подкосились.
Он понял моё состояние:
— Говори, что надо сделать.
Я взял себя в руки, хотя это было непросто:
— Брат, я из России, ты прав, ищу отель, немного заблудился.
В этих проклятых трущобах, где воняет мочой и дерьмом.
Конечно, не стал ему говорить это вслух.
Навигатор, указывал мне путь сюда, но сейчас он был бесполезен.
Я польстился на этот отель в расчёте на низкую цену проживания, теперь корил себя за оплошность и недальновидность.
— Что за отель?
— Отель «Дар Юзеф».
— Да, этот отель знаю, — многозначительно произнес он.
Ты не найдешь его сам, братишка.
— Что же мне делать?! — вскричал.
Гора мускулов, обтянутая в кожу, медленно повернулась к уличной свите, окружавшей его в ожидание приказаний:
— Так, подойди сюда. Ты — проводишь его до отеля.
Он указал на человечка, который жался в тени, его нельзя было разглядеть.
— У меня нет денег! — подразумевая, что лишних денег нет.
— Ничего, это бесплатно, братишка, — ответил он.
— Иди, он тебя проводит.
И гора пошла по своим делам, махнув мне рукой на прощание.
Что ж, сам виноват. Теперь поздно сдавать назад.
Я, и мой провожатый, пошли куда-то вглубь клоаки.
Мы шли по каким-то проходам, то влево, то заворачивая вправо.
То просто шли по тесным проемам между домами, где нельзя развернуться вдвоём.
Мой провожатый был на редкость болтлив.
Когда застревал в очередном узеньком проходе, он подбадривал меня:
— Кемон! плец гоу!
Приходилось идти и идти, невзирая на усталость.
Иначе… я боялся подумать, что будет иначе.
Трущобы есть трущобы, довольно небезопасное место для жизни.
Это было бесконечное плутание по лабиринту между домами, втиснутых в маленькое пространство.
Подоплека событий, рассказанная мне по пути болтуном провожатым, под странным именем или прозвищем Юша.
Когда-то русская мафия поставила того босса сюда мелким «смотрящим».
Мафия развалилась, он остался один.
Он не растерялся, прибрал к рукам весь теневой бизнес в этом районе: от девочек до наркотиков, крышевание, долю в легальных делах.
Он выжил, в мире больших зубастых акул.
Конечно, вызывал к себе уважение.
Юша то ли был под кайфом, то ли с глубокого похмелья: он беспрестанно говорил, тут же мурлыкал хриплым баритоном французские мотивчики песен, расспрашивал меня, сам не дослушав до конца, начинал смеяться и говорить о себе и своей бурной жизни, где бывал и чем занимался.
Ему лет под пятьдесят, он не был коренным жителем, приехал откуда-то издалека.
Откуда? Да чёрт его знает, так и не понял, из его несвязного рассказа: то ли из Франции, то ли с Европы: Германии, Бельгии, или из Австрии.
Так как он упоминал разные города: Брюссель, Вену, Женеву, Берлин.
Наконец мы подошли к неприметному входу, где горела лампа, смог чуть внимательнее рассмотреть лицо Юши.
Оно было немного смуглым, с черной бородкой, морщины избороздили его вдоль и поперёк, черные глаза, которые выдавали в нём прожжённого пройдоху, большой нос с горбинкой завершали портрет.
На голос Юши и стук в дверь, вышел заспанный араб, он помотал головой, кратко ответил, что мест нет.
— Я отведу тебя в другое место,— сказал Юша, мне было нечего делать, как послушаться, идти за ним.
Через некоторое время, пройдя кучу извилистых закоулков, он снова постучался в закрытую дверь.
— Это отель, вери гуд хотель,— так сказал он мне.
Я стоял и ждал.
На этот раз вышла женщина в мусульманской одежде.
Она ворчливо сначала накинулась на Юшу, но он был вежлив как никогда, женщина смягчилась, позвала его во внутренний дворик.
Наконец Юша понял, что стою тут рядом, за открытой дверью, жду результата, нахожусь в бешенстве.
Прошло минут пять беседы о разных делах, от погоды и кто с кем переспал, пока он не вышел, не перевёл мне, что мест здесь тоже нет.
Между делом, он угостился у неё стаканчиком горячего кофе.
Конечно, он был в отличном настроении, наверняка думал, как получше развести на деньги недогадливого русского туриста, то есть меня.
Он сладко улыбался, глядя на меня глазами, где пряталась хитринка, измученного усталостью и на взводе.
Ведь теперь все козыри были у него: приказание босса он исполнил в точности, а то, что мест не оказалась, это не его вина.
Я тоже понимал это, знал, что Юша может запросто повернутся спиной ко мне и уйти, бросив меня одного здесь, в полной неразберихе тесных домов.
— Знаешь, где ещё есть отели?— едва сдерживаясь, почти ласково спросил.
— Да, да, я знаю, — с превосходством ответил Юша.
— Веди туда сейчас же, я заплачу тебе дирхамы, только веди.
И в хороший отель!
— О да! это будет прекрасный отель, самый лучший отель, что есть в городе!
Гордо, с осознанием победы, ответил мой провожатый.
Я кивнул, поднял рюкзак, пошёл за ним.
Шли мы не долго.
Всего лишь несколько поворотов, оказались возле открытого входа.
Юша шел первым. Я за ним.
Он чувствовал себя тут как дома, сразу направляясь к стойке портье, или на ресепшен.
Это была маленькая комнатка с диваном, с креслом и столиком перед окошком.
Там спал мужчина, дежурный портье, мы разбудили его.
Миссия провожатого на этом была окончена.
Но у меня не нашлось мелочи, чтобы расплатится с ним за работу.
Сам Юша, тоже никуда не уходил.
Мы вдвоём втиснулись в эту крохотную каморку.
Мне пришлось сесть на диван, мужчина пересел в кресло, а Юша стоял возле входа.
Настал щекотливый момент расплаты.
Номер здесь стоил 120 дирхам в сутки
Как говорил раньше, мелочи не было, я протянул портье купюру в 200 дирхам.
Портье покопался в кассовом ящике, что-то сказал, а Юша перевёл, что сдачи нет.
Он протянул мне 50 дирхам бумажными десятками.
Я решил, что ничего страшного, портье отдаст мне утром деньги, сказал это через перевод Юши.
Ему же протянул 20 дирхам за работу, стандартная такса проводника, чтобы он не мозолил больше мне глаза.
Но произошло странное: как только Юша получил свои деньги с меня, портье тут же протянул ему тоже деньги, не разглядел сколько.
Я удивился, что за хрень, что за игры с деньгами?!
Ведь мне причитается кровная сдача с отеля 30 дирхам (триста рублей), на которые можно прекрасно пообедать в уличном кафе.
Но портье, опять же через Юшу, успокоил меня.
Юша пойдет и разменяет эти деньги, а утром придёт и отдаст мне лично ту сдачу.
На том договорились с портье.
Юша схватил ключ от номера, потащил за собой, но рюкзак волочил сам.
Мы поднялись по крутой лесенке на второй этаж, где находились номера.
Двери номеров и окна, выходили во внутренний двор, украшенный цветами и деревьями.
А проходы к ним составлял четырехугольный балкон по всему периметру.
Юша открыл замок, державшийся на одном слове.
Зашел, с подозрением оглядывая место.
Номер, слишком громко сказано, это был не номер, а какая-то обшарпанная комната, похожая на рабочую халупу в общаге, или даже хуже неё.
Стол, умывальник с холодной водой, голая лампочка вместо светильника, перекошенное окошко во двор, два дивана: один большой, другой поменьше.
Ничего: ни шкафов, ни чистого белья, ни полотенец, ни тем более уборки по утрам.
Туалет и душ тоже были не в лучшем состоянии, находились в разных местах.
Но усталость давала о себе знать, непривередливо махнул рукой на не комфортную обстановку, на остальное, всё равно завтра уезжать.
Кое-как выпроводил Юшу.
Он становился слишком назойливым: то просил сигарету, то просил выпивку, то предлагал найти девочек и гашиш.
Всё время говорил, что я его лучший друг.
На это я ему отвечал:
— Тогда поклянись матерью, что принесёшь сдачу.
Но он лишь хитро улыбался, принимался напевать свои песенки.
Конечно, уже догадался, что плакали мои денюшки, надо было разбираться с ним тут же. Схватить за шиворот и вытряхнуть из него эту мелочь!
Но я был чересчур уставшим, было жалко самого Юшу из-за его такой непутёвой жизни.
Немного же надеялся, что он не обманет.
Закрыл дверь на ключ, стал разбираться с вещами, готовиться ко сну.
Уже потихоньку рассветало.
Юша не уходил, он стоял на балконе, также негромко, наверно чтобы было слышно только мне, напевал азнавуровским баритоном непонятные баллады.
Под это музыкальное сопровождение, точно под радио, незаметно уснул.
Спал до позднего обеда, разумеется, деньги никто не занёс.
Злость переполняла меня с избытком.
Я оделся, направился вниз на улицу: перекусить, и по своим делам.
Потом пообедал, пройдя по торговым рядам, выбирая кафе, где дешевле и получше еда.
После направился в отель, понял, что немного заблудился, от всех треволнений и круговерти метания по району.
Парень, молодой негр в очках, видно работающим уборщиком или охранником, в спецовочной жилетке, возле крытой автостоянки, где проходил, спросил у меня, что я ищу.
Я объяснил ему, что разыскиваю свой отель.
Он спросил как название.
Тут понял, что от нервов забыл название отеля, пришлось искать визитку, вспоминать.
Название было какое-то не запоминающееся: то ли «у исмаила», то ли «у ахмада».
Парень, наконец, понял из объяснений, что за отель, повел меня туда.
Идти оказалось совсем недалеко, метров сто, я бы его нашёл сам в итоге.
— Большое спасибо, шукран,— проговорил с чувством благодарности, что нашёлся один бескорыстный человек.
Но негр покачал головой:
— Мани: чен долларс, дюрам (они так произносят «дирхам»)
Наверно моё лицо перекосилось от злости, что я готов был его ударить, выпалил ему в лицо, глядя в круглые честные глаза:
— А что, — простое человеческое спасибо тебя не устроит?!
Негр ошарашено осекся:
— Сори, сори…
Повернулся, почти бегом удалился обратно на стоянку.
С ожесточённым сердцем я вошел во двор отеля, чтобы, наконец, разобраться с портье, и с моей кровной сдачей.
Как ни крути, это отель мне остался должен, а не какой-то там Юша.
Приблизился к окошку ресепшена, там был портье; когда до этого выходил, то комнатка пустовала.
Без лишних слов, я стал требовать деньги.
Но портье, отрицательно помотал головой, что он не в курсе событий.
Приглядевшись к нему, понял, что обознался.
Это был другой портье, не ночной, просто арабы похожи друг на друга, что их легко перепутать.
Ладно, снова стал терпеливо объяснять ситуацию с самого начала, то есть с моего прихода и заселения, упоминая того портье, и Юшу.
Портье ничего не понимал или не хотел понимать, опять же чувствуя, что я готов на всё: вплоть до драки и скандала.
Я перешёл на повышенный тон.
Араб был тоже горячим от рождения, он со злостью гортанно прокричал, размахивая руками:
— Окей, окей, сейчас придёт главный хозяин! Он будет разбираться!
Я поднялся к себе наверх.
Чтобы успокоится, стал заниматься довольно нужным делом, стиркой одежды.
Сменка нижнего белья была грязной и потной.
Стирал в рукомойнике, намыливал вещь жидким мылом, тер руками до густой пены, потом смывал. А сушить намеривался на изгороди балкона.
Дверь номера была открыта нараспашку, солнце на прозрачном и синем небосклоне светило и пекло, как обычно в Африке.
Лучи его свободно проникали в тёмную комнату.
Вдруг на пороге появилась фигура, я обернулся, из крана текла тонкой струйкой вода.
Это был пожилой мужчина, в белом мусульманском халате, в шароварах, безбородый и лысый, темя ему едва прикрывала маленькая белая тюбетейка,
Со строгим лицом, сухой и статный, с прямой осанкой.
Понял, что это есть хозяин.
На минуту отвлёкся от стирки, с интересом рассматривая гостя.
Он без слов подошёл к рукомойнику, закрыл кран, откуда впустую лилась вода.
Теперь мы стояли друг против друга, едва не касаясь грудью, разглядывали друг друга, оценивая, что из себя представляет увиденный человек.
Он заговорил первым:
— Что за проблема?
— Отель мне должен деньги, — твёрдо ответил я.
На столе у меня были разбросаны деньги, оставшиеся после обеда.
Он увидел их, показал рукой, то ли не понимая, то ли с наивной простотой:
— Вот твои деньги.
— Нет, это другие деньги. Отель мне должен ваши деньги, — повторил.
Я стал снова объяснять на пальцах, точнее рисовать на листе тетради, как было дело.
Сколько заплатил отелю, сколько дал Юше, сколько отдал ночной портье ему.
— Юша? — переспросил хозяин, видно услышав знакомое имя.
— Да, Юша. — подтвердил.
Но хозяин, прикинувшись простачком, которого не просто взять на испуг, произнес:
— Ноу проблем, у тебя нет проблемы. Ты заплатил ему, заплатил отелю. А твоя сдача лежит на столе.
— Нет! проблемы у отеля! Он должен мне денег! Если ты не отдашь их, я пойду в полицию, пойду в посольство! — и нажалуюсь на твой отель, за обман и воровство!
Мы стояли, учащённо дыша, кричали, махали руками, отчаянно жестикулировали, так как хозяин чертовски плохо знал английский язык, стараясь убедить друг друга в своей правоте.
— У тебя проблемы?! — с угрозой переспросил хозяин.
— Нет! очень большие проблемы! только не у меня, а у отеля, и у тебя!
Хозяин замолчал, развернулся, пошёл вниз, куда-то на первый этаж.
Я открыл кран, снова продолжил стирать.
Меж тем внизу, так как была отличная слышимость, двери не закрывались от одуряющей жары, послышались возгласы на арабском языке, между ними лишь непрерывно повторялось:
— Рус…, рус…, рус…
Я понял, что речь идет обо мне.
Вопли не прекращались, становились всё более угрожающими.
Конечно, я сильно боялся разъяренных арабов, что они ворвутся сюда целой толпой, изобьют меня. Знал, что они на это способны.
Когда летел в самолёте, между арабами вспыхнула драка до крови, из какого-то пустяка.
Прямо в салоне, летящего лайнера на высоте десяти километров.
Но чувствовал за собой правоту, что мог на самом деле пойти в полицию, написать в посольство, сделать отрицательный отзыв об отеле, в конце концов мог разыскать гору, того могучего босса.
Наверно они, хозяин и его помощники, тоже понимали это.
Вдруг он снова появился на пороге, теперь закрыл кран.
Я стоял, молча смотрел на него, он тоже стоял и смотрел на меня со злостью.
В его жёлтых глазах блистали ярость и недоумение моим русским упорством.
— Сколько? — наконец, спросил хозяин.
— Тридцать дирхам.
— У тебя точно проблемы, — с каким-то чувством проговорил он, будто могу передумать и отказаться от ничтожных и грёбаных денег.
— Нет, проблемы у отеля, — устало ответил.
Хозяин повернулся, снова пошёл вниз.
Снова послышалась арабская речь, часто перемежаемая:
— Рус…, рус…, рус…
Через пару минут, когда уже закончил стирку, хозяин вернулся.
Он не стал переступать порога, вызвал меня наружу.
Там, он знаками показал, чтобы подставил ладонь.
Я сделал это, он горсткой ссыпал мелкими монетами, эти тридцать дирхам.
После этого, он спросил:
— Нет проблем?
— Да, больше нет проблем, — согласился.
Он с упрёком покачал головой, повернулся, стал спускаться, что-то бурча на арабском, то ли проклятья, то ли молитвы.
— Иншалла, — крикнул ему вслед.
Я развесил мокрое бельё на балконе, закрыл дверь на замок, что редко делал в других местах, повалился на диван.
Снова послышались крики на арабском, уже привычное: «рус…, рус…»
Видно хозяин теперь разбирался со своими служащими.
Это продолжалось долго, я провалился в глубокий сон до вечера.
В тот день не выходил из комнаты, мало ли что у этих арабов на уме, не стал бродить по городу.
Еда и вода были в комнате.
В том кафе предусмотрительно закупил сэндвичи и салаты, питьевую воду в бутылках.
Мочился в рукомойник, да простит меня аллах.
Конечно, я при отбытии из отеля (чек–аут), кинул бы им на стол эти дирхамы, как щедрые чаевые.
Как делал раньше в других нормальных отелях, как принято здесь, в этой притворной стране.
Но теперь уже хрен им, за мои потраченные нервы.
Тут был уже сам принцип, само отношение к нации, и к другим русским людям, попавшим за границу, которых так легко развести на деньги.
Вечером меня разбудило пение.
Я узнал этот голос, хриплое завывание баритоном.
Конечно, это был бродяга Юша.
Я не знал, что он тут делает, какого черта припёрся снова под мою дверь.
Не знаю, может Юша на что-то надеялся.
Я не открыл ему дверь, он сам не посмел стучаться ко мне, просто стоял и пел.
Это продолжалось долго.
Я успел подкрепиться вроде ужином, снова лёг.
Проваливаясь в дрёму, под его усыпляющее пение.
Проснулся почти ночью, когда на ясном небе светили только звёзды.
Сходил в душ, он был на первом этаже, пока никого не было, все спали, в том числе и портье, в той каморке.
Вода была холодной, почти ледяной, изредка текли тепленькие струйки, видно она нагревалась непродуктивно маленькой газовой колонкой.
После отрезвляющего душа или моржевания, стал собирать вещи в рюкзак, точнее в два.
Один рюкзак был большой и основной: в нём лежали палатка, спальник, матрас и другие объемные вещи.
Другой меньше, в нём хранится разная мелочь и запас еды.
Он крепится прицепом сзади, то есть лямками, к основному рюкзаку.
Удобно, чем постоянно возиться с разборкой и сборкой одного здорового рюкзака в долгих переходах и переездах.
Снял, отстегнул и всё, надо — обратно присоединил.
Сейчас рюкзаки были разобраны, приходилось снова тщательно наполнять их, выкидывая ненужный хлам.
Наконец, когда стало светло с первыми лучами солнца, стали петь петухи, открываться первые лавки на улицах, вышел из номера с собранными пожитками, закрыл замок, стал спускаться вниз.
Портье спал как всегда, я со стуком швырнул на полку за окошком ключ, без чаевых.
Он что-то пробурчал спросонья.
Я обронил «гудбай», вышел вон из отеля, а потом из дворика, бодрым шагом по направлению автовокзала.
Остальное было не особо примечательным.
Шёл пешком, не беря такси, так как времени предостаточно, а таксисты были тут самыми жадными на свете.
Хотелось солнечным утром прогуляться напоследок по городу, невзирая на то, что на плечи давила ноша.
Никто не обращал на меня внимания.
Тут снова заблудился.
Несмотря на раннее утро, по улицам шёл непрерывный поток машин, пара дорог было перекрыто, перегорожено высоким забором, мне пришлось возвращаться, чтобы снова отыскать путь.
Незаметно для себя, оказался на месте, где вчера повстречал большого босса.
Ого, тут же вился и Юша.
Он тоже узнал меня, с радостной улыбкой стал что-то мне говорить.
Я прервал его, взял за грудки, встряхнул, грубо проорал:
— Где аэропорт?! Покажи рукой!
— Туда, туда…
Он показал рукой направление, и я отпустил его.
Юша стоял весь жалобный и скомканный, точно побитая собака.
Не стал его больше трогать, пошел прочь, обернулся, лишь махнул ему рукой на прощание: мол, не поминай лихом, бродяга.
Я не сердился на него, не сержусь сейчас, за то, что он так подло поступил.
Такова суровая жизнь.
Видно у них любовь к деньгам в крови, скупость и жадность перевешивают добродетели, привитые исламом.
Арабы, в частности в этой стране, хороший народ: горячий, но отзывчивый и отходчивый от сиюминутной обиды.
Ведь у моих соотечественников это не так: из-за пустяка, раздор на всю жизнь.
Я двинулся дальше.
Шел по тротуарам, обложенных плиткой, сделанных из обычного асфальта.
Переходил, точнее, перебегал улицы и проспекты.
Позавтракал в одной кафешке, крохотной чашечкой горячего и крепкого кофе, в который потом приходится доливать кипяток, выпрошенный у официантов.
Парой булочек с сыром и большой миской наполненной ореховым медом.
Взял бутылку свежей минеральной воды из кулера, на дорогу.
По обыкновению, в кафе спросили, откуда я.
Ответил, что из далёкой России.
О да, они слышали о ней, и о Москве.
Они, повар и официанты, заулыбались, стали жать руки, фотографироваться, удивляться такому пришельцу.
Но скидки не сделали за еду, она была довольно дорогой, как и вода.
Посему заведение тоже осталось без моих чаевых.
Я собрался, снова двинулся в нелёгкий путь.
Снова шел по быстро нагревающему асфальту.
Снова заблудился в старой части города.
Блуждал и плутал по лабиринту улочек.
Иногда спрашивал дорогу, у мимо проходивших людей, а иногда было у полицейского, или военного, как выйти из этой Медины.
Навигатор тоже помогал, но не всегда.
И я уже шёл на звук, на гул доносившейся с международного аэродрома, который находился почти в центре города: такова странная застройка местности.
Хотя есть другой аэропорт, находившийся вдали от города.
Иногда останавливался в тени для перекура, большими глотками пил воду, отдыхал, любовался старинными видами сооружений.
По пути, удивило, со мной никто не здоровался больше, никто не тормозил, никто не предложил помощь, или немного подвезти.
Хотя, один поздоровался, проезжая на велосипеде мимо.
Ведь я отчаянно хромал, почти в начале пути сильно ударившись пальцами ступни, об выступавшую дорожную плитку.
Из-за этого, да из-за моих блужданий, один показывал так дорогу, другой прохожий эдак, навигатор по своему, поэтому чуть опаздывал.
Но каким-то чудом, добрался до автовокзала, в общей сложности проходя около двадцати километров за четыре часа.
Уголок самовыражения
12.
В этом приезде в Марракеш, мне внезапно стало дурно.
Не знаю, чему было причиной; предыдущие ночи без сна.
Климат. Нервные, или физические нагрузки, может что-то сьел не то.
Но я уже успел взять билет до края начала пустыни.
Рядом с автовокзалом отыскалось приличное кафе.
Там заказал лёгкий обед.
Как уже было заведено, официанты обрадовались, узнав, что я из России.
Услужливо принесли заказ, тут же, глядя в глаза, не моргнув ни разу, обсчитали.
Вдобавок содрав с меня щедрые чаевые.
Не было сил и желания спорить.
Сам виноват, ведь не спросил сначала цену заказа, всего остального.
В будущем, всегда заходя в кафе, коротко рубил, показывая на товар в витрине, или на прилавке. Особенно без ценника:
— Прайс!
Тут им деваться было некуда, они переставали юлить с ценой.
Наступало мое полное право клиента: брать, или не брать.
Почти все торговцы, лоточники, зазывалы, продавцы-консультанты, официанты, работники: улыбаются, жмут руки, в тоже время стараются обмануть тебя по полной программе.
Всучить ненужную вещь или товар.
Видимо, у них так в Коране записано: убить кяфира не грех, обмануть его, тоже не грех, а наоборот подвиг.
Мало, очень мало людей, которые просто так общались бы со мной.
Все они преследовали какую-то выгоду, содрать несколько лишних дирхамов.
В путешествия, мне хотелось избить кого-то, хотя бы слегка.
Ударить по лицу, сорвать на кем-то злость, выплеснуть эмоции, накопившиеся внутри меня за это время, бурлившие в душе.
А меня в тот день трясло, словно в лихорадке, или от тяжёлого похмелья.
Наступило чувство, что на всё плевать: будь что будет, жизнь или смерть.
Может случилось перегорание внутри, или выгорание жизненных предохранителей.
Плевать на всё, нужно идти до конца напролом.
Снова я еду в тревожную неизвестность, тянущую бездну к себе пустыни.
Вот уж не знаю, как я буду выживать там, ещё высадят вечером, когда будет темно.
13.
Где-то там.
Я уже потерял счет времени и пространства.
Рядом со мной почему-то сидел француз.
И его семейка.
Это был натуральный француз.
Вот прямо, взяли, и доставили его, специально для меня.
Иначе не могу сказать.
Но это немного прекрасно.
Не люблю французов, хоть убей.
Со школьных уроков истории, про Бородинскую битву.
Теперь он сидел рядом со мной.
Француз, что с него взять.
Говорит на своем лягушачьем языке, будто квакая.
Его семейка, ехала на сиденьях напротив.
Мамаша, грудной ребенок, дочка, лет десяти.
Француз, этот папаша, его глаза, расширялись, его лицо глядело, с ужасом.
Где я, зачем семью привез?!
Особенно когда автобус со свистом, крутился по горному серпантину.
Француз, был французом.
Сначала я подумал, что он такой весь крутой.
Походный рюкзак, крутая одежда, снаряжение.
Когда он грузил все это в багажный отсек автобуса.
Потом наши места оказались рядом.
Вместе с его семьей.
Детеныш агугал, дочка плакала, жена кричала.
Муж огрызался, нервозно обводя руками все это безобразие.
Конечно, задевая меня.
Поэтому никому, советую никуда ни ехать, с семьёй французов.
Особенно, когда у них на шее ребенок.
Лучше сразу повесится, или выпрыгнуть из окна.
Он поворачивается ко мне лицом, похожим на молодого Пьера Ришара.
Всколоченные волосы, выпученные глаза, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо…
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Вскоре тут все сойдут с ума.
Встаю с места, пробираюсь, к водителю.
— Остановитесь плиз! На туалет.
Автобус тормозит на краю горного провала.
Я выхожу первым, следом вываливается француз.
Конечно с семьей.
Ему нехорошо, он отбегает в сторону, его тошнит.
Дочка тоже, она тоже блюет, где-то рядом, сдергивает штанишки.
Писает, рыгает, разве так можно.
Спокойной остается лишь мать семейства.
Она кормит грудью малыша, или малышку, среди всего хаоса.
Пассажиры из автобуса, недоуменно наблюдают за нами, такими смешными европейцами.
Мы остановились на обочине дороги.
Через два метра будет обрыв.
Если перейти через бело-красное ограждение, сделанное из железных трубок, то видна пропасть.
Подошел, заглянул вниз, там очень низко, в ущелье.
Закурил, осматриваясь.
Горные виды завораживали своей красотой.
Нет, не так. Это офигенно красиво!
Наверно мои глаза, уши, нос, лучше видеокамеры «го про сони продакшн».
Запахи от цветов, от травы, горного ущелья одуряли голову, лучше всего на свете.
Наверно это и есть запах свободы, запах счастья, или того, что ищу.
Может остановиться здесь?
Или взобраться на ту гору?
Где на склоне виднеется плантация дикорастущей конопли.
Или спустится вниз, к ручейку?
Поставить палатку, вдали от всего и от всех.
14.
«Пьер Ришар», этот незадачливый француз с семьей вылез на остановке крошечного автовокзала, в городе, под названием Уарзазат (Ваарзазат)
Городок был маленьким, чистеньким, симпатичным, уютным на вид.
В красных и желтых тонах, правда, асфальт еще темный.
Может мне остановиться тоже здесь?
Выйти из автобуса, найти отель, подружиться с французом, и его семьей?
Подумал, пока они забирали багаж.
Я уже присмотрел отели из «букинга»: один был «Атлас», по адресу;
авеню Pue du Marche, 13. По цене 128 дирхам за сутки.
Другое местечко: отель Marmar, по проспекту Муле Абделла, цена 187 дирхам за шикарный номер.
Не знаю почему, но не стал выходить из автобуса, на короткой остановке на пару минут. Все-таки решая ехать до самой конечной остановки.
Сломался интернет, не стал работать вай-фай.
Уже нельзя залезть в «букинг», посмотреть отели, которые окажутся впереди.
Полная суровая неизвестность в реальности, где нет комфортных условий, что будут делать, чтобы выживать на месте.
Почему-то она манила меня к себе.
15.
В этом приезде в Марракеш, мне внезапно стало дурно.
Не знаю, чему было причиной; предыдущие ночи без сна.
Климат. Нервные, или физические нагрузки, может что-то сьел не то.
Но я уже успел взять билет до края начала пустыни.
Рядом с автовокзалом отыскалось приличное кафе.
Там заказал лёгкий обед.
Как уже было заведено, официанты обрадовались, узнав, что я из России.
Услужливо принесли заказ, тут же, глядя в глаза, не моргнув ни разу, обсчитали.
Вдобавок содрав с меня щедрые чаевые.
Не было сил и желания спорить.
Сам виноват, ведь не спросил сначала цену заказа, всего остального.
В будущем, всегда заходя в кафе, коротко рубил, показывая на товар в витрине, или на прилавке. Особенно без ценника:
— Прайс!
Тут им деваться было некуда, они переставали юлить с ценой.
Наступало мое полное право клиента: брать, или не брать.
Почти все торговцы, лоточники, зазывалы, продавцы-консультанты, официанты, работники: улыбаются, жмут руки, в тоже время стараются обмануть тебя по полной программе.
Всучить ненужную вещь или товар.
Видимо, у них так в Коране записано: убить кяфира не грех, обмануть его, тоже не грех, а наоборот подвиг.
Мало, очень мало людей, которые просто так общались бы со мной.
Все они преследовали какую-то выгоду, содрать несколько лишних дирхамов.
В путешествия, мне хотелось избить кого-то, хотя бы слегка.
Ударить по лицу, сорвать на кем-то злость, выплеснуть эмоции, накопившиеся внутри меня за это время, бурлившие в душе.
А меня в тот день трясло, словно в лихорадке, или от тяжёлого похмелья.
Наступило чувство, что на всё плевать: будь что будет, жизнь или смерть.
Может случилось перегорание внутри, или выгорание жизненных предохранителей.
Плевать на всё, нужно идти до конца напролом.
Снова я еду в тревожную неизвестность, тянущую бездну к себе пустыни.
Вот уж не знаю, как я буду выживать там, ещё высадят вечером, когда будет темно.
13.
Где-то там.
Я уже потерял счет времени и пространства.
Рядом со мной почему-то сидел француз.
И его семейка.
Это был натуральный француз.
Вот прямо, взяли, и доставили его, специально для меня.
Иначе не могу сказать.
Но это немного прекрасно.
Не люблю французов, хоть убей.
Со школьных уроков истории, про Бородинскую битву.
Теперь он сидел рядом со мной.
Француз, что с него взять.
Говорит на своем лягушачьем языке, будто квакая.
Его семейка, ехала на сиденьях напротив.
Мамаша, грудной ребенок, дочка, лет десяти.
Француз, этот папаша, его глаза, расширялись, его лицо глядело, с ужасом.
Где я, зачем семью привез?!
Особенно когда автобус со свистом, крутился по горному серпантину.
Француз, был французом.
Сначала я подумал, что он такой весь крутой.
Походный рюкзак, крутая одежда, снаряжение.
Когда он грузил все это в багажный отсек автобуса.
Потом наши места оказались рядом.
Вместе с его семьей.
Детеныш агугал, дочка плакала, жена кричала.
Муж огрызался, нервозно обводя руками все это безобразие.
Конечно, задевая меня.
Поэтому никому, советую никуда ни ехать, с семьёй французов.
Особенно, когда у них на шее ребенок.
Лучше сразу повесится, или выпрыгнуть из окна.
Он поворачивается ко мне лицом, похожим на молодого Пьера Ришара.
Всколоченные волосы, выпученные глаза, нелепая улыбка.
Смотрит мне в глаза, я тоже.
Его взгляд испуганный и растерянный.
Хотя… хотя. Хотя, характер наш, рассейский.
Притащить семью сюда, куда-то сюда.
Может он бродяга тоже?
Я ему прощаю всё:
— Месье, бонжур!
— Бонжур.
— Са ва?
— Немного плохо…
Пожаловался мне француз.
Да я сам вижу: малыш орет, дочка орет, жена тоже.
Вскоре тут все сойдут с ума.
Встаю с места, пробираюсь, к водителю.
— Остановитесь плиз! На туалет.
Автобус тормозит на краю горного провала.
Я выхожу первым, следом вываливается француз.
Конечно с семьей.
Ему нехорошо, он отбегает в сторону, его тошнит.
Дочка тоже, она тоже блюет, где-то рядом, сдергивает штанишки.
Писает, рыгает, разве так можно.
Спокойной остается лишь мать семейства.
Она кормит грудью малыша, или малышку, среди всего хаоса.
Пассажиры из автобуса, недоуменно наблюдают за нами, такими смешными европейцами.
Мы остановились на обочине дороги.
Через два метра будет обрыв.
Если перейти через бело-красное ограждение, сделанное из железных трубок, то видна пропасть.
Подошел, заглянул вниз, там очень низко, в ущелье.
Закурил, осматриваясь.
Горные виды завораживали своей красотой.
Нет, не так. Это офигенно красиво!
Наверно мои глаза, уши, нос, лучше видеокамеры «го про сони продакшн».
Запахи от цветов, от травы, горного ущелья одуряли голову, лучше всего на свете.
Наверно это и есть запах свободы, запах счастья, или того, что ищу.
Может остановиться здесь?
Или взобраться на ту гору?
Где на склоне виднеется плантация дикорастущей конопли.
Или спустится вниз, к ручейку?
Поставить палатку, вдали от всего и от всех.
14.
«Пьер Ришар», этот незадачливый француз с семьей вылез на остановке крошечного автовокзала, в городе, под названием Уарзазат (Ваарзазат)
Городок был маленьким, чистеньким, симпатичным, уютным на вид.
В красных и желтых тонах, правда, асфальт еще темный.
Может мне остановиться тоже здесь?
Выйти из автобуса, найти отель, подружиться с французом, и его семьей?
Подумал, пока они забирали багаж.
Я уже присмотрел отели из «букинга»: один был «Атлас», по адресу;
авеню Pue du Marche, 13. По цене 128 дирхам за сутки.
Другое местечко: отель Marmar, по проспекту Муле Абделла, цена 187 дирхам за шикарный номер.
Не знаю почему, но не стал выходить из автобуса, на короткой остановке на пару минут. Все-таки решая ехать до самой конечной остановки.
Сломался интернет, не стал работать вай-фай.
Уже нельзя залезть в «букинг», посмотреть отели, которые окажутся впереди.
Полная суровая неизвестность в реальности, где нет комфортных условий, что будут делать, чтобы выживать на месте.
Почему-то она манила меня к себе.
15.
Уголок самовыражения
14.
«Пьер Ришар», этот незадачливый француз с семьей вылез на остановке крошечного автовокзала, в городе, под названием Уарзазат (Ваарзазат)
Городок был маленьким, чистеньким, симпатичным, уютным на вид.
В красных и желтых тонах, правда, асфальт еще темный.
Может мне остановиться тоже здесь?
Выйти из автобуса, найти отель, подружиться с французом, и его семьей?
Подумал, пока они забирали багаж.
Я уже присмотрел отели из «букинга»: один был «Атлас», по адресу;
авеню Pue du Marche, 13. По цене 128 дирхам за сутки.
Другое местечко: отель Marmar, по проспекту Муле Абделла, цена 187 дирхам за шикарный номер.
Не знаю почему, но не стал выходить из автобуса, на короткой остановке на пару минут. Все-таки решая ехать до самой конечной остановки.
Сломался интернет, не стал работать вай-фай.
Уже нельзя залезть в «букинг», посмотреть отели, которые окажутся впереди.
Полная суровая неизвестность в реальности, где нет комфортных условий.
Что будут делать люди, окажись на моем месте, чтобы выживать.
Почему-то она манила меня к себе.
Из тематических новостей, или из всей добытой инфы:
Там будут берберы и туареги, которые съедят меня на ужин.
15.
От Сахары, до Сахары.
В автобусе тихо звучит арабская музыка.
Наверно из какой-то радиостанции.
Тихо переговариваются между собой мусульмане.
Скорее всего, они после работы, после недельной вахты.
Возвращаются домой, к семьям.
Я смотрю в окно, но там вообще темно.
Ничего ни видно, одна темень вокруг.
Куда еду? Непонятно.
Зачем? Тоже, нет ответов.
Потому, пока всё не ясно, достал тетрадь, пишу эти слова.
Пока есть время, пока не забыто, пока есть ручка с тетрадью.
Над моим сиденьем есть ночник.
Он наверху, над полками.
Один мусульманин его включил.
При таком свете стало хорошо писать.
Правда автобус дергается на поворотах, но ничего.
Наверное, мой почерк можно потом будет разобрать.
Я включил навигатор, судя по карте, ничего, кроме пустыни, здесь нет.
Нормально: палатка есть в рюкзаке, спальник, все дела.
Проживу как-нибудь.
За окном автобуса засверкали далекие звезды.
Пассажиры, в салоне, оживились.
Они почему-то радовались.
Все, кроме меня.
Огнями звезд, оказался этот город.
Автобус поспешно въезжал.
Но делая остановку, попыхивая движком, на каждом углу.
Чтобы каждый человек, мог сойти в удобном для него месте.
Вот и конечная остановка, в ночи.
Автобус остановился, возле чего-то.
Приехали, как говориться, доставай чемодан.
Но чемодана нет, только рюкзак с собой.
Я вышел, почти последним из салона.
Чего ждал?
Может время возвратиться вспять, и я не буду таким тупым мужланом.
Не буду брать билеты, а просто остановлюсь в приморском городке, где отдыхает девушка, по имени Света.
Нет, реальность, назад не вернулось.
Наоборот. Она торопила.
Заставляла, взять мой рюкзак из багажного отделения.
— Я Искандер. Пойдем со мной, брат…
«Пьер Ришар», этот незадачливый француз с семьей вылез на остановке крошечного автовокзала, в городе, под названием Уарзазат (Ваарзазат)
Городок был маленьким, чистеньким, симпатичным, уютным на вид.
В красных и желтых тонах, правда, асфальт еще темный.
Может мне остановиться тоже здесь?
Выйти из автобуса, найти отель, подружиться с французом, и его семьей?
Подумал, пока они забирали багаж.
Я уже присмотрел отели из «букинга»: один был «Атлас», по адресу;
авеню Pue du Marche, 13. По цене 128 дирхам за сутки.
Другое местечко: отель Marmar, по проспекту Муле Абделла, цена 187 дирхам за шикарный номер.
Не знаю почему, но не стал выходить из автобуса, на короткой остановке на пару минут. Все-таки решая ехать до самой конечной остановки.
Сломался интернет, не стал работать вай-фай.
Уже нельзя залезть в «букинг», посмотреть отели, которые окажутся впереди.
Полная суровая неизвестность в реальности, где нет комфортных условий.
Что будут делать люди, окажись на моем месте, чтобы выживать.
Почему-то она манила меня к себе.
Из тематических новостей, или из всей добытой инфы:
Там будут берберы и туареги, которые съедят меня на ужин.
15.
От Сахары, до Сахары.
В автобусе тихо звучит арабская музыка.
Наверно из какой-то радиостанции.
Тихо переговариваются между собой мусульмане.
Скорее всего, они после работы, после недельной вахты.
Возвращаются домой, к семьям.
Я смотрю в окно, но там вообще темно.
Ничего ни видно, одна темень вокруг.
Куда еду? Непонятно.
Зачем? Тоже, нет ответов.
Потому, пока всё не ясно, достал тетрадь, пишу эти слова.
Пока есть время, пока не забыто, пока есть ручка с тетрадью.
Над моим сиденьем есть ночник.
Он наверху, над полками.
Один мусульманин его включил.
При таком свете стало хорошо писать.
Правда автобус дергается на поворотах, но ничего.
Наверное, мой почерк можно потом будет разобрать.
Я включил навигатор, судя по карте, ничего, кроме пустыни, здесь нет.
Нормально: палатка есть в рюкзаке, спальник, все дела.
Проживу как-нибудь.
За окном автобуса засверкали далекие звезды.
Пассажиры, в салоне, оживились.
Они почему-то радовались.
Все, кроме меня.
Огнями звезд, оказался этот город.
Автобус поспешно въезжал.
Но делая остановку, попыхивая движком, на каждом углу.
Чтобы каждый человек, мог сойти в удобном для него месте.
Вот и конечная остановка, в ночи.
Автобус остановился, возле чего-то.
Приехали, как говориться, доставай чемодан.
Но чемодана нет, только рюкзак с собой.
Я вышел, почти последним из салона.
Чего ждал?
Может время возвратиться вспять, и я не буду таким тупым мужланом.
Не буду брать билеты, а просто остановлюсь в приморском городке, где отдыхает девушка, по имени Света.
Нет, реальность, назад не вернулось.
Наоборот. Она торопила.
Заставляла, взять мой рюкзак из багажного отделения.
— Я Искандер. Пойдем со мной, брат…
Уголок самовыражения
15.
От Сахары, до Сахары.
В автобусе тихо звучит арабская музыка.
Наверно из какой-то радиостанции.
Тихо переговариваются между собой мусульмане.
Мужчины, женщины, закутанные в платки с головы до ног.
Скорее всего, они после работы, после недельной вахты.
Возвращаются домой, к семьям.
Я смотрю в прозрачное окно, но там вообще темно.
Ничего ни видно, одна темень вокруг.
Куда еду? Непонятно.
Зачем? Тоже, нет ответов.
Потому, пока всё не ясно, достал тетрадь, пишу эти слова.
Пока есть время, пока не забыто, пока есть ручка с тетрадью.
Над моим сиденьем есть оказывается ночник.
Он наверху находиться, под полками.
Один мусульманин его включил, хотя не просил об этом.
При таком свете стало хорошо писать.
Правда автобус дергается на поворотах, но ничего.
Наверное, мой почерк можно потом будет разобрать.
Я включил навигатор, судя по карте, ничего, кроме пустыни, здесь нет.
Нормально: палатка есть в рюкзаке, спальник, все дела.
Проживу как-нибудь.
За окном автобуса засверкали далекие звезды.
Пассажиры, в салоне, оживились.
Они почему-то радовались.
Все, кроме меня.
Огнями звезд, оказался незнакомый город.
Автобус поспешно въезжал в улицы.
Но делая остановку, попыхивая движком, на каждом углу.
Чтобы каждый человек, мог сойти в удобном для него месте.
Вот и конечная остановка, в ночи, вроде вокзала.
Автобус остановился, возле чего-то.
Приехали, как говориться, доставай чемодан.
Но чемодана нет, только рюкзак с собой.
Я вышел, самым последним из салона.
Чего ждал?
Может время возвратиться вспять, и я не буду таким тупым мужланом.
Не буду брать билеты, а просто остановлюсь в приморском городке, где отдыхает одна хорошая девушка, по имени Света.
Нет, реальность, назад не вернулось.
Наоборот. Она торопила.
Заставляла, взять мой рюкзак из багажного отделения.
— Я Искандер. Пойдем со мной путник…
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, тут повернули к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Нет, заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было разобрать подробно внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди находилось ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди один, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым неразличимо смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, сразу вставшему из-за стойки при виде нового посетителя.
— Ты откуда?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у портье не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения.
От Сахары, до Сахары.
В автобусе тихо звучит арабская музыка.
Наверно из какой-то радиостанции.
Тихо переговариваются между собой мусульмане.
Мужчины, женщины, закутанные в платки с головы до ног.
Скорее всего, они после работы, после недельной вахты.
Возвращаются домой, к семьям.
Я смотрю в прозрачное окно, но там вообще темно.
Ничего ни видно, одна темень вокруг.
Куда еду? Непонятно.
Зачем? Тоже, нет ответов.
Потому, пока всё не ясно, достал тетрадь, пишу эти слова.
Пока есть время, пока не забыто, пока есть ручка с тетрадью.
Над моим сиденьем есть оказывается ночник.
Он наверху находиться, под полками.
Один мусульманин его включил, хотя не просил об этом.
При таком свете стало хорошо писать.
Правда автобус дергается на поворотах, но ничего.
Наверное, мой почерк можно потом будет разобрать.
Я включил навигатор, судя по карте, ничего, кроме пустыни, здесь нет.
Нормально: палатка есть в рюкзаке, спальник, все дела.
Проживу как-нибудь.
За окном автобуса засверкали далекие звезды.
Пассажиры, в салоне, оживились.
Они почему-то радовались.
Все, кроме меня.
Огнями звезд, оказался незнакомый город.
Автобус поспешно въезжал в улицы.
Но делая остановку, попыхивая движком, на каждом углу.
Чтобы каждый человек, мог сойти в удобном для него месте.
Вот и конечная остановка, в ночи, вроде вокзала.
Автобус остановился, возле чего-то.
Приехали, как говориться, доставай чемодан.
Но чемодана нет, только рюкзак с собой.
Я вышел, самым последним из салона.
Чего ждал?
Может время возвратиться вспять, и я не буду таким тупым мужланом.
Не буду брать билеты, а просто остановлюсь в приморском городке, где отдыхает одна хорошая девушка, по имени Света.
Нет, реальность, назад не вернулось.
Наоборот. Она торопила.
Заставляла, взять мой рюкзак из багажного отделения.
— Я Искандер. Пойдем со мной путник…
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, тут повернули к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Нет, заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было разобрать подробно внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди находилось ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди один, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым неразличимо смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, сразу вставшему из-за стойки при виде нового посетителя.
— Ты откуда?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у портье не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения.
Уголок самовыражения
— Я Искандер. Пойдем со мной путник…
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской наверху.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было подробно разобрать внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме горящих белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди висело ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
На столешнице проводной телефон, и цены на бумажном листе закатанный в пластик.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, вставшему из-за стойки, при виде нового посетителя.
— Ты откуда мен?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у него не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
На табличке красовалась надпись Джой.
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай, Джой.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения. Телефон звякнул от удара.
Это был громила негр, к тому же отталкивающий меня от стойки своим брюхом.
— Ты когда деньги заплатишь, факинг бич?
— Работаю, работаю над этим. Скоро деньги будут у вас, мистер Майки.
Я вежливо похлопал рукой по плечу негра, преградившего короткий ресепшен.
— Эй, эй, в очередь, мистер.
— Ты кто такой, вайт мен?! — громила обернулся, изучая меня маленькими бычьими глазками.
— Мне не нужны проблемы! Я проездом. Нужна комната здесь, только и всего.
— Да, он только сейчас приехал, мистер Майки.
Вклинился в диалог портье.
— Он от Искандера, он тоже важный человек.
— Окей. Пусть заселяется. Но деньги отдаешь. Сейчас же!
Он отошел от стойки, тучно смеясь, шлепая себя по ляжкам.
Возле того громилы еще находились еще два человека, головорезов в цветастых рубахах, поменьше комплекцией, но наверно с оружием.
— На сколько дней вам комнату?
— Пока на сутки беру.
— Пятьдесят дирхам, сэр.
— Вот факинг шлюхи!!
Взревел громила, отшвыривая на стену какого-то крохотного малайца.
Он пробегал тоже мимо. Тот завыл от боли.
Громила с головорезами удалился.
Я отсчитал 50 дирхам, передал портье, он подмигнул мне.
— Может паспорт показать, или что-то еще?
— Назовите себя, и всё.
— Райбан.
— Окей, так и запишем.
— Вот ваш номер, 211. Поднимайтесь по лестнице, потом направо.
Портье выдал ключ, с фанеркой, на которой написан черным маркером номер.
Но я замялся.
— Мне бы интернет еще?
— Ах да. Пароль от вайфая, «сафари 11111».
— Фенкью Джой.
— Гуд лак, Райбан.
Взвалив рюкзак на себя, ведь лифта нет, пошел наверх, осторожно ступая по ступенькам. Поворот, еще поворот, теперь направо.
Интересно получается, не прошло и пяти минут, как слез с автобуса, а уже попал в бандитскую разборку.
Надо быть крайне осторожным, подумал еще раз, идя по темному коридору.
Выискивая по номеру, наверно по запаху, свою комнату.
Из-за фанерных дверей раздавался то женский стон, то громкий мужской смех.
Комната под номером 211, находилась в конце коридора.
Воткнул ключ в замок, дверь открылась.
Болтающаяся щеколда, но ничего.
Нажал включатель на стене, тускло загорелась лампочка.
Скинул рюкзак на пол, осматриваясь, по комнате.
Комната как комната: широкий диван возле стенки, еще один маленький, возле двери. Столик, настенное бра, пуфики, зеркало.
Штукатурные стены, из бетоноблоков, изрисованы какой-то живописью, похожей на граффити, из наркоманского трипа.
Кое-где, они в дырках, наверно от пуль.
Там где должен быть телевизор, напротив дивана, истыкано ножами.
Может тут убивали кого-то, прямо здесь, на этом диване, но мне не важно.
Скорее всего, кровь уже давно смыта местной уборщицей.
Перегородка без двери, за ней был унитаз, душ, умывальная раковина.
Было сделано как душевая кабина, только в плитке.
Можно было сразу сходить в туалет, помыться, принять душ.
Что и сделал, сразу сбрасывая с себя пропотевшую одежду.
— Ахмад здесь?
Дверь приоткрылась, высунулась наглая рожа, оглядывая меня голого.
Хлипкая щеколда с двери отвалилась от напора.
— Нету тут Ахмада. Иди отсюда!
Махая на него полотенцем, закричал, ударяя по двери ногой.
Наглец успел выдернуть рожу, сразу исчез.
Твою мать!! Что за люди тут!
Все равно пришлось отложить купание, заняться починкой щеколды.
Недостающие шурупы, были ввернуты в стены.
С помощью складного ножа, вытащил их из стен, потом прикрепил дверную задвижку. Довольно прочно.
Но если уже против того гориллы, то вряд ли защита выстоит.
Хотя, пусть будет так.
Пошел в душ, включая горячую воду, представляя в уме, почему-то аэропорт Стамбула. Вода текла из душа, правда, горячая.
Пришлось смешивать с холодной.
В дверь комнаты громко забарабанили.
— Кто там?!
С намыленной головой вышел.
— Свои. Открывай.
— Пошли нахуй!!!!. Здесь нет ни Махмуда, ни Ахмеда.
Все, лавочка закрылась. Идите… отсюда.
Мокрый, я ежился от приятного холода.
Наверно от адреналина тоже.
За дверью ушли.
Я тоже пошел домываться дальше.
Вышел из душа, обтираюсь, надеваю трусы, снова стук в дверь.
— Кто там?!
— Это я, сэр Райбан, Джой.
Пришлось немного отворить дверь, носком ступни, преграждая дальше.
Портье просунул голову, тоже жадно оглядывая меня, и комнату.
— Искандер просит вас, спустится вниз, по очень важному вопросу.
Фак!!.
— Ладно, передай. Я иду. Мне нужно только одеться.
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской наверху.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было подробно разобрать внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме горящих белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди висело ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
На столешнице проводной телефон, и цены на бумажном листе закатанный в пластик.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, вставшему из-за стойки, при виде нового посетителя.
— Ты откуда мен?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у него не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
На табличке красовалась надпись Джой.
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай, Джой.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения. Телефон звякнул от удара.
Это был громила негр, к тому же отталкивающий меня от стойки своим брюхом.
— Ты когда деньги заплатишь, факинг бич?
— Работаю, работаю над этим. Скоро деньги будут у вас, мистер Майки.
Я вежливо похлопал рукой по плечу негра, преградившего короткий ресепшен.
— Эй, эй, в очередь, мистер.
— Ты кто такой, вайт мен?! — громила обернулся, изучая меня маленькими бычьими глазками.
— Мне не нужны проблемы! Я проездом. Нужна комната здесь, только и всего.
— Да, он только сейчас приехал, мистер Майки.
Вклинился в диалог портье.
— Он от Искандера, он тоже важный человек.
— Окей. Пусть заселяется. Но деньги отдаешь. Сейчас же!
Он отошел от стойки, тучно смеясь, шлепая себя по ляжкам.
Возле того громилы еще находились еще два человека, головорезов в цветастых рубахах, поменьше комплекцией, но наверно с оружием.
— На сколько дней вам комнату?
— Пока на сутки беру.
— Пятьдесят дирхам, сэр.
— Вот факинг шлюхи!!
Взревел громила, отшвыривая на стену какого-то крохотного малайца.
Он пробегал тоже мимо. Тот завыл от боли.
Громила с головорезами удалился.
Я отсчитал 50 дирхам, передал портье, он подмигнул мне.
— Может паспорт показать, или что-то еще?
— Назовите себя, и всё.
— Райбан.
— Окей, так и запишем.
— Вот ваш номер, 211. Поднимайтесь по лестнице, потом направо.
Портье выдал ключ, с фанеркой, на которой написан черным маркером номер.
Но я замялся.
— Мне бы интернет еще?
— Ах да. Пароль от вайфая, «сафари 11111».
— Фенкью Джой.
— Гуд лак, Райбан.
Взвалив рюкзак на себя, ведь лифта нет, пошел наверх, осторожно ступая по ступенькам. Поворот, еще поворот, теперь направо.
Интересно получается, не прошло и пяти минут, как слез с автобуса, а уже попал в бандитскую разборку.
Надо быть крайне осторожным, подумал еще раз, идя по темному коридору.
Выискивая по номеру, наверно по запаху, свою комнату.
Из-за фанерных дверей раздавался то женский стон, то громкий мужской смех.
Комната под номером 211, находилась в конце коридора.
Воткнул ключ в замок, дверь открылась.
Болтающаяся щеколда, но ничего.
Нажал включатель на стене, тускло загорелась лампочка.
Скинул рюкзак на пол, осматриваясь, по комнате.
Комната как комната: широкий диван возле стенки, еще один маленький, возле двери. Столик, настенное бра, пуфики, зеркало.
Штукатурные стены, из бетоноблоков, изрисованы какой-то живописью, похожей на граффити, из наркоманского трипа.
Кое-где, они в дырках, наверно от пуль.
Там где должен быть телевизор, напротив дивана, истыкано ножами.
Может тут убивали кого-то, прямо здесь, на этом диване, но мне не важно.
Скорее всего, кровь уже давно смыта местной уборщицей.
Перегородка без двери, за ней был унитаз, душ, умывальная раковина.
Было сделано как душевая кабина, только в плитке.
Можно было сразу сходить в туалет, помыться, принять душ.
Что и сделал, сразу сбрасывая с себя пропотевшую одежду.
— Ахмад здесь?
Дверь приоткрылась, высунулась наглая рожа, оглядывая меня голого.
Хлипкая щеколда с двери отвалилась от напора.
— Нету тут Ахмада. Иди отсюда!
Махая на него полотенцем, закричал, ударяя по двери ногой.
Наглец успел выдернуть рожу, сразу исчез.
Твою мать!! Что за люди тут!
Все равно пришлось отложить купание, заняться починкой щеколды.
Недостающие шурупы, были ввернуты в стены.
С помощью складного ножа, вытащил их из стен, потом прикрепил дверную задвижку. Довольно прочно.
Но если уже против того гориллы, то вряд ли защита выстоит.
Хотя, пусть будет так.
Пошел в душ, включая горячую воду, представляя в уме, почему-то аэропорт Стамбула. Вода текла из душа, правда, горячая.
Пришлось смешивать с холодной.
В дверь комнаты громко забарабанили.
— Кто там?!
С намыленной головой вышел.
— Свои. Открывай.
— Пошли нахуй!!!!. Здесь нет ни Махмуда, ни Ахмеда.
Все, лавочка закрылась. Идите… отсюда.
Мокрый, я ежился от приятного холода.
Наверно от адреналина тоже.
За дверью ушли.
Я тоже пошел домываться дальше.
Вышел из душа, обтираюсь, надеваю трусы, снова стук в дверь.
— Кто там?!
— Это я, сэр Райбан, Джой.
Пришлось немного отворить дверь, носком ступни, преграждая дальше.
Портье просунул голову, тоже жадно оглядывая меня, и комнату.
— Искандер просит вас, спустится вниз, по очень важному вопросу.
Фак!!.
— Ладно, передай. Я иду. Мне нужно только одеться.
Уголок самовыражения
1 сентября.
Мама гладила утюгом мою белую рубашечку, и черные брючки.
Это было вечером, 31 августа.
— Ты собрал портфель?
— Да мам, конечно собрал.
Линейку, ручки, пенал, пенал, учебники, тетради.
Отвечал со вздохом.
Мне не хотелось идти в школу.
Хотелось, чтобы каникулы летом никогда, никогда не кончались.
— Ложись спать, завтра рано вставать
Утром меня разбудила мама.
— Сегодня в школу.
Я заупрямился, но она быстро шлепками, привела в меня чувство.
Помывка, одевание, быстрый завтрак.
— Я тебя отведу на линейку. Одевай кроссовки.
Сказала мама, она работала волонтером.
Мы вышли за дверь, потом из подъезда.
Шли по дорогам, по которым тоже шли такие же школьники.
Шли первоклашки, с мамами и папами, на свой первый «день знаний».
Они держали в ручках цветы, были очень нарядными.
Но вдруг утренний купол неба распахнулся, алым цветком, оттуда послышался зев огромного зверя.
Стирающего всё на своем пути.
И еще успел подумать:
— Как же круто! Теперь ни будет никаких уроков и школы.
Мама гладила утюгом мою белую рубашечку, и черные брючки.
Это было вечером, 31 августа.
— Ты собрал портфель?
— Да мам, конечно собрал.
Линейку, ручки, пенал, пенал, учебники, тетради.
Отвечал со вздохом.
Мне не хотелось идти в школу.
Хотелось, чтобы каникулы летом никогда, никогда не кончались.
— Ложись спать, завтра рано вставать
Утром меня разбудила мама.
— Сегодня в школу.
Я заупрямился, но она быстро шлепками, привела в меня чувство.
Помывка, одевание, быстрый завтрак.
— Я тебя отведу на линейку. Одевай кроссовки.
Сказала мама, она работала волонтером.
Мы вышли за дверь, потом из подъезда.
Шли по дорогам, по которым тоже шли такие же школьники.
Шли первоклашки, с мамами и папами, на свой первый «день знаний».
Они держали в ручках цветы, были очень нарядными.
Но вдруг утренний купол неба распахнулся, алым цветком, оттуда послышался зев огромного зверя.
Стирающего всё на своем пути.
И еще успел подумать:
— Как же круто! Теперь ни будет никаких уроков и школы.
Уголок самовыражения
2 сентября.
Девушки закупали пачками вейпы, соки, коктейли.
В стеклянных красивых бутылочках.
Морковного, оранжевого, и лимонного цвета.
Создавая повышенный ажиотаж возле кассовых мест.
В небольшом маркете.
Ведь завтра запрещена продажа алкоголя.
В связи «Днем знаний», и первого учебного дня в школе.
— Девчонки! А че вы пьете: может лучше своих детей соберете в школу?!
Завтра к школе?
Одна из них гордо заявляет:
— Да нет у нас детей, дядя. Поэтому нам всё можно!
Молодые девчонки уже пользуются презервативом.
Реклама из 90-ых, в деле.
Да и запрет на алкоголь, тоже в тему.
Запрещенное, значит надо воспользоваться….
Пы. Сы.
Девчонкам лет под тридцатник.
Красивые, ухоженные, спортивные.
И накрашенные, как бл… в общем как женщины легкого поведения.
Что они ищут? Что они хотят?
Счастья? Мечту? принца на белом коне?
Хотя в нашем мире это отыскать совсем невозможно.
Девушки закупали пачками вейпы, соки, коктейли.
В стеклянных красивых бутылочках.
Морковного, оранжевого, и лимонного цвета.
Создавая повышенный ажиотаж возле кассовых мест.
В небольшом маркете.
Ведь завтра запрещена продажа алкоголя.
В связи «Днем знаний», и первого учебного дня в школе.
— Девчонки! А че вы пьете: может лучше своих детей соберете в школу?!
Завтра к школе?
Одна из них гордо заявляет:
— Да нет у нас детей, дядя. Поэтому нам всё можно!
Молодые девчонки уже пользуются презервативом.
Реклама из 90-ых, в деле.
Да и запрет на алкоголь, тоже в тему.
Запрещенное, значит надо воспользоваться….
Пы. Сы.
Девчонкам лет под тридцатник.
Красивые, ухоженные, спортивные.
И накрашенные, как бл… в общем как женщины легкого поведения.
Что они ищут? Что они хотят?
Счастья? Мечту? принца на белом коне?
Хотя в нашем мире это отыскать совсем невозможно.
Уголок самовыражения
— Я Искандер. Пойдем со мной путник…
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской наверху.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было подробно разобрать внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме горящих белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди висело ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Мужчина принялся звонить по телефону.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
На столешнице проводной телефон, и цены на бумажном листе закатанный в пластик.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, вставшему из-за стойки, при виде нового посетителя.
— Ты откуда мен?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у него не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
На табличке красовалась надпись Джой.
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай, Джой.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения. Телефон звякнул от удара.
Это был громила негр, к тому же отталкивающий меня от стойки своим брюхом.
— Ты когда деньги заплатишь, факинг бич?
— Работаю, работаю над этим. Скоро деньги будут у вас, мистер Майки.
Я вежливо похлопал рукой по плечу негра, преградившего короткий ресепшен.
— Эй, эй, в очередь, мистер.
— Ты кто такой, вайт мен?! — громила обернулся, изучая меня маленькими бычьими глазками.
— Мне не нужны проблемы! Я проездом. Нужна комната здесь, только и всего.
— Да, он только сейчас приехал, мистер Майки.
Вклинился в диалог портье.
— Он от Искандера, он тоже важный человек.
— Окей. Пусть заселяется. Но деньги отдаешь. Сейчас же!
Он отошел от стойки, тучно смеясь, шлепая себя по ляжкам.
Возле того громилы еще находились еще два человека, головорезов в цветастых рубахах, поменьше комплекцией, но наверно с оружием.
— На сколько дней вам комнату?
— Пока на сутки беру.
— Пятьдесят дирхам, сэр.
— Вот факинг шлюхи!!
Взревел громила, отшвыривая на стену какого-то крохотного малайца.
Он пробегал тоже мимо. Тот завыл от боли.
Громила с головорезами удалился.
Я отсчитал 50 дирхам, передал портье, он подмигнул мне.
— Может паспорт показать, или что-то еще?
— Назовите себя, и всё.
— Райбан.
— Окей, так и запишем.
— Вот ваш номер, 211. Поднимайтесь по лестнице, потом направо.
Портье выдал ключ, с фанеркой, на которой написан черным маркером номер.
Но я замялся.
— Мне бы интернет еще?
— Ах да. Пароль от вайфая, «сафари 11111».
— Фенкью Джой.
— Гуд лак, Райбан.
Взвалив рюкзак на себя, ведь лифта нет, пошел наверх, осторожно ступая по ступенькам. Поворот, еще поворот, теперь направо.
Интересно получается, не прошло и пяти минут, как слез с автобуса, а уже попал в бандитскую разборку.
Надо быть крайне осторожным, подумал еще раз, идя по темному коридору.
Выискивая по номеру, наверно по запаху, свою комнату.
Из-за фанерных дверей раздавался то женский стон, то громкий мужской смех.
Комната под номером 211, находилась в конце коридора.
Воткнул ключ в замок, дверь открылась.
Болтающаяся щеколда, но ничего.
Нажал включатель на стене, тускло загорелась лампочка.
Скинул рюкзак на пол, осматриваясь, по комнате.
Комната как комната: широкий диван возле стенки, еще один маленький, возле двери. Столик, настенное бра, пуфики, зеркало.
Штукатурные стены, из бетоноблоков, изрисованы какой-то живописью, похожей на граффити, из наркоманского трипа.
Кое-где, они в дырках, наверно от пуль.
Там где должен быть телевизор, напротив дивана, истыкано ножами.
Может тут убивали кого-то, прямо здесь, на этом диване, но мне не важно.
Скорее всего, кровь уже давно смыта местной уборщицей.
Перегородка без двери, за ней был унитаз, душ, умывальная раковина.
Было сделано как душевая кабина, только в плитке.
Можно было сразу сходить в туалет, помыться, принять душ.
Что и сделал, сразу сбрасывая с себя пропотевшую одежду.
— Ахмад здесь?
Дверь приоткрылась, высунулась наглая рожа, оглядывая меня голого.
Хлипкая щеколда с двери отвалилась от напора.
— Нету тут Ахмада. Иди отсюда!
Махая на него полотенцем, закричал, ударяя по двери ногой.
Наглец успел выдернуть рожу, сразу исчез.
Твою мать!! Что за люди тут!
Все равно пришлось отложить купание, заняться починкой щеколды.
Недостающие шурупы, были ввернуты в стены.
С помощью складного ножа, вытащил их из стен, потом прикрепил дверную задвижку. Довольно прочно.
Но если уже против того гориллы, то вряд ли защита выстоит.
Хотя, пусть будет так.
Пошел в душ, включая горячую воду, представляя в уме, почему-то гостеприимный аэропорт Стамбула. Вода текла из душа, правда, горячая.
Пришлось смешивать с холодной.
В дверь комнаты требовательно забарабанили.
— Кто там?!
С намыленной головой вышел из ванной.
— Свои. Открывай. Мы пришли за товаром.
— Пошли нахуй!!!!. Здесь нет ни Махмуда, ни Ахмеда.
Все, лавочка закрылась. Идите… отсюда.
Мокрый, я ежился от приятного холода.
Наверно от адреналина тоже.
За дверью ушли.
Я тоже пошел домываться дальше.
Вышел из душа, обтираюсь полотенцем, надеваю трусы, снова стук в дверь.
— Кто там?!
— Это я, сэр Райбан, Джой.
Пришлось немного отворить дверь, носком ступни, преграждая дальше.
Портье просунул голову, тоже жадно оглядывая меня, и комнату.
— Искандер просит вас, спустится вниз, по очень важному вопросу.
Фак!!.
— Ладно, передай. Я иду. Мне нужно только одеться.
Что ж, надо так надо.
Оделся, закрыл дверь на замок, теперь покручивая биркой на пальце, спускался вниз, в оголтелую вонь и суету.
Что для меня важно?
Возник вопрос.
В данный момент и секунду?
Я не знаю. Правду не знаю.
Наверно ничего.
Телки, деньги, яхты, — просто пыль под моими ногами.
Которыми спускался сейчас по лестнице.
— О, вот и он!
— Искандер, рад тебя снова видеть.
— Как ты, дорогой друг? Все нормально?
Он оперся на стойку ресепшена, на шее висела золотая цепь.
Его широкое лицо улыбалось.
Вполне искренне и добродушно.
Пальцами рук непринужденно поигрывал телефоном.
— Телевизора не хватает, на нижней полочке. Что хочешь?
— Может пройдешь в казино, или в бордель? За мой счет? Я угощаю.
— Нет, сорри, сыт по горло.
— Тогда пройдем в мой офис. Или ты боишься?
— Нет.
— Вот, сразу видно делового человека. Иди за мной, белый брат.
На первом этаже было несколько дверей в кабинеты.
На них висели разные вывески.
Искандер открыл одну из них.
— Заходи, чувствуй себя как дома.
Пришлось зайти.
— Присаживайся, да, вот сюда.
Придвинул ко мне кресло, чтобы сел поудобней.
Потом сел сам, напротив, за круглым столом, на котором раскрытый ноутбук.
Телефон с многими кнопками.
Предложил:
— Сигару? Виски? Или виски со льдом? Да ты не отказывайся, если наливают от чистого сердца.
— Кофе простой, если можно
— Что ж, кофе, так кофе.
Он нажал кнопку интеркома.
— Принесите нам два кофе. Один простой, а другой с сахаром.
Пока нам готовили и несли кофе, Искандер, переводил взгляд то на потолок, то на меня. Включил настольный вентилятор.
Потом задал вопрос, над которым случалось долго подумать
— Так что ты ищешь, именно здесь? Пришелец.
*
У меня рак. Последняя терминальная стадия.
Она диагностирована еще ранее, до прилета сюда.
Болезнь, не лечится, знал об этом.
Когда покупал билеты, сюда.
Когда любимые питомцы, кошки или собаки, предчувствуют свою смерть, они уходят из дома. Навсегда.
В поисках своего лучшего места для отхода.
На этой планете.
Видимо, я тоже, также, как они.
Ищу своё личное место, для перехода в лучший мир.
Наверно поэтому, одновременно, все так просто и сложно.
Даже самый умный, продвинутый чел, может лохануться.
По полной программе. Хоть один раз в жизни.
Наверно им выделяется отдельный шанс.
Опуститься на дно, дотронуться до него, и всплыть обратно.
Дико, дико. Дико звучит, но это вдохновение.
От бога, или от чего-то другого: от голода, от недоедания, или от недосыпа.
Бог накормить, так говорят, некоторые люди.
У которых прошу денег.
В тот день Солнце пекло будь здоров.
Погода точно сошла с ума, истекая летним зноем.
Даже тень мало спасало от этой напасти спустившийся откуда-то сверху.
Хотя мир всегда бывает жесток.
Слова смешиваются, наверно теряют всякий смысл.
Но отсутствие денег, в современном обществе является одно из самых нелепых и одновременно страшных проявлений, точнее проклятий, доставшимся в наследство от предков.
Когда денег нет совсем.
Люди зарабатывают себе на жизнь.
И не только. Множеством форм.
Например, честным трудом,
Работой, которая требует здоровье.
Хоть какое-то.
Еще нужны навыки, умения, сноровка.
Даже мести двор метлой, тоже требуются способности.
Проблемы, преграды, препятствия…..
Ведь кто на самом деле, тоже не знаю.
Клоун, шут гороховый, паяц из театра теней.
Молодой Вертинский, со сломанным профилем.
Когда по лицу прилетел враждебный кулак, навсегда ломая носовую перегородку.
Она как целка у девочек, если ее сломали, то больше не восстановишь.
У жизни нет смыслов, или смысла.
Наверно поэтому так.
Кушать, пить чай, ходить в туалет.
Работать работу, если она тут есть под рукой.
Наверно поэтому люди не хотят видеть других людей.
Утыкаются в смартфоны, засовывают в уши наушники.
Там хорошо, там приятно и мило, в том вымышленном пространстве.
Свой уединенный мирок, где комфортно, или по другому, «лакшери».
Сорта: люкс, черри, «All inclusive».
Разум нужен для того — чтобы делать табуретки.
Для серьезных вещей, есть другие инструменты.
Так говорят некоторые.
Вспоминаю, как было тогда:
Она раздевается, делает селфи, оставаясь в одних джинсовых шортиках.
Крым, пешеходная тропа, она похожа на каменистую террасу, к тому же отвесную, по которой взбираться очень опасно. Обрушение, или покатятся камни по обрыву, соскользнет нога, тогда пиши привет своим богам.
Но она ничего не боится.
Потом передает камеру мне, снимаю ее тоже.
Камешки сыплются, хочу не упасть вниз, там, где пропасть.
Кадр за кадром, стараясь запечатлеть ее прекрасное молодое тело, в различных позах. Наверно мы никогда не постареем на этих снимках.
Природа, состоящая из обрюзглой травы, деревьев, листья которых трепещут от жажды, желают постоянного дождика, каменистая терраса, и она.
Но теперь остался только один.
*
Солнце пекло будь здоров.
Погода точно сошла с ума, истекая летним зноем.
Даже тень мало спасало от этой напасти, спустившийся откуда-то сверху.
Хотя мир всегда жесток.
Слова смешиваются, наверно теряют всякий смысл.
Но отсутствие денег, в современном обществе является одно из самых нелепых, одновременно страшных проявлений, точнее проклятий, доставшимся в наследство от предков.
Когда денег нет совсем…
Люди зарабатывают себе на жизнь.
И не только.
Множеством форм.
Например, честным трудом,
Работой, которая требует здоровье.
Хоть какое-то.
Еще нужны навыки, умения, сноровка.
Даже мести двор метлой, тоже требуются способности.
Проблемы, преграды, препятствия…..
Капля влаги, точно слеза, скатилась вниз по стеклу.
Острая несправедливость; почему одним всё, а другим ничего.
Лихорадит душу, как всегда.
Мне бы затянуться табачком, почувствовать себя человеком.
Хотя бы на пару мгновений.
Что я человек, а не бездомное существо, валяющее возле забора.
Там, где проложены теплотрассы.
Колодец с чугунной крышкой, закрывающий небо, теперь мой дом.
Мой дом; беспризорный, совсем не ухоженный.
Так правильно, кто будет прибираться в канализации..
Закашлялся.
Кашель, мое второе я.
Мокрота с кровяными сгустками вылетала из рта.
Надо принять таблетки.
Только где их взять.
Рыба, даже самая дорогая, в неправильном приготовлении, она разваливается на кусочки.
Это очень некрасиво выглядит.
Может виновато масло, сковорода, медленный или слишком жаркий огонь на плите.
Причин множество.
Одна из них, когда пойдет дождь.
Заехать на Красную площадь.
Перейти восемь полос движения, на выездной трассе из мегаполиса, в час пик.
Беспрерывное движение транспорта.
Где на ней нет знаков, светофоров.
Но перейти, то надо.
Надо, так надо, говорю себе, перешагивая через бетонное ограждение, делая первый шаг навстречу всему.
Не было страшно: «майбахи», «порши кайоны», мерсы, проносились сквозь меня.
Молился ли богам, вряд ли.
Они не успеют, никто не успеет.
Чтобы взять душу, раздавленную под колесами.
Растертую шипами на асфальте.
Еще шаг, шаг, почти шажочек.
Среди них, балансируя на тонкой нити, словно невесомый циркач, исполняющий сложный трюк.
Очередной «мерседес» с тонированными стеклами, не сбавляя скорости, проносится рядом со мной.
Едва не задевая мою левую руку, и тело.
Ветер свистит в ушах, от его скорости, проносящейся мощи, заложенной в турбо-моторе.
Мне хорошо, не страшно.
Наверно это адреналин, выделяющийся в кровь.
Шаг, еще, и еще…
Вскарабкиваюсь на бетонный парапет, ограждающий встречные полосы, дорожной трассы.
Отряхиваюсь, поднимаю руки наверх.
Будто поверх всего, говоря всем на свете:
— Я сдаюсь!!
Мне нечего предъявить этому миру, кроме себя самого.
Наверно он прав, как и я.
Только доказывать надо мне, как всегда.
Вздымая руки, крича об этом.
Шаг, и еще, иду с поднятыми руками напролом, через минные поля.
Ведь сдаюсь в плен, словно очутился на какой-то забытой войне.
Только кому сдаваться?
Варварам-завоевателям, тачкам, людям, или богам.
Странный вопрос, адресованный тоже не мне.
Автомашины останавливаются, находящиеся люди в них, отчаянно сигналят, скрипят колесами, матерятся, кричат в спину, разные слова.
Не столь пристойные.
Несколько железных тушек проносятся чуть позади, чуть спереди, оставляя малюсенькое пространство для жизни.
Воздушные вихри сдувают головной убор.
Он улетает, куда-то туда.
Твою мать, ведь недавно купил.
Хотя наверно нужно пожертвовать чем-то.
Чтобы не гневить каких-то странных богов.
Дорога или трасса, это ведь вроде капища что ли.
Не жаль, поэтому оставить на ней новую кепку.
Мятую, издавленную под колесами авто.
Шаг, еще шаг, почти шажочек.
Стоп! Приказываю себе.
Туша из стали, стекла, китайского пластика не сбавит скорости.
Думаю заранее. Так и вышло.
Останавливая тело буквально в сантиметре от нее.
Она проноситься, тут же делаю длинный прыжок.
Отталкиваясь ногами от земли, которая мне уже порядком надоела.
Это асфальт называется, но мне все равно.
Прыжок в метра в два, или три, словно олимпийский скакун, на играх в дерби.
Позади обдает воздух.
И оглушительный мат, из открытого стекла.
Стремительно удаляющегося авто.
Мне пофиг, мне все до лампочки.
Трава. Наконец, достиг.
Она у дорожной обочины растет, кустики обычной полыни.
Сладкая, или не очень, с гарью и пылью.
Попробовал на вкус, зажевав несколько отростков.
Горечь, она возникла чуть погодя, связывая мой язык и рот, чтобы не мог громко голосом кричать в ответ.
Хотя зачем: глупые тачки, глупые люди, глупый мир.
Вот почему он не может обойтись без меня.
Наверно, это судьба, быть бессмертным.
Или оставаться наказанным без меры.
В салоне автобуса было холодно, наверно от всего.
Но только ступив на эту землю, или песок, первый раз, ощутил как неведомое тепло, словно окутало пуховым покрывалом меня возле разгоряченной печки.
Духота, как в бане. Как они здесь живут?
Запах чего-то высушенного, травяного, или песчаного, сильно ударил в нос.
— Здесь недалеко. Идем.
Асфальтовая дорожка, фонарные столбы, говор людей.
Где-то раздается громкий развязный смех от группы молодых парней.
Стоящих на другой стороне дороги.
Они заметили меня.
— О, у нас белый человек появился!
— Нет, он мбвана.
— Иди сюда, господин мистер.
Я было рванулся к ним, но меня удержала рука провожатого.
— Не стоит этого. Полегче, иззи. Мальчики сегодня немного обкурились.
Мы пошли дальше, к каким-то распахнутым дверям.
С какой-то вывеской наверху.
— Это что там?
— А ты как думал? Это «Сафари». Мой отель, для тебя.
Будь моим дорогим гостем.
— Это ловушка для лузера?
— Заходи сам увидишь. Ты просто наш гость.
У меня еще два маркета, пять торговых точек, одно турагенство.
Зачем мне тебя обманывать? Я уважаемый бизнесмен здесь.
В ночи, нельзя было подробно разобрать внешность, представившимся Искадером, важным человеком на этой локации.
Высокий рост, плотное телосложение.
Кроме горящих белков глаз, огромных белых зубов.
С его головы, обмотанной тюрбаном из желтой блестящей материи, свисали длинные полотнища прямо до асфальта.
Спадая складками, вниз по белому халату, с большущими пуговицами.
На его обширной груди висело ожерелье, из слоновой кости, в виде крупных бус, придавая ему вид, какого-то важного дикаря, во времена экспансии Африки и каннибализма.
Наверно в его ушах, тоже что-то висело, но толком не разглядел.
Искандер стал объяснять:
— Как зайдешь, налево будет бар и казино. Девочки на втором этаже, тоже направо. А налево комнаты. Внизу портье, ему скажешь, что от меня.
Он тебе сделает скидку.
— Иди, не бойся. Мне нужно остаться здесь. Встреча, надо порешать проблемы.
Мужчина принялся звонить по телефону.
Я выдохнул, и зашел внутрь…
Вхождение туда оказалось почти заходу в ковбойский салун.
Смех, гомон, неразбериха, суета, повсюду шныряли люди, что-то предлагающие.
Табачный дым смешивался с запахом гашиша и конопли.
Внизу, на первом этаже, как было упомянуто, находилась стойка ресепшена.
В довольно необычном месте, когда лестница поднимается на второй этаж, там остается небольшой закуток.
И в этом закутке, и была стойка с тем самым портье.
На столешнице проводной телефон, и цены на бумажном листе закатанный в пластик.
— Салам. Мне бы комнату.
Сразу обращаясь к улыбчивому худому негру, вставшему из-за стойки, при виде нового посетителя.
— Ты откуда мен?
— Оттуда!
Отшил сразу какого-то шустрого мулата, или мексиканца, пробегающего мимо.
Хотя зубов у него не оказалось во рту, он говорил вполне внятно.
Улыбаясь тоже большими глазами, точно как у собаки, видящей косточку.
— Комнату сэру, (рум)?
На табличке красовалась надпись Джой.
— Да, небольшую комнату. И еще Искандер передал, чтобы ты сделал скидку.
На мое проживание здесь.
— Окей, окей. Ес оф корс. Секунд.
— Хай, Джой.
Тут на столешницу со шлепком опустилась рука, перебивая наши с портье деловые отношения. Телефон звякнул от удара.
Это был громила негр, к тому же отталкивающий меня от стойки своим брюхом.
— Ты когда деньги заплатишь, факинг бич?
— Работаю, работаю над этим. Скоро деньги будут у вас, мистер Майки.
Я вежливо похлопал рукой по плечу негра, преградившего короткий ресепшен.
— Эй, эй, в очередь, мистер.
— Ты кто такой, вайт мен?! — громила обернулся, изучая меня маленькими бычьими глазками.
— Мне не нужны проблемы! Я проездом. Нужна комната здесь, только и всего.
— Да, он только сейчас приехал, мистер Майки.
Вклинился в диалог портье.
— Он от Искандера, он тоже важный человек.
— Окей. Пусть заселяется. Но деньги отдаешь. Сейчас же!
Он отошел от стойки, тучно смеясь, шлепая себя по ляжкам.
Возле того громилы еще находились еще два человека, головорезов в цветастых рубахах, поменьше комплекцией, но наверно с оружием.
— На сколько дней вам комнату?
— Пока на сутки беру.
— Пятьдесят дирхам, сэр.
— Вот факинг шлюхи!!
Взревел громила, отшвыривая на стену какого-то крохотного малайца.
Он пробегал тоже мимо. Тот завыл от боли.
Громила с головорезами удалился.
Я отсчитал 50 дирхам, передал портье, он подмигнул мне.
— Может паспорт показать, или что-то еще?
— Назовите себя, и всё.
— Райбан.
— Окей, так и запишем.
— Вот ваш номер, 211. Поднимайтесь по лестнице, потом направо.
Портье выдал ключ, с фанеркой, на которой написан черным маркером номер.
Но я замялся.
— Мне бы интернет еще?
— Ах да. Пароль от вайфая, «сафари 11111».
— Фенкью Джой.
— Гуд лак, Райбан.
Взвалив рюкзак на себя, ведь лифта нет, пошел наверх, осторожно ступая по ступенькам. Поворот, еще поворот, теперь направо.
Интересно получается, не прошло и пяти минут, как слез с автобуса, а уже попал в бандитскую разборку.
Надо быть крайне осторожным, подумал еще раз, идя по темному коридору.
Выискивая по номеру, наверно по запаху, свою комнату.
Из-за фанерных дверей раздавался то женский стон, то громкий мужской смех.
Комната под номером 211, находилась в конце коридора.
Воткнул ключ в замок, дверь открылась.
Болтающаяся щеколда, но ничего.
Нажал включатель на стене, тускло загорелась лампочка.
Скинул рюкзак на пол, осматриваясь, по комнате.
Комната как комната: широкий диван возле стенки, еще один маленький, возле двери. Столик, настенное бра, пуфики, зеркало.
Штукатурные стены, из бетоноблоков, изрисованы какой-то живописью, похожей на граффити, из наркоманского трипа.
Кое-где, они в дырках, наверно от пуль.
Там где должен быть телевизор, напротив дивана, истыкано ножами.
Может тут убивали кого-то, прямо здесь, на этом диване, но мне не важно.
Скорее всего, кровь уже давно смыта местной уборщицей.
Перегородка без двери, за ней был унитаз, душ, умывальная раковина.
Было сделано как душевая кабина, только в плитке.
Можно было сразу сходить в туалет, помыться, принять душ.
Что и сделал, сразу сбрасывая с себя пропотевшую одежду.
— Ахмад здесь?
Дверь приоткрылась, высунулась наглая рожа, оглядывая меня голого.
Хлипкая щеколда с двери отвалилась от напора.
— Нету тут Ахмада. Иди отсюда!
Махая на него полотенцем, закричал, ударяя по двери ногой.
Наглец успел выдернуть рожу, сразу исчез.
Твою мать!! Что за люди тут!
Все равно пришлось отложить купание, заняться починкой щеколды.
Недостающие шурупы, были ввернуты в стены.
С помощью складного ножа, вытащил их из стен, потом прикрепил дверную задвижку. Довольно прочно.
Но если уже против того гориллы, то вряд ли защита выстоит.
Хотя, пусть будет так.
Пошел в душ, включая горячую воду, представляя в уме, почему-то гостеприимный аэропорт Стамбула. Вода текла из душа, правда, горячая.
Пришлось смешивать с холодной.
В дверь комнаты требовательно забарабанили.
— Кто там?!
С намыленной головой вышел из ванной.
— Свои. Открывай. Мы пришли за товаром.
— Пошли нахуй!!!!. Здесь нет ни Махмуда, ни Ахмеда.
Все, лавочка закрылась. Идите… отсюда.
Мокрый, я ежился от приятного холода.
Наверно от адреналина тоже.
За дверью ушли.
Я тоже пошел домываться дальше.
Вышел из душа, обтираюсь полотенцем, надеваю трусы, снова стук в дверь.
— Кто там?!
— Это я, сэр Райбан, Джой.
Пришлось немного отворить дверь, носком ступни, преграждая дальше.
Портье просунул голову, тоже жадно оглядывая меня, и комнату.
— Искандер просит вас, спустится вниз, по очень важному вопросу.
Фак!!.
— Ладно, передай. Я иду. Мне нужно только одеться.
Что ж, надо так надо.
Оделся, закрыл дверь на замок, теперь покручивая биркой на пальце, спускался вниз, в оголтелую вонь и суету.
Что для меня важно?
Возник вопрос.
В данный момент и секунду?
Я не знаю. Правду не знаю.
Наверно ничего.
Телки, деньги, яхты, — просто пыль под моими ногами.
Которыми спускался сейчас по лестнице.
— О, вот и он!
— Искандер, рад тебя снова видеть.
— Как ты, дорогой друг? Все нормально?
Он оперся на стойку ресепшена, на шее висела золотая цепь.
Его широкое лицо улыбалось.
Вполне искренне и добродушно.
Пальцами рук непринужденно поигрывал телефоном.
— Телевизора не хватает, на нижней полочке. Что хочешь?
— Может пройдешь в казино, или в бордель? За мой счет? Я угощаю.
— Нет, сорри, сыт по горло.
— Тогда пройдем в мой офис. Или ты боишься?
— Нет.
— Вот, сразу видно делового человека. Иди за мной, белый брат.
На первом этаже было несколько дверей в кабинеты.
На них висели разные вывески.
Искандер открыл одну из них.
— Заходи, чувствуй себя как дома.
Пришлось зайти.
— Присаживайся, да, вот сюда.
Придвинул ко мне кресло, чтобы сел поудобней.
Потом сел сам, напротив, за круглым столом, на котором раскрытый ноутбук.
Телефон с многими кнопками.
Предложил:
— Сигару? Виски? Или виски со льдом? Да ты не отказывайся, если наливают от чистого сердца.
— Кофе простой, если можно
— Что ж, кофе, так кофе.
Он нажал кнопку интеркома.
— Принесите нам два кофе. Один простой, а другой с сахаром.
Пока нам готовили и несли кофе, Искандер, переводил взгляд то на потолок, то на меня. Включил настольный вентилятор.
Потом задал вопрос, над которым случалось долго подумать
— Так что ты ищешь, именно здесь? Пришелец.
*
У меня рак. Последняя терминальная стадия.
Она диагностирована еще ранее, до прилета сюда.
Болезнь, не лечится, знал об этом.
Когда покупал билеты, сюда.
Когда любимые питомцы, кошки или собаки, предчувствуют свою смерть, они уходят из дома. Навсегда.
В поисках своего лучшего места для отхода.
На этой планете.
Видимо, я тоже, также, как они.
Ищу своё личное место, для перехода в лучший мир.
Наверно поэтому, одновременно, все так просто и сложно.
Даже самый умный, продвинутый чел, может лохануться.
По полной программе. Хоть один раз в жизни.
Наверно им выделяется отдельный шанс.
Опуститься на дно, дотронуться до него, и всплыть обратно.
Дико, дико. Дико звучит, но это вдохновение.
От бога, или от чего-то другого: от голода, от недоедания, или от недосыпа.
Бог накормить, так говорят, некоторые люди.
У которых прошу денег.
В тот день Солнце пекло будь здоров.
Погода точно сошла с ума, истекая летним зноем.
Даже тень мало спасало от этой напасти спустившийся откуда-то сверху.
Хотя мир всегда бывает жесток.
Слова смешиваются, наверно теряют всякий смысл.
Но отсутствие денег, в современном обществе является одно из самых нелепых и одновременно страшных проявлений, точнее проклятий, доставшимся в наследство от предков.
Когда денег нет совсем.
Люди зарабатывают себе на жизнь.
И не только. Множеством форм.
Например, честным трудом,
Работой, которая требует здоровье.
Хоть какое-то.
Еще нужны навыки, умения, сноровка.
Даже мести двор метлой, тоже требуются способности.
Проблемы, преграды, препятствия…..
Ведь кто на самом деле, тоже не знаю.
Клоун, шут гороховый, паяц из театра теней.
Молодой Вертинский, со сломанным профилем.
Когда по лицу прилетел враждебный кулак, навсегда ломая носовую перегородку.
Она как целка у девочек, если ее сломали, то больше не восстановишь.
У жизни нет смыслов, или смысла.
Наверно поэтому так.
Кушать, пить чай, ходить в туалет.
Работать работу, если она тут есть под рукой.
Наверно поэтому люди не хотят видеть других людей.
Утыкаются в смартфоны, засовывают в уши наушники.
Там хорошо, там приятно и мило, в том вымышленном пространстве.
Свой уединенный мирок, где комфортно, или по другому, «лакшери».
Сорта: люкс, черри, «All inclusive».
Разум нужен для того — чтобы делать табуретки.
Для серьезных вещей, есть другие инструменты.
Так говорят некоторые.
Вспоминаю, как было тогда:
Она раздевается, делает селфи, оставаясь в одних джинсовых шортиках.
Крым, пешеходная тропа, она похожа на каменистую террасу, к тому же отвесную, по которой взбираться очень опасно. Обрушение, или покатятся камни по обрыву, соскользнет нога, тогда пиши привет своим богам.
Но она ничего не боится.
Потом передает камеру мне, снимаю ее тоже.
Камешки сыплются, хочу не упасть вниз, там, где пропасть.
Кадр за кадром, стараясь запечатлеть ее прекрасное молодое тело, в различных позах. Наверно мы никогда не постареем на этих снимках.
Природа, состоящая из обрюзглой травы, деревьев, листья которых трепещут от жажды, желают постоянного дождика, каменистая терраса, и она.
Но теперь остался только один.
*
Солнце пекло будь здоров.
Погода точно сошла с ума, истекая летним зноем.
Даже тень мало спасало от этой напасти, спустившийся откуда-то сверху.
Хотя мир всегда жесток.
Слова смешиваются, наверно теряют всякий смысл.
Но отсутствие денег, в современном обществе является одно из самых нелепых, одновременно страшных проявлений, точнее проклятий, доставшимся в наследство от предков.
Когда денег нет совсем…
Люди зарабатывают себе на жизнь.
И не только.
Множеством форм.
Например, честным трудом,
Работой, которая требует здоровье.
Хоть какое-то.
Еще нужны навыки, умения, сноровка.
Даже мести двор метлой, тоже требуются способности.
Проблемы, преграды, препятствия…..
Капля влаги, точно слеза, скатилась вниз по стеклу.
Острая несправедливость; почему одним всё, а другим ничего.
Лихорадит душу, как всегда.
Мне бы затянуться табачком, почувствовать себя человеком.
Хотя бы на пару мгновений.
Что я человек, а не бездомное существо, валяющее возле забора.
Там, где проложены теплотрассы.
Колодец с чугунной крышкой, закрывающий небо, теперь мой дом.
Мой дом; беспризорный, совсем не ухоженный.
Так правильно, кто будет прибираться в канализации..
Закашлялся.
Кашель, мое второе я.
Мокрота с кровяными сгустками вылетала из рта.
Надо принять таблетки.
Только где их взять.
Рыба, даже самая дорогая, в неправильном приготовлении, она разваливается на кусочки.
Это очень некрасиво выглядит.
Может виновато масло, сковорода, медленный или слишком жаркий огонь на плите.
Причин множество.
Одна из них, когда пойдет дождь.
Заехать на Красную площадь.
Перейти восемь полос движения, на выездной трассе из мегаполиса, в час пик.
Беспрерывное движение транспорта.
Где на ней нет знаков, светофоров.
Но перейти, то надо.
Надо, так надо, говорю себе, перешагивая через бетонное ограждение, делая первый шаг навстречу всему.
Не было страшно: «майбахи», «порши кайоны», мерсы, проносились сквозь меня.
Молился ли богам, вряд ли.
Они не успеют, никто не успеет.
Чтобы взять душу, раздавленную под колесами.
Растертую шипами на асфальте.
Еще шаг, шаг, почти шажочек.
Среди них, балансируя на тонкой нити, словно невесомый циркач, исполняющий сложный трюк.
Очередной «мерседес» с тонированными стеклами, не сбавляя скорости, проносится рядом со мной.
Едва не задевая мою левую руку, и тело.
Ветер свистит в ушах, от его скорости, проносящейся мощи, заложенной в турбо-моторе.
Мне хорошо, не страшно.
Наверно это адреналин, выделяющийся в кровь.
Шаг, еще, и еще…
Вскарабкиваюсь на бетонный парапет, ограждающий встречные полосы, дорожной трассы.
Отряхиваюсь, поднимаю руки наверх.
Будто поверх всего, говоря всем на свете:
— Я сдаюсь!!
Мне нечего предъявить этому миру, кроме себя самого.
Наверно он прав, как и я.
Только доказывать надо мне, как всегда.
Вздымая руки, крича об этом.
Шаг, и еще, иду с поднятыми руками напролом, через минные поля.
Ведь сдаюсь в плен, словно очутился на какой-то забытой войне.
Только кому сдаваться?
Варварам-завоевателям, тачкам, людям, или богам.
Странный вопрос, адресованный тоже не мне.
Автомашины останавливаются, находящиеся люди в них, отчаянно сигналят, скрипят колесами, матерятся, кричат в спину, разные слова.
Не столь пристойные.
Несколько железных тушек проносятся чуть позади, чуть спереди, оставляя малюсенькое пространство для жизни.
Воздушные вихри сдувают головной убор.
Он улетает, куда-то туда.
Твою мать, ведь недавно купил.
Хотя наверно нужно пожертвовать чем-то.
Чтобы не гневить каких-то странных богов.
Дорога или трасса, это ведь вроде капища что ли.
Не жаль, поэтому оставить на ней новую кепку.
Мятую, издавленную под колесами авто.
Шаг, еще шаг, почти шажочек.
Стоп! Приказываю себе.
Туша из стали, стекла, китайского пластика не сбавит скорости.
Думаю заранее. Так и вышло.
Останавливая тело буквально в сантиметре от нее.
Она проноситься, тут же делаю длинный прыжок.
Отталкиваясь ногами от земли, которая мне уже порядком надоела.
Это асфальт называется, но мне все равно.
Прыжок в метра в два, или три, словно олимпийский скакун, на играх в дерби.
Позади обдает воздух.
И оглушительный мат, из открытого стекла.
Стремительно удаляющегося авто.
Мне пофиг, мне все до лампочки.
Трава. Наконец, достиг.
Она у дорожной обочины растет, кустики обычной полыни.
Сладкая, или не очень, с гарью и пылью.
Попробовал на вкус, зажевав несколько отростков.
Горечь, она возникла чуть погодя, связывая мой язык и рот, чтобы не мог громко голосом кричать в ответ.
Хотя зачем: глупые тачки, глупые люди, глупый мир.
Вот почему он не может обойтись без меня.
Наверно, это судьба, быть бессмертным.
Или оставаться наказанным без меры.
Уголок самовыражения
— Так кто ты есть? Пришелец.
— Я, обычный путешественник. Обычный блогер.
У меня, видеокамера есть с собой.
— Показать? Правда она в номере осталась.
Искандер покачал головой.
— Видеокамера это хорошо. Пригодиться.
Но ты не тот человек, за которого сейчас выдаешь.
— Это допрос?
— Нет, предложение, от которого, ты не откажешься.
— А если откажусь?
Он засмеялся, низким утробным смехом.
Наверно мой ответ нехило развеселил его.
— Тогда ничего.
— Ничего?!
— Да, ничего. Решай сам. Всё, уходи.
— Даже без кофе?
Но Искандер махнул рукой, словно отгоняя несуществующую муху.
— Пока, мистер босс.
Я вернулся в номер.
Пока другие люди, разрешают так сделать.
Посмотрел, оглядел вещи.
Все было на месте.
Можно было не переживать за их сохранность.
А вот за жизнь?
Да к черту! Хватит комплексовать, днем позже, днем раньше.
Никакой разницы. Лишь бы это случилось, как можно быстрее.
Быстрее удара молнии.
Разделся, зашел в душевую.
Оказывается, тут окно есть, вроде форточки.
Открыл, наполовину вылез, чтобы проверить могу ли вылезти через нее.
В случае непредвиденных обстоятельств.
Оказывается вполне можно.
Рюкзак придется сбросить, а потом самому, спускаться по карнизам.
Что я хочу? Не знаю.
Пока жить, дальше будет видно.
*
Утром пока все спали, вылез в окно.
Как спали: наверно никак.
Постоянно кто-то стучался в дверь.
Все время надо быть на чеку.
Поэтому лежал, не сомкнув глаз.
Наверно кто-то скажет, почему так мы живем?
Отвечу. Нет туалетов, для всех.
Нет, ни таких, нет, ни таких, вообще никаких.
Вообщем утром вылез в окно, взяв с собой только необходимые предметы.
Нет, душ принял, даже почистил зубы.
Перед этим, побегом.
Утреннее солнце светило в глаза, когда слез с углового карниза.
Ступая на землю. Или это был асфальт.
Который вел по дороге.
Все дальше и дальше от отеля.
Пока все спят, никто меня не видит.
Я пошел в сторону пустыни.
Зачем? Глупый вопрос.
Чтобы набрать себе песок, хоть немножко.
Потом забрать его с собой.
Хвастаясь, где-то там, перед всеми, что это песочек из самой Сахары.
Вот, добыл. Специально для вас.
Глотайте, кушайте, мне не жалко.
Если надо, я еще принесу.
Только в следующий раз.
Хотя когда он случится, или будут ли меня просить об этом.
Та еще задачка для ума.
А пока шел в сторону окраины города.
В поисках песчаного песка.
Красивого, желтого, самого настоящего.
Но в дороге ничего ни попадалось, хотя уже вышел за окраину.
Где уже никого нет.
Саксаулы, колючки, кустарники.
Тут какая-то навалена свалка из бытовых отходов
Наверно туристы постарались, ведь рядом находятся авто кемпинги.
Их два, вроде. Или три, не считая самого ресторана. В пустыни.
Да пофиг на всё. Наверно люди тоже живут здесь один раз.
Да, вот оно. Тут песок самый классный.
Не песок, а просто алмазы под ногами валяются.
Я наклонился вниз, присаживаясь на корточки.
Из той свалки отыскал пластиковую баночку.
Маленькую, с крышкой. Вполне чистую, внутри и снаружи.
Из-под какого-то диетического питания.
На ней надпись на французском языке.
Вот и все, подумал, насыпая песок в банку доверху, мое задание выполнено.
Наверно теперь можно уезжать отсюда.
Только зачем? Тут хорошо, тепло и классно.
Вон там на взгорке, какой-то виднеется дом.
Оттуда будут открыты прекрасные виды на всю местность.
Даже без бинокля.
Пошел к нему, пробираясь через барханы.
Дом, новострой, был высоким, в три этажа.
Похож по дизайну на наши коттеджи, построенные у начальников средней руки.
Взобрался на чердак, где стропила, верхние перекрытие.
Словно заблудшая птица.
Ей еще осталось прокричать, прокуковать, сколько еще осталось дней жизни.
Одному дурачку.
Наверху стало очень красиво, что я забыл обо всем.
Конечно, надолго задумался, еще с собой взял тетрадь и руку, которой еще могу писать.
Солнце потихоньку вставало, будило сонных людей.
Включил местное радио на телефоне, где играет хорошая музыка.
Рядом, взмыл в небо, то ли орел, то ли ястреб.
Но они не питаются падалью.
Значит, стая стервятников, ждут меня что ли, в гости, на завтрак.
Глупые птицы. Наверно так не бывает. Не в этой жизни.
— Вот вам, сука!!
Показывая небесам «фак».
По-другому говоря, или спрашивая с них:
— Бикам хата.
Сколько ты стоишь, на самом деле?
Один вопрос, больше ничего не нужно знать о человеке.
Или голодные стервятники, тоже по-своему правы.
Отвоевывая у мира свой желанный кусок мяса.
Когда-то завещанный птичьими предками, очень давно.
Нет проблем.
Только пообещайте, что это будет, не слишком больно со мной.
Я скатился по крыше вниз, это было легко сделать.
Песок в кармане, лучик солнца спрятан в рукаве.
Все нормально, о чем зря печалиться.
Пора что-то делать, хотя просто захотелось кушать.
Здесь какой-то аппетит ненормальный.
Вроде ешь, ешь, и нельзя, наесться досыта.
Вернулся в город, по запаху нашел кафе.
Оно было уже открытое, работало с утра. Раньше всех.
Где-то на втором этаже.
Столики располагались как бы на возвышенной террасе.
Огороженной резным заборчиком.
Заказал рыбу, что-то еще.
Наверно кусочки хлеба, овощной салат, еще чай или кофе.
Обязательные оливки, на блюдце.
Смоченные рассолом, и с деревянной палочкой.
Оливки, думаю, это как противоядие здесь.
Для местного, приезжего населения.
Вместо «полисорба», других диарейных средств.
Это всё приносила на подносе одна милая девушка.
Работающая в этом кафе.
Почему-то она показалась для меня самой красивой.
Хотя, сегодня утром, всё казалось слишком необычайно прекрасным.
Даже мое настроение, вроде бы даже испорченное ночью.
Все это проходило, испарялось до капельки, точно эта утренняя роса.
Висящая на веточках саксаула.
Жизнь, не требующая ничего взамен.
Ни ярости, ни злости, ни боли.
Люди живут, где-то работают, куда-то едут.
Наверно в этом заложен какой-то смысл, для прошлого.
— Я, обычный путешественник. Обычный блогер.
У меня, видеокамера есть с собой.
— Показать? Правда она в номере осталась.
Искандер покачал головой.
— Видеокамера это хорошо. Пригодиться.
Но ты не тот человек, за которого сейчас выдаешь.
— Это допрос?
— Нет, предложение, от которого, ты не откажешься.
— А если откажусь?
Он засмеялся, низким утробным смехом.
Наверно мой ответ нехило развеселил его.
— Тогда ничего.
— Ничего?!
— Да, ничего. Решай сам. Всё, уходи.
— Даже без кофе?
Но Искандер махнул рукой, словно отгоняя несуществующую муху.
— Пока, мистер босс.
Я вернулся в номер.
Пока другие люди, разрешают так сделать.
Посмотрел, оглядел вещи.
Все было на месте.
Можно было не переживать за их сохранность.
А вот за жизнь?
Да к черту! Хватит комплексовать, днем позже, днем раньше.
Никакой разницы. Лишь бы это случилось, как можно быстрее.
Быстрее удара молнии.
Разделся, зашел в душевую.
Оказывается, тут окно есть, вроде форточки.
Открыл, наполовину вылез, чтобы проверить могу ли вылезти через нее.
В случае непредвиденных обстоятельств.
Оказывается вполне можно.
Рюкзак придется сбросить, а потом самому, спускаться по карнизам.
Что я хочу? Не знаю.
Пока жить, дальше будет видно.
*
Утром пока все спали, вылез в окно.
Как спали: наверно никак.
Постоянно кто-то стучался в дверь.
Все время надо быть на чеку.
Поэтому лежал, не сомкнув глаз.
Наверно кто-то скажет, почему так мы живем?
Отвечу. Нет туалетов, для всех.
Нет, ни таких, нет, ни таких, вообще никаких.
Вообщем утром вылез в окно, взяв с собой только необходимые предметы.
Нет, душ принял, даже почистил зубы.
Перед этим, побегом.
Утреннее солнце светило в глаза, когда слез с углового карниза.
Ступая на землю. Или это был асфальт.
Который вел по дороге.
Все дальше и дальше от отеля.
Пока все спят, никто меня не видит.
Я пошел в сторону пустыни.
Зачем? Глупый вопрос.
Чтобы набрать себе песок, хоть немножко.
Потом забрать его с собой.
Хвастаясь, где-то там, перед всеми, что это песочек из самой Сахары.
Вот, добыл. Специально для вас.
Глотайте, кушайте, мне не жалко.
Если надо, я еще принесу.
Только в следующий раз.
Хотя когда он случится, или будут ли меня просить об этом.
Та еще задачка для ума.
А пока шел в сторону окраины города.
В поисках песчаного песка.
Красивого, желтого, самого настоящего.
Но в дороге ничего ни попадалось, хотя уже вышел за окраину.
Где уже никого нет.
Саксаулы, колючки, кустарники.
Тут какая-то навалена свалка из бытовых отходов
Наверно туристы постарались, ведь рядом находятся авто кемпинги.
Их два, вроде. Или три, не считая самого ресторана. В пустыни.
Да пофиг на всё. Наверно люди тоже живут здесь один раз.
Да, вот оно. Тут песок самый классный.
Не песок, а просто алмазы под ногами валяются.
Я наклонился вниз, присаживаясь на корточки.
Из той свалки отыскал пластиковую баночку.
Маленькую, с крышкой. Вполне чистую, внутри и снаружи.
Из-под какого-то диетического питания.
На ней надпись на французском языке.
Вот и все, подумал, насыпая песок в банку доверху, мое задание выполнено.
Наверно теперь можно уезжать отсюда.
Только зачем? Тут хорошо, тепло и классно.
Вон там на взгорке, какой-то виднеется дом.
Оттуда будут открыты прекрасные виды на всю местность.
Даже без бинокля.
Пошел к нему, пробираясь через барханы.
Дом, новострой, был высоким, в три этажа.
Похож по дизайну на наши коттеджи, построенные у начальников средней руки.
Взобрался на чердак, где стропила, верхние перекрытие.
Словно заблудшая птица.
Ей еще осталось прокричать, прокуковать, сколько еще осталось дней жизни.
Одному дурачку.
Наверху стало очень красиво, что я забыл обо всем.
Конечно, надолго задумался, еще с собой взял тетрадь и руку, которой еще могу писать.
Солнце потихоньку вставало, будило сонных людей.
Включил местное радио на телефоне, где играет хорошая музыка.
Рядом, взмыл в небо, то ли орел, то ли ястреб.
Но они не питаются падалью.
Значит, стая стервятников, ждут меня что ли, в гости, на завтрак.
Глупые птицы. Наверно так не бывает. Не в этой жизни.
— Вот вам, сука!!
Показывая небесам «фак».
По-другому говоря, или спрашивая с них:
— Бикам хата.
Сколько ты стоишь, на самом деле?
Один вопрос, больше ничего не нужно знать о человеке.
Или голодные стервятники, тоже по-своему правы.
Отвоевывая у мира свой желанный кусок мяса.
Когда-то завещанный птичьими предками, очень давно.
Нет проблем.
Только пообещайте, что это будет, не слишком больно со мной.
Я скатился по крыше вниз, это было легко сделать.
Песок в кармане, лучик солнца спрятан в рукаве.
Все нормально, о чем зря печалиться.
Пора что-то делать, хотя просто захотелось кушать.
Здесь какой-то аппетит ненормальный.
Вроде ешь, ешь, и нельзя, наесться досыта.
Вернулся в город, по запаху нашел кафе.
Оно было уже открытое, работало с утра. Раньше всех.
Где-то на втором этаже.
Столики располагались как бы на возвышенной террасе.
Огороженной резным заборчиком.
Заказал рыбу, что-то еще.
Наверно кусочки хлеба, овощной салат, еще чай или кофе.
Обязательные оливки, на блюдце.
Смоченные рассолом, и с деревянной палочкой.
Оливки, думаю, это как противоядие здесь.
Для местного, приезжего населения.
Вместо «полисорба», других диарейных средств.
Это всё приносила на подносе одна милая девушка.
Работающая в этом кафе.
Почему-то она показалась для меня самой красивой.
Хотя, сегодня утром, всё казалось слишком необычайно прекрасным.
Даже мое настроение, вроде бы даже испорченное ночью.
Все это проходило, испарялось до капельки, точно эта утренняя роса.
Висящая на веточках саксаула.
Жизнь, не требующая ничего взамен.
Ни ярости, ни злости, ни боли.
Люди живут, где-то работают, куда-то едут.
Наверно в этом заложен какой-то смысл, для прошлого.
Уголок самовыражения
Утром пока все спали, вылез в окно.
Как спали: наверно никак.
Постоянно кто-то стучался в мою дверь.
Все время приходилось быть на чеку.
Поэтому лежал, не сомкнув глаз.
Наверно кто-то спросит, почему так мы живем?
Отвечу. Нет туалетов, для всех.
Нет, ни таких, нет, ни таких, вообще никаких.
Почему Ильф и Петров писали в книжках про какие-то матрасы в послереволюционной стране, а не про туалеты.
Вот поэтому люди гордо ходят от наскучливой «вальберриз» с надписью на одежде на иностранном языке «Жопа». (gap)
Вообщем утром вылез в окно, взяв с собой только необходимые предметы.
Нет, душ принял, даже почистил зубы.
Перед этим, тренировочным побегом.
Утреннее солнце светило в глаза, когда слез с углового карниза.
Ступая на землю. Или это был асфальт.
Который вел по дороге.
Все дальше и дальше от отеля.
Пока все спят, никто меня не видит.
Я пошел в сторону пустыни.
Зачем? Глупый вопрос.
Чтобы набрать себе песок, хоть немножко.
Потом забрать его с собой.
Хвастаясь, где-то там, перед всеми, что это песочек из самой Сахары.
Вот, добыл. Специально для вас.
Глотайте, кушайте, мне не жалко.
Если надо, я еще принесу.
Только в следующий раз.
Хотя когда он случится, или будут ли меня просить об этом.
Та еще задачка для ума.
А пока шел в сторону окраины города.
В поисках песчаного песка.
Красивого, желтого, самого настоящего.
Но в дороге ничего ни попадалось, хотя уже вышел за окраину.
Где уже никого нет.
Саксаулы, колючки, кустарники.
Тут какая-то навалена свалка из бытовых отходов
Наверно туристы постарались, ведь рядом с городком находятся авто кемпинги.
Их два, вроде. Или три, не считая самого ресторана. В пустыни.
Да пофиг на всё. Наверно люди тоже живут здесь один раз.
Да, вот оно. Тут песок самый классный.
Не песок, а просто россыпи алмазов под ногами валяются.
Я наклонился вниз, присаживаясь на корточки.
Из той свалки отыскал пластиковую баночку.
Маленькую, с крышкой. Вполне чистую, внутри и снаружи.
Из-под какого-то диетического питания.
На ней надпись на французском языке.
Вот и все, подумал, насыпая песок в банку доверху, мое задание выполнено.
Наверно теперь можно уезжать отсюда.
Только зачем? Тут хорошо, тепло и классно.
Вон там на взгорке, какой-то виднеется дом.
Оттуда будут открыты прекрасные виды на всю местность.
Даже без бинокля.
Пошел к нему, пробираясь через барханы.
Дом, новострой, оказался высоким, в три этажа.
Похож по дизайну на наши коттеджи, построенные у начальников средней руки.
Взобрался на чердак, где стропила, верхние перекрытие.
Словно заблудшая птица.
Ей еще осталось прокричать, прокуковать, сколько еще осталось дней жизни.
Одному дурачку.
Наверху стало очень красиво, что я забыл обо всем.
Конечно, надолго задумался, еще с собой взял тетрадь и руку, которой еще могу писать.
Солнце потихоньку вставало, будило сонных людей.
Включил местное радио на телефоне, где играет хорошая музыка.
Рядом, взмыл в небо, то ли орел, то ли ястреб.
Но они не питаются падалью.
Значит, стая стервятников, ждут меня что ли, в гости, на завтрак.
Глупые птицы. Наверно так не бывает. Не в этой жизни.
— Вот вам, сука!!
Показывая небесам «фак».
По-другому говоря, или спрашивая с них:
— Бикам хата.
Сколько ты стоишь, на самом деле?
Один вопрос, больше ничего не нужно знать о человеке.
Наверно об этом поется в песне Стинга, про пустыню.
Или голодные стервятники, тоже по-своему правы.
Отвоевывая у мира свой желанный кусок мяса.
Когда-то завещанный птичьими предками, очень давно.
Нет проблем.
Только пообещайте, что это будет, не слишком больно со мной.
Я скатился по крыше вниз, это было легко сделать.
Песок в кармане, лучик солнца спрятан в рукаве.
Все нормально, о чем зря печалиться.
Пора что-то делать, хотя просто захотелось кушать.
Здесь какой-то аппетит ненормальный.
Вроде ешь, ешь, и нельзя, наесться досыта.
Вернулся в город, по запаху нашел кафе.
Оно было уже открытое, работало с утра. Раньше всех.
Где-то на втором этаже.
Столики располагались как бы на возвышенной террасе.
Огороженной резным заборчиком.
Заказал рыбу, что-то еще.
Наверно кусочки хлеба, овощной салат, еще чай или кофе.
Обязательные оливки, на блюдце.
Смоченные рассолом, с деревянной палочкой.
Оливки, думаю, это как противоядие здесь.
Для местного, приезжего населения.
Вместо «полисорба», других диарейных средств.
Это всё приносила на подносе одна милая смуглая девушка.
Работающая в этом кафе.
Почему-то она показалась для меня самой красивой.
Хотя, сегодня утром, всё казалось слишком необычайно прекрасным.
Даже мое настроение, вроде бы даже испорченное бессонной ночью.
Все это проходило, испарялось до капельки, точно эта утренняя роса.
Висящая на веточках саксаула.
Жизнь, не требующая ничего взамен.
Ни ярости, ни злости, ни боли.
Люди живут, где-то работают, куда-то едут.
Наверно в этом заложен какой-то смысл, для прошлого.
Я улыбнулся, жизни и свету, в виде этой красивой девушке.
Прибирающейся за моим столиком, оставляя ей потом щедрые чаевые.
Она заслуживает этого, как весь этот лучезарный мир.
По улице проезжал джип, он остановился рядом.
Открылось затонированное до черноты окошко.
— Салам, пришелец с темным прошлым. С добрым утром.
— Салам, Искандер. Наверно тебе тоже не спалось.
— Подвезти тебя? Куда ты сейчас пошел?
— Туда.
Я махнул неопределенно рукой.
— Хочешь уехать? Или поговорим еще раз? На свежую голову.
— Отвали плиз, биг босс. Мне наплевать, на твои предложения.
— Мы еще встретимся. Поэтому я не прощаюсь.
Окно мягко закрылось, джип тронулся с места.
Его амулет на груди обиженно зазвенел.
Какой же он настойчивый, обхаживает меня словно девицу.
Или я слишком такой упрямый, не даваясь ему в руки.
Очень похожие на хищные лапы тигра.
Улица в этом городе, при утреннем свете, походила на центральный проспект, в котором еще теплилась цивилизация.
Вон там бараки, а через дорогу, воинская часть, местный гарнизон, с пулеметными вышками, с бетонным забором, с колючей проволокой наверху, патрулями с формой и с автоматами.
Через которых, прошел недавно, в город, до этого собирая песок.
Они хмуро покосились, их было двое. Один скомандовал:
— Паспорт.
— Ноу паспорт. Он в отеле Искандера остался.
— А это что в руке? Ты шпион? Или торговец наркотиками?
— Парни, это просто песок. Не кокаин.
— Вот, возьмите, понюхайте.
Пришлось открыть крышку с баночки, предъявить им, раз не верят.
— Песок. Господин старший капрал.
— Это гадский песок. Проваливай отсюда к черту, гражданский.
И больше не шляйся здесь. Тюрьма, или смерть.
Это секретная территория государства. Андестенд?
— Окей босс!
Я отдал шутливо честь капралу, поспешая удалится, от этого места на расстояние.
Еще рядом с гарнизоном имелся аэродром, полувоенный, полугражданский.
Но это узнал потом.
А сейчас меня заботило, как уехать отсюда поскорее.
Странный город, странное место на земле, странные люди здесь живут.
Хотя, они просто не испорчены нашим беспокойным временем.
С одной стороны улицы, или проспекта, находятся дома, тот же гарнизон, гаражи, строения. А с другой, в каких-то несуразных зданиях в три этажа, будто налепленных друг на друга, расположены разные кафешки, отели, офисы.
Это продолжалась на расстояние в примерно одного квартала.
Потом начиналась пропасть.
То есть, тоже самое: улочки, тупики, дома, гаражи.
Вплоть до бескрайнего пространства в пустыню.
— А где тут билет купить? На автобус, в Марракеш.
Приставал к каждому встречному с этим вопросом.
Конечно, я не спрашивал девочек, девушек, женщин.
Которые ходят в черных хиджабах, несмотря на жару
Зачем они мне сдались? Это харам.
Вот идет мужик, явно похмельного вида, в коричневой чалме, или в тюрбане.
Я иду за ним, догоняю, легонько трогаю его за плечо.
— Мархаба!
Становлюсь напротив, заглядываю туда, где должно быть лицо.
Но это уже не лицо, это предсмертная маска старика.
Лет 80, ли 90, а может все сто.
Он что-то мне шамкает в ответ беззубым ртом, в котором ничего не разобрать.
— Прости аксакал. Я же не знал.
Тут донеслись с противоположной стороны улицы, крики от мусульман.
Почему-то они в тот момент вышли на тротуар.
Они зло махали руками.
— Эй, ты что делаешь? Уважаемый дедушка идет в мечеть.
Чтобы делать богоявленный намаз. Отстань от него! Чужак!
— Всё, всё! окей! понял.
Я удалился, чуть ли не бегом оттуда, потом вернулся, когда все успокоилось.
Дедушка ушел в мечеть, они стали заниматься своими делами.
— Где тут купить билет в Марракеш?
Один показал туда, другой сюда.
В совсем другое направление.
Наверно не так спрашивал.
Мне пришлось вернуться на то место, откуда начинал.
Вот отель «Сафари», где высадился из автобуса.
Чуть рядом кафе, в котором позавтракал.
Это получается где-то здесь?
Да, как-то так.
А что еще сделать? Похлопать себя по щекам.
Чтобы привести самого себя в чувство реальности.
Это мало помогло, реальность не проходила как сон.
Я стоял здесь, перед всеми, с какой-то банкой песка.
По их понятиям был голым, без одежды.
От стыда вошел в первую же попавшую дверь.
Она вела наверх, на второй этаж, затем на третий.
Помещение было открыто.
Поэтому зашел внутрь.
— Мархаба.
— Мархаба.
— А эм тикет, энд бус, ве сити Марракеш?
— Окей мистер. Секунд.
— Касса? Тикет?
— Ес, касса.
Помещение вроде офиса.
Оно разделено, как в кассах, высокой перегородкой.
На которую можно облокотить руки.
Всякие рекламки, приклеенные скотчем по стенам.
— Марракеш, нау. Райт нау! (right now)
— Ноу тикет.
— What the hell?! (WTF)
— Нет билетов!
— А на что есть? и на когда?
— На когда? Секунд. Я смотрю.
— Да, вот есть маршрут в Марракеш.
— Он тронется отсюда в 23-30. Бронировать?
Лицо юноши за стойкой, с красным галстуком в белой рубашке.
Посмотрело на меня, узкими глазами, в которым угадывался китаец.
Меня так подмывало спросить:
— Ты китаец?
Хотя и так было видно.
И какого черта ты здесь делаешь?
И как ты вообще здесь живешь?
Наверно ты должен быть в Китае.
Рядом со своим папашкой.
Который сюда приехал, трахнул, твою мать.
А потом уехал, или улетел обратно в Китай.
Вместо этого спросил:
— Как тебя зовут здесь?
— Юсуф.
— А по-настоящему?
— Меня никто здесь не любит.
Даже мама. Устроился сюда, чтобы работать. А потом уехать отсюда.
— А как ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Чен. Хочу так.
— Окей, окей, Чен, ты не плачь. Все будет. Или не будет.
Подросток плакал, согнувшись за стойкой.
Как спали: наверно никак.
Постоянно кто-то стучался в мою дверь.
Все время приходилось быть на чеку.
Поэтому лежал, не сомкнув глаз.
Наверно кто-то спросит, почему так мы живем?
Отвечу. Нет туалетов, для всех.
Нет, ни таких, нет, ни таких, вообще никаких.
Почему Ильф и Петров писали в книжках про какие-то матрасы в послереволюционной стране, а не про туалеты.
Вот поэтому люди гордо ходят от наскучливой «вальберриз» с надписью на одежде на иностранном языке «Жопа». (gap)
Вообщем утром вылез в окно, взяв с собой только необходимые предметы.
Нет, душ принял, даже почистил зубы.
Перед этим, тренировочным побегом.
Утреннее солнце светило в глаза, когда слез с углового карниза.
Ступая на землю. Или это был асфальт.
Который вел по дороге.
Все дальше и дальше от отеля.
Пока все спят, никто меня не видит.
Я пошел в сторону пустыни.
Зачем? Глупый вопрос.
Чтобы набрать себе песок, хоть немножко.
Потом забрать его с собой.
Хвастаясь, где-то там, перед всеми, что это песочек из самой Сахары.
Вот, добыл. Специально для вас.
Глотайте, кушайте, мне не жалко.
Если надо, я еще принесу.
Только в следующий раз.
Хотя когда он случится, или будут ли меня просить об этом.
Та еще задачка для ума.
А пока шел в сторону окраины города.
В поисках песчаного песка.
Красивого, желтого, самого настоящего.
Но в дороге ничего ни попадалось, хотя уже вышел за окраину.
Где уже никого нет.
Саксаулы, колючки, кустарники.
Тут какая-то навалена свалка из бытовых отходов
Наверно туристы постарались, ведь рядом с городком находятся авто кемпинги.
Их два, вроде. Или три, не считая самого ресторана. В пустыни.
Да пофиг на всё. Наверно люди тоже живут здесь один раз.
Да, вот оно. Тут песок самый классный.
Не песок, а просто россыпи алмазов под ногами валяются.
Я наклонился вниз, присаживаясь на корточки.
Из той свалки отыскал пластиковую баночку.
Маленькую, с крышкой. Вполне чистую, внутри и снаружи.
Из-под какого-то диетического питания.
На ней надпись на французском языке.
Вот и все, подумал, насыпая песок в банку доверху, мое задание выполнено.
Наверно теперь можно уезжать отсюда.
Только зачем? Тут хорошо, тепло и классно.
Вон там на взгорке, какой-то виднеется дом.
Оттуда будут открыты прекрасные виды на всю местность.
Даже без бинокля.
Пошел к нему, пробираясь через барханы.
Дом, новострой, оказался высоким, в три этажа.
Похож по дизайну на наши коттеджи, построенные у начальников средней руки.
Взобрался на чердак, где стропила, верхние перекрытие.
Словно заблудшая птица.
Ей еще осталось прокричать, прокуковать, сколько еще осталось дней жизни.
Одному дурачку.
Наверху стало очень красиво, что я забыл обо всем.
Конечно, надолго задумался, еще с собой взял тетрадь и руку, которой еще могу писать.
Солнце потихоньку вставало, будило сонных людей.
Включил местное радио на телефоне, где играет хорошая музыка.
Рядом, взмыл в небо, то ли орел, то ли ястреб.
Но они не питаются падалью.
Значит, стая стервятников, ждут меня что ли, в гости, на завтрак.
Глупые птицы. Наверно так не бывает. Не в этой жизни.
— Вот вам, сука!!
Показывая небесам «фак».
По-другому говоря, или спрашивая с них:
— Бикам хата.
Сколько ты стоишь, на самом деле?
Один вопрос, больше ничего не нужно знать о человеке.
Наверно об этом поется в песне Стинга, про пустыню.
Или голодные стервятники, тоже по-своему правы.
Отвоевывая у мира свой желанный кусок мяса.
Когда-то завещанный птичьими предками, очень давно.
Нет проблем.
Только пообещайте, что это будет, не слишком больно со мной.
Я скатился по крыше вниз, это было легко сделать.
Песок в кармане, лучик солнца спрятан в рукаве.
Все нормально, о чем зря печалиться.
Пора что-то делать, хотя просто захотелось кушать.
Здесь какой-то аппетит ненормальный.
Вроде ешь, ешь, и нельзя, наесться досыта.
Вернулся в город, по запаху нашел кафе.
Оно было уже открытое, работало с утра. Раньше всех.
Где-то на втором этаже.
Столики располагались как бы на возвышенной террасе.
Огороженной резным заборчиком.
Заказал рыбу, что-то еще.
Наверно кусочки хлеба, овощной салат, еще чай или кофе.
Обязательные оливки, на блюдце.
Смоченные рассолом, с деревянной палочкой.
Оливки, думаю, это как противоядие здесь.
Для местного, приезжего населения.
Вместо «полисорба», других диарейных средств.
Это всё приносила на подносе одна милая смуглая девушка.
Работающая в этом кафе.
Почему-то она показалась для меня самой красивой.
Хотя, сегодня утром, всё казалось слишком необычайно прекрасным.
Даже мое настроение, вроде бы даже испорченное бессонной ночью.
Все это проходило, испарялось до капельки, точно эта утренняя роса.
Висящая на веточках саксаула.
Жизнь, не требующая ничего взамен.
Ни ярости, ни злости, ни боли.
Люди живут, где-то работают, куда-то едут.
Наверно в этом заложен какой-то смысл, для прошлого.
Я улыбнулся, жизни и свету, в виде этой красивой девушке.
Прибирающейся за моим столиком, оставляя ей потом щедрые чаевые.
Она заслуживает этого, как весь этот лучезарный мир.
По улице проезжал джип, он остановился рядом.
Открылось затонированное до черноты окошко.
— Салам, пришелец с темным прошлым. С добрым утром.
— Салам, Искандер. Наверно тебе тоже не спалось.
— Подвезти тебя? Куда ты сейчас пошел?
— Туда.
Я махнул неопределенно рукой.
— Хочешь уехать? Или поговорим еще раз? На свежую голову.
— Отвали плиз, биг босс. Мне наплевать, на твои предложения.
— Мы еще встретимся. Поэтому я не прощаюсь.
Окно мягко закрылось, джип тронулся с места.
Его амулет на груди обиженно зазвенел.
Какой же он настойчивый, обхаживает меня словно девицу.
Или я слишком такой упрямый, не даваясь ему в руки.
Очень похожие на хищные лапы тигра.
Улица в этом городе, при утреннем свете, походила на центральный проспект, в котором еще теплилась цивилизация.
Вон там бараки, а через дорогу, воинская часть, местный гарнизон, с пулеметными вышками, с бетонным забором, с колючей проволокой наверху, патрулями с формой и с автоматами.
Через которых, прошел недавно, в город, до этого собирая песок.
Они хмуро покосились, их было двое. Один скомандовал:
— Паспорт.
— Ноу паспорт. Он в отеле Искандера остался.
— А это что в руке? Ты шпион? Или торговец наркотиками?
— Парни, это просто песок. Не кокаин.
— Вот, возьмите, понюхайте.
Пришлось открыть крышку с баночки, предъявить им, раз не верят.
— Песок. Господин старший капрал.
— Это гадский песок. Проваливай отсюда к черту, гражданский.
И больше не шляйся здесь. Тюрьма, или смерть.
Это секретная территория государства. Андестенд?
— Окей босс!
Я отдал шутливо честь капралу, поспешая удалится, от этого места на расстояние.
Еще рядом с гарнизоном имелся аэродром, полувоенный, полугражданский.
Но это узнал потом.
А сейчас меня заботило, как уехать отсюда поскорее.
Странный город, странное место на земле, странные люди здесь живут.
Хотя, они просто не испорчены нашим беспокойным временем.
С одной стороны улицы, или проспекта, находятся дома, тот же гарнизон, гаражи, строения. А с другой, в каких-то несуразных зданиях в три этажа, будто налепленных друг на друга, расположены разные кафешки, отели, офисы.
Это продолжалась на расстояние в примерно одного квартала.
Потом начиналась пропасть.
То есть, тоже самое: улочки, тупики, дома, гаражи.
Вплоть до бескрайнего пространства в пустыню.
— А где тут билет купить? На автобус, в Марракеш.
Приставал к каждому встречному с этим вопросом.
Конечно, я не спрашивал девочек, девушек, женщин.
Которые ходят в черных хиджабах, несмотря на жару
Зачем они мне сдались? Это харам.
Вот идет мужик, явно похмельного вида, в коричневой чалме, или в тюрбане.
Я иду за ним, догоняю, легонько трогаю его за плечо.
— Мархаба!
Становлюсь напротив, заглядываю туда, где должно быть лицо.
Но это уже не лицо, это предсмертная маска старика.
Лет 80, ли 90, а может все сто.
Он что-то мне шамкает в ответ беззубым ртом, в котором ничего не разобрать.
— Прости аксакал. Я же не знал.
Тут донеслись с противоположной стороны улицы, крики от мусульман.
Почему-то они в тот момент вышли на тротуар.
Они зло махали руками.
— Эй, ты что делаешь? Уважаемый дедушка идет в мечеть.
Чтобы делать богоявленный намаз. Отстань от него! Чужак!
— Всё, всё! окей! понял.
Я удалился, чуть ли не бегом оттуда, потом вернулся, когда все успокоилось.
Дедушка ушел в мечеть, они стали заниматься своими делами.
— Где тут купить билет в Марракеш?
Один показал туда, другой сюда.
В совсем другое направление.
Наверно не так спрашивал.
Мне пришлось вернуться на то место, откуда начинал.
Вот отель «Сафари», где высадился из автобуса.
Чуть рядом кафе, в котором позавтракал.
Это получается где-то здесь?
Да, как-то так.
А что еще сделать? Похлопать себя по щекам.
Чтобы привести самого себя в чувство реальности.
Это мало помогло, реальность не проходила как сон.
Я стоял здесь, перед всеми, с какой-то банкой песка.
По их понятиям был голым, без одежды.
От стыда вошел в первую же попавшую дверь.
Она вела наверх, на второй этаж, затем на третий.
Помещение было открыто.
Поэтому зашел внутрь.
— Мархаба.
— Мархаба.
— А эм тикет, энд бус, ве сити Марракеш?
— Окей мистер. Секунд.
— Касса? Тикет?
— Ес, касса.
Помещение вроде офиса.
Оно разделено, как в кассах, высокой перегородкой.
На которую можно облокотить руки.
Всякие рекламки, приклеенные скотчем по стенам.
— Марракеш, нау. Райт нау! (right now)
— Ноу тикет.
— What the hell?! (WTF)
— Нет билетов!
— А на что есть? и на когда?
— На когда? Секунд. Я смотрю.
— Да, вот есть маршрут в Марракеш.
— Он тронется отсюда в 23-30. Бронировать?
Лицо юноши за стойкой, с красным галстуком в белой рубашке.
Посмотрело на меня, узкими глазами, в которым угадывался китаец.
Меня так подмывало спросить:
— Ты китаец?
Хотя и так было видно.
И какого черта ты здесь делаешь?
И как ты вообще здесь живешь?
Наверно ты должен быть в Китае.
Рядом со своим папашкой.
Который сюда приехал, трахнул, твою мать.
А потом уехал, или улетел обратно в Китай.
Вместо этого спросил:
— Как тебя зовут здесь?
— Юсуф.
— А по-настоящему?
— Меня никто здесь не любит.
Даже мама. Устроился сюда, чтобы работать. А потом уехать отсюда.
— А как ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Чен. Хочу так.
— Окей, окей, Чен, ты не плачь. Все будет. Или не будет.
Подросток плакал, согнувшись за стойкой.
Уголок самовыражения
Я улыбнулся, жизни и свету, в виде этой красивой девушке.
Прибирающейся за моим столиком, оставляя ей потом щедрые чаевые.
Она заслуживает этого, как весь этот лучезарный мир.
По улице проезжал джип, он остановился рядом.
Открылось затонированное до черноты окошко.
— Салам, пришелец с темным прошлым. С добрым утром.
— Салам, Искандер. Наверно тебе тоже не спалось.
— Подвезти тебя? Куда ты сейчас пошел?
— Туда.
Я махнул неопределенно рукой.
— Хочешь уехать? Или поговорим еще раз? На свежую голову.
— Отвали плиз, биг босс. Мне наплевать, на твои предложения.
— Мы еще встретимся. Поэтому я не прощаюсь.
Окно мягко закрылось, джип тронулся с места.
Его амулет на груди обиженно зазвенел.
Какой же он настойчивый, обхаживает меня словно девицу.
Или я слишком такой упрямый, не даваясь ему в руки.
Очень похожие на хищные лапы тигра.
Улица в этом городе, при утреннем свете, походила на центральный проспект, в котором еще теплилась цивилизация.
Вон там бараки, а через дорогу, воинская часть, местный гарнизон, с пулеметными вышками, с бетонным забором, с колючей проволокой наверху, патрулями с формой и с автоматами.
Через которых, прошел недавно, в город, до этого собирая песок.
Они хмуро покосились, их было двое. Один скомандовал:
— Паспорт.
— Ноу паспорт. Он в отеле Искандера остался.
— А это что в руке? Ты шпион? Или торговец наркотиками?
— Парни, это просто песок. Не кокаин.
— Вот, возьмите, понюхайте.
Пришлось открыть крышку с баночки, предъявить им, раз не верят.
— Песок. Господин старший капрал.
— Это гадский песок. Проваливай отсюда к черту, гражданский.
И больше не шляйся здесь. Тюрьма, или смерть.
Это секретная территория государства. Андестенд?
— Окей босс!
Я отдал шутливо честь капралу, поспешая удалится, от этого места на расстояние.
Еще рядом с гарнизоном имелся аэродром, полувоенный, полугражданский.
Но это узнал потом.
А сейчас меня заботило, как уехать отсюда поскорее.
Странный город, странное место на земле, странные люди здесь живут.
Хотя, они просто не испорчены нашим беспокойным временем.
С одной стороны улицы, или проспекта, находятся дома, тот же гарнизон, гаражи, строения.
А с другой, в каких-то несуразных зданиях в три этажа, будто налепленных друг на друга, расположены разные кафешки, отели, офисы.
Это продолжалась на расстояние в примерно одного квартала.
Потом начиналась пропасть.
То есть, тоже самое: улочки, тупики, дома, гаражи.
Вплоть до бескрайнего пространства в пустыню.
— А где тут билет купить? На автобус, в Марракеш.
Приставал к каждому встречному с этим вопросом.
Конечно, я не спрашивал девочек, девушек, женщин.
Которые ходят в черных хиджабах, несмотря на жару.
Зачем они мне сдались? Это харам.
Вот идет мужик, явно похмельного вида, в коричневой чалме, или в тюрбане.
Я иду за ним, догоняю, легонько трогаю его за плечо.
— Мархаба!
Становлюсь напротив, заглядываю туда, где должно быть лицо.
Но это уже не лицо, это предсмертная маска старика.
Лет 80, или 90, а может все сто.
Он что-то мне шамкает в ответ беззубым ртом, в котором ничего не разобрать.
— Прости аксакал. Я же не знал.
Тут донеслись с противоположной стороны улицы, крики от мусульман.
Почему-то они в тот момент вышли на тротуар.
Они зло махали руками.
— Эй, ты что делаешь? Уважаемый дедушка идет в мечеть.
Чтобы делать богоявленный намаз. Отстань от него! Чужак!
— Всё, всё! окей! понял.
Я удалился, чуть ли не бегом оттуда, потом вернулся, когда все успокоилось.
Дедушка ушел в мечеть, они стали заниматься своими делами.
— Где тут купить билет в Марракеш?
Один показал туда, другой сюда.
В совсем другое направление.
Наверно не так спрашивал.
Мне пришлось вернуться на то место, откуда начинал.
Вот отель «Сафари», где высадился из автобуса.
Чуть рядом кафе, в котором позавтракал.
Это получается где-то здесь?
Да, как-то так.
А что еще сделать? Похлопать себя по щекам.
Чтобы привести самого себя в чувство реальности.
Это мало помогло, реальность не проходила как сон.
Я стоял здесь, перед всеми, с какой-то банкой песка.
По их понятиям был голым, без одежды.
От стыда вошел в первую же попавшую дверь.
Она вела наверх, на второй этаж, затем на третий.
Помещение было открыто.
Поэтому зашел внутрь.
— Мархаба.
— Мархаба.
— Касса? Тикет?
— Ес, касса.
— А эм тикет, энд бус, ве сити Марракеш?
— Окей мистер. Секунд.
Помещение вроде небольшого офиса.
Оно разделено, как в кассах, высокой перегородкой.
На которую можно облокотить незанятые руки.
Всякие рекламные плакаты, приклеенные скотчем по стенам.
— Марракеш, нау. Райт нау! (right now)
— Ноу тикет.
— What the hell?! (WTF)
— Нет билетов!
— А на что есть? и на когда?
— На когда? Секунд. Я смотрю.
— Да, вот есть маршрут в Марракеш.
— Он тронется отсюда в 23-30. Бронировать?
Лицо юноши за стойкой, с красным галстуком в белой рубашке.
Посмотрело на меня, узкими глазами, в которых угадывался китаец.
Меня так подмывало спросить:
— Ты китаец?
Хотя и так было видно.
И какого черта ты здесь делаешь?
И как ты вообще здесь живешь?
Наверно ты должен быть в Китае.
Рядом со своим папашкой.
Который сюда приехал, трахнул, твою мать.
А потом уехал, или улетел обратно в Китай.
Вместо этого спросил:
— Как тебя зовут здесь?
— Юсуф.
— А по-настоящему?
— Меня никто здесь не любит.
Даже мама. Устроился сюда, чтобы работать. А потом уехать отсюда.
— А как ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Чен. Хочу так.
— Окей, окей, Я буду тебя называть Ченом.
— Чен, ты не плачь. Все будет. Или не будет.
Подросток, или молодой парень, плакал, согнувшись за стойкой.
— Пробей билет. Я заплачу дирхамы.
Вот почему всегда в жизни происходит обман.
Так бывает. В мелочах, а потом по крупному.
— Я возьму тебя с собой. Хочешь?
Чен одобрительно замотал головой.
— Работа нужна всем. Понимаешь?
— Поэтому пока сделай билет. А я подумаю, что можно сделать.
Немного обманывать людей не так уж сложно.
Поэтому обманщиком может стать каждый, кто попадает в щекотливое положение.
А жизни, которые не проживаем лично, всегда кажутся нам, чистым вымыслом.
Хотя всегда, она, жизнь, вынуждает, требует от нас, от людей, чтобы мы совершали что-нибудь эдакое в существование: плохие, или хорошие поступки.
Наверно поэтому мне не сиделось в отеле «Сахара», ожидая ночного рейса.
Спустился по лестнице, вышел на улицу, огляделся: куда же пойти?!
Доверчиво на меня смотрели горы.
Они там, совсем близко, что можно пощупать рукой.
Ладно, потрогаем их немного, ведь время до ночи почти море, делай, что захочешь: включил навигатор, поставил метку, выстраивая удобный и краткий маршрут.
В воздухе стало свежее, даже солнце заиграло по-новому.
Не так сильно стало припекать, или уже не стал обращать на это внимание.
Оно жарить и жарить, а нам всё равно.
Правда, пить охота, иногда.
Собой была бутылка воды в рюкзачке, даже две.
Ее купил по пути в каком-то маркете, минеральную, газированную.
Пусть будет на запас.
Я шел через улицы, улочки, усеянные солнечным светом.
Навстречу попались дети, с рюкзачками и портфельчиками, идущие домой.
Одна стайка была постарше, лет 13-14, они чурались меня как огня.
Другие, там, где детишки первоклашки, совсем меня не боялись:
Высокого, белокожего, безбородого иноземца.
Они снимали меня на айфоны, что-то щебетали по-детски, смеялись.
Вообщем веселились, как могли, окружая со всех сторон.
У них закончились уроки, вот они идут из школы.
Наверно в том маркете надо было еще прикупить чупа-чупсов, для такого случая.
Промелькнула запоздалая мысль.
Ну правильно, когда они еще увидят белого человека?
Пришлось им скорчить несколько смешных гримас.
Что их тоже немало развеселило.
Потом помахал ручкой на прощание, отправился дальше.
Смуглые до черноты детишки прыгали от радости, что-то кричали вслед.
Солнце пекло, сушило воздух, приходилось каждый раз останавливаться, минут через пять, жадно отпивая глоток прохладной воды из бутылки.
Какое счастье, вам и не снилось, шагать по миру, причем своими собственными ногами. Невзирая на всякие жуткие опасности.
Которые из детского кино:
«Ааа, в Африке реки вот такой ширины
А-а, в Африке горы вот такой вышины…»
Ах детство, незабвенное детство.
И мечты, оттуда, про какую-то там Африку.
Мечты, сбываются, — вещают важные дяди с телеэкрана.
И да блять, вот она, — Африка.
Ее можно обнять, нарисовать на сахарном песочке с пометом верблюдов, смешные картинки, вроде смайликов.
Но всё это лирика.
Жизнь, совсем другая штука.
Когда идешь и идешь по раскаленному асфальту.
— Эй, иди сюда!
И этот план, когда-то нарисованный авторучкой с чернильными кляксами.
Где-то на уроке географии, на школьной тетрадке.
Строгая учительница вызвала меня к доске, чтобы там, на карте, показал что-то такое: саванны, или пески Каракумов, рассказывая про социальное общество.
— А там будут жирафы!
Выпалил, показывая учительской указкой на Африку.
— И верблюды тоже.
Класс покатился от смеха, а мне поставили «двойку».
Наверно все школьные нравоучения были безнравственны, не пошли на пользу.
Ни мне, ни какому-то другому ученику.
Из нашего класса.
Кто-то отсидел, кто-то повоевал, кто-то сгинул без вести.
Кто-то вышел замуж, стал «каблуком».
Так бывает, наверно это судьба, раскидавшая всех нас по разным углам.
Вообще, ни капельки, сожаления.
— Эй, иди сюда брат.
Меня окликнул мужчина в чалме.
— Сюда, сюда мистер.
Солнце палило нещадно, а там тень. Обычная тень.
Можно было сказать, что это рутина, но как сказать.
Как сказать.
Наверно чувствуешь себя, каким-то, пришельцем издалека, не от мира сего.
Ты поехал сюда, оно значимое, что у тебя еще осталось.
Но там, позади горизонта, ничего уже нет.
Кто-то отнял всю мою жизнь.
По крайней мере, что для меня было важным.
Я словно игрушка, в чьих-то руках: ведь ее можно пинать, кидать, отрывать конечности, без конца переносить с места на место.
А потом когда наиграются, то сломанную игрушку сдают в утиль, выбрасывают на помойку.
Хотя это также непросто, ходить по миру.
Пробуя вжиться в шкуру постороннего человека.
Ведь меня скоро не станет на свете.
Путники, так я их называю.
Путники, идущие рядом.
Иногда надо их спрашивать, посмотреть на глаза.
Вот, к примеру человек, он идет.
Потом что-то говоришь, не важно что именно.
Он прислушивается, отвечает.
Это был старик, лет шестидесяти.
По дороге мы разговорились: про жизнь, про работу, про пенсию.
Всё как всегда.
Старичок был одет в хорошую камуфляжную форму.
Я же спросил у него:
— Ты че с войны, оттуда?
— Нет, просто надел.
— Охоту любишь? Или грибы собирать в лесу?
— Рыбалку, на спиннинг.
— А тебе сколько лет? (уже общаясь на «ты»)
— 85. скоро будет 86 годков.
— Охереть!!
Нет, я просто офигел.
Вот что называется, сохранился.
Ну правда есть седые волосы под кепкой.
— Наверно в церковь ходишь?
— Нет, никогда не был и не собираюсь. Обхожу стороной.
— Получается, ты агностик?
— Не понял?
— Агностик, это значит неверующий
— Да, неверующий.
— А ты не боишься? Ты же можешь умереть в каждую секунду.
Тут показал пальцем на небо.
— Там ничего нет, поэтому не боюсь.
— А внизу?
— Там, под землей, тоже ничего нет
— Не стоит ничего бояться.
Мы такие, как есть: голые, холодные, некрасивые, разрезанные на половины патологоанатомом.
Лежащие потом в морозильной камере в морге.
— Поэтому, наплюй. Живи, как живется, и всё.
Мы попрощались: дед пошел в гараж, там что-то с машиной делать.
Я пошел дальше, думая о всяком.
Хотя еще спросил, как его зовут:
— Тебя как звать?
— Иван.
Вернулся к нему, обнял дедушку.
85 лет, это охуенно как много значит.
Пенсия больше, правда, дед пожаловался, что зубы не мог поставить.
Протезы дорогие уж слишком сейчас.
Я успокоил.
После 90 лет, будут расти молочные зубки.
Так говорят ученые.
Он согласился, говоря:
— А может тогда таблетки для молодости придумают?
— Придумают, конечно, придумают.
Что еще мог сказать.
Наверно это великое благо, дарованное человеку кем-то свыше, ходить по миру.
Смотреть на него, ощущать боль, нюхать цветы, любоваться красивой девочкой, с длинными распущенными волосами.
Наступают проблемы: нет денег, накосячил с женой, нет жилья.
Наверно поэтому в этом фишка: ты живой пока, а значит поднимай свою жопу с дивана. Начинай разгребать свое дерьмо с ковра.
— Ты охуел?!!
Кричит жена с утра, когда чуть поднял голову.
— Зачем, ты, насрал на ковер?
— Не помню. Правда.
— Мне это все настопиздело!
Я уезжаю к маме.
Пойдем сынок со мной, а папа пусть в гавне валяется.
Конечно, всё проходит, проходит, проходит.
И повторяется, снова и снова.
Кроме тоски и обреченности.
Когда думаю о жизни, то на ум приходить фильм «побег из шоушенка».
Там, в нем, герою, потребовалось целых двадцать лет, чтобы прорыть тоннель.
Тоннель, ведущей к свободе.
Которая дается всем с рождения, но не всякий ее использует по назначению.
Свобода, делай что хочешь, основанная на чем-то еще.
Вроде восстание Спартака, бунт Пугачева, они все искали свободу и счастье.
Наверно как и я.
Ведь некоторых, нельзя удержать за стенками бетонных домов, квартир, одиночных камер СИЗО. Наверно кто-то знает не понаслышке.
Но сейчас не об этом.
По всей видимости, это была тень от высокого дома.
Прибирающейся за моим столиком, оставляя ей потом щедрые чаевые.
Она заслуживает этого, как весь этот лучезарный мир.
По улице проезжал джип, он остановился рядом.
Открылось затонированное до черноты окошко.
— Салам, пришелец с темным прошлым. С добрым утром.
— Салам, Искандер. Наверно тебе тоже не спалось.
— Подвезти тебя? Куда ты сейчас пошел?
— Туда.
Я махнул неопределенно рукой.
— Хочешь уехать? Или поговорим еще раз? На свежую голову.
— Отвали плиз, биг босс. Мне наплевать, на твои предложения.
— Мы еще встретимся. Поэтому я не прощаюсь.
Окно мягко закрылось, джип тронулся с места.
Его амулет на груди обиженно зазвенел.
Какой же он настойчивый, обхаживает меня словно девицу.
Или я слишком такой упрямый, не даваясь ему в руки.
Очень похожие на хищные лапы тигра.
Улица в этом городе, при утреннем свете, походила на центральный проспект, в котором еще теплилась цивилизация.
Вон там бараки, а через дорогу, воинская часть, местный гарнизон, с пулеметными вышками, с бетонным забором, с колючей проволокой наверху, патрулями с формой и с автоматами.
Через которых, прошел недавно, в город, до этого собирая песок.
Они хмуро покосились, их было двое. Один скомандовал:
— Паспорт.
— Ноу паспорт. Он в отеле Искандера остался.
— А это что в руке? Ты шпион? Или торговец наркотиками?
— Парни, это просто песок. Не кокаин.
— Вот, возьмите, понюхайте.
Пришлось открыть крышку с баночки, предъявить им, раз не верят.
— Песок. Господин старший капрал.
— Это гадский песок. Проваливай отсюда к черту, гражданский.
И больше не шляйся здесь. Тюрьма, или смерть.
Это секретная территория государства. Андестенд?
— Окей босс!
Я отдал шутливо честь капралу, поспешая удалится, от этого места на расстояние.
Еще рядом с гарнизоном имелся аэродром, полувоенный, полугражданский.
Но это узнал потом.
А сейчас меня заботило, как уехать отсюда поскорее.
Странный город, странное место на земле, странные люди здесь живут.
Хотя, они просто не испорчены нашим беспокойным временем.
С одной стороны улицы, или проспекта, находятся дома, тот же гарнизон, гаражи, строения.
А с другой, в каких-то несуразных зданиях в три этажа, будто налепленных друг на друга, расположены разные кафешки, отели, офисы.
Это продолжалась на расстояние в примерно одного квартала.
Потом начиналась пропасть.
То есть, тоже самое: улочки, тупики, дома, гаражи.
Вплоть до бескрайнего пространства в пустыню.
— А где тут билет купить? На автобус, в Марракеш.
Приставал к каждому встречному с этим вопросом.
Конечно, я не спрашивал девочек, девушек, женщин.
Которые ходят в черных хиджабах, несмотря на жару.
Зачем они мне сдались? Это харам.
Вот идет мужик, явно похмельного вида, в коричневой чалме, или в тюрбане.
Я иду за ним, догоняю, легонько трогаю его за плечо.
— Мархаба!
Становлюсь напротив, заглядываю туда, где должно быть лицо.
Но это уже не лицо, это предсмертная маска старика.
Лет 80, или 90, а может все сто.
Он что-то мне шамкает в ответ беззубым ртом, в котором ничего не разобрать.
— Прости аксакал. Я же не знал.
Тут донеслись с противоположной стороны улицы, крики от мусульман.
Почему-то они в тот момент вышли на тротуар.
Они зло махали руками.
— Эй, ты что делаешь? Уважаемый дедушка идет в мечеть.
Чтобы делать богоявленный намаз. Отстань от него! Чужак!
— Всё, всё! окей! понял.
Я удалился, чуть ли не бегом оттуда, потом вернулся, когда все успокоилось.
Дедушка ушел в мечеть, они стали заниматься своими делами.
— Где тут купить билет в Марракеш?
Один показал туда, другой сюда.
В совсем другое направление.
Наверно не так спрашивал.
Мне пришлось вернуться на то место, откуда начинал.
Вот отель «Сафари», где высадился из автобуса.
Чуть рядом кафе, в котором позавтракал.
Это получается где-то здесь?
Да, как-то так.
А что еще сделать? Похлопать себя по щекам.
Чтобы привести самого себя в чувство реальности.
Это мало помогло, реальность не проходила как сон.
Я стоял здесь, перед всеми, с какой-то банкой песка.
По их понятиям был голым, без одежды.
От стыда вошел в первую же попавшую дверь.
Она вела наверх, на второй этаж, затем на третий.
Помещение было открыто.
Поэтому зашел внутрь.
— Мархаба.
— Мархаба.
— Касса? Тикет?
— Ес, касса.
— А эм тикет, энд бус, ве сити Марракеш?
— Окей мистер. Секунд.
Помещение вроде небольшого офиса.
Оно разделено, как в кассах, высокой перегородкой.
На которую можно облокотить незанятые руки.
Всякие рекламные плакаты, приклеенные скотчем по стенам.
— Марракеш, нау. Райт нау! (right now)
— Ноу тикет.
— What the hell?! (WTF)
— Нет билетов!
— А на что есть? и на когда?
— На когда? Секунд. Я смотрю.
— Да, вот есть маршрут в Марракеш.
— Он тронется отсюда в 23-30. Бронировать?
Лицо юноши за стойкой, с красным галстуком в белой рубашке.
Посмотрело на меня, узкими глазами, в которых угадывался китаец.
Меня так подмывало спросить:
— Ты китаец?
Хотя и так было видно.
И какого черта ты здесь делаешь?
И как ты вообще здесь живешь?
Наверно ты должен быть в Китае.
Рядом со своим папашкой.
Который сюда приехал, трахнул, твою мать.
А потом уехал, или улетел обратно в Китай.
Вместо этого спросил:
— Как тебя зовут здесь?
— Юсуф.
— А по-настоящему?
— Меня никто здесь не любит.
Даже мама. Устроился сюда, чтобы работать. А потом уехать отсюда.
— А как ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Чен. Хочу так.
— Окей, окей, Я буду тебя называть Ченом.
— Чен, ты не плачь. Все будет. Или не будет.
Подросток, или молодой парень, плакал, согнувшись за стойкой.
— Пробей билет. Я заплачу дирхамы.
Вот почему всегда в жизни происходит обман.
Так бывает. В мелочах, а потом по крупному.
— Я возьму тебя с собой. Хочешь?
Чен одобрительно замотал головой.
— Работа нужна всем. Понимаешь?
— Поэтому пока сделай билет. А я подумаю, что можно сделать.
Немного обманывать людей не так уж сложно.
Поэтому обманщиком может стать каждый, кто попадает в щекотливое положение.
А жизни, которые не проживаем лично, всегда кажутся нам, чистым вымыслом.
Хотя всегда, она, жизнь, вынуждает, требует от нас, от людей, чтобы мы совершали что-нибудь эдакое в существование: плохие, или хорошие поступки.
Наверно поэтому мне не сиделось в отеле «Сахара», ожидая ночного рейса.
Спустился по лестнице, вышел на улицу, огляделся: куда же пойти?!
Доверчиво на меня смотрели горы.
Они там, совсем близко, что можно пощупать рукой.
Ладно, потрогаем их немного, ведь время до ночи почти море, делай, что захочешь: включил навигатор, поставил метку, выстраивая удобный и краткий маршрут.
В воздухе стало свежее, даже солнце заиграло по-новому.
Не так сильно стало припекать, или уже не стал обращать на это внимание.
Оно жарить и жарить, а нам всё равно.
Правда, пить охота, иногда.
Собой была бутылка воды в рюкзачке, даже две.
Ее купил по пути в каком-то маркете, минеральную, газированную.
Пусть будет на запас.
Я шел через улицы, улочки, усеянные солнечным светом.
Навстречу попались дети, с рюкзачками и портфельчиками, идущие домой.
Одна стайка была постарше, лет 13-14, они чурались меня как огня.
Другие, там, где детишки первоклашки, совсем меня не боялись:
Высокого, белокожего, безбородого иноземца.
Они снимали меня на айфоны, что-то щебетали по-детски, смеялись.
Вообщем веселились, как могли, окружая со всех сторон.
У них закончились уроки, вот они идут из школы.
Наверно в том маркете надо было еще прикупить чупа-чупсов, для такого случая.
Промелькнула запоздалая мысль.
Ну правильно, когда они еще увидят белого человека?
Пришлось им скорчить несколько смешных гримас.
Что их тоже немало развеселило.
Потом помахал ручкой на прощание, отправился дальше.
Смуглые до черноты детишки прыгали от радости, что-то кричали вслед.
Солнце пекло, сушило воздух, приходилось каждый раз останавливаться, минут через пять, жадно отпивая глоток прохладной воды из бутылки.
Какое счастье, вам и не снилось, шагать по миру, причем своими собственными ногами. Невзирая на всякие жуткие опасности.
Которые из детского кино:
«Ааа, в Африке реки вот такой ширины
А-а, в Африке горы вот такой вышины…»
Ах детство, незабвенное детство.
И мечты, оттуда, про какую-то там Африку.
Мечты, сбываются, — вещают важные дяди с телеэкрана.
И да блять, вот она, — Африка.
Ее можно обнять, нарисовать на сахарном песочке с пометом верблюдов, смешные картинки, вроде смайликов.
Но всё это лирика.
Жизнь, совсем другая штука.
Когда идешь и идешь по раскаленному асфальту.
— Эй, иди сюда!
И этот план, когда-то нарисованный авторучкой с чернильными кляксами.
Где-то на уроке географии, на школьной тетрадке.
Строгая учительница вызвала меня к доске, чтобы там, на карте, показал что-то такое: саванны, или пески Каракумов, рассказывая про социальное общество.
— А там будут жирафы!
Выпалил, показывая учительской указкой на Африку.
— И верблюды тоже.
Класс покатился от смеха, а мне поставили «двойку».
Наверно все школьные нравоучения были безнравственны, не пошли на пользу.
Ни мне, ни какому-то другому ученику.
Из нашего класса.
Кто-то отсидел, кто-то повоевал, кто-то сгинул без вести.
Кто-то вышел замуж, стал «каблуком».
Так бывает, наверно это судьба, раскидавшая всех нас по разным углам.
Вообще, ни капельки, сожаления.
— Эй, иди сюда брат.
Меня окликнул мужчина в чалме.
— Сюда, сюда мистер.
Солнце палило нещадно, а там тень. Обычная тень.
Можно было сказать, что это рутина, но как сказать.
Как сказать.
Наверно чувствуешь себя, каким-то, пришельцем издалека, не от мира сего.
Ты поехал сюда, оно значимое, что у тебя еще осталось.
Но там, позади горизонта, ничего уже нет.
Кто-то отнял всю мою жизнь.
По крайней мере, что для меня было важным.
Я словно игрушка, в чьих-то руках: ведь ее можно пинать, кидать, отрывать конечности, без конца переносить с места на место.
А потом когда наиграются, то сломанную игрушку сдают в утиль, выбрасывают на помойку.
Хотя это также непросто, ходить по миру.
Пробуя вжиться в шкуру постороннего человека.
Ведь меня скоро не станет на свете.
Путники, так я их называю.
Путники, идущие рядом.
Иногда надо их спрашивать, посмотреть на глаза.
Вот, к примеру человек, он идет.
Потом что-то говоришь, не важно что именно.
Он прислушивается, отвечает.
Это был старик, лет шестидесяти.
По дороге мы разговорились: про жизнь, про работу, про пенсию.
Всё как всегда.
Старичок был одет в хорошую камуфляжную форму.
Я же спросил у него:
— Ты че с войны, оттуда?
— Нет, просто надел.
— Охоту любишь? Или грибы собирать в лесу?
— Рыбалку, на спиннинг.
— А тебе сколько лет? (уже общаясь на «ты»)
— 85. скоро будет 86 годков.
— Охереть!!
Нет, я просто офигел.
Вот что называется, сохранился.
Ну правда есть седые волосы под кепкой.
— Наверно в церковь ходишь?
— Нет, никогда не был и не собираюсь. Обхожу стороной.
— Получается, ты агностик?
— Не понял?
— Агностик, это значит неверующий
— Да, неверующий.
— А ты не боишься? Ты же можешь умереть в каждую секунду.
Тут показал пальцем на небо.
— Там ничего нет, поэтому не боюсь.
— А внизу?
— Там, под землей, тоже ничего нет
— Не стоит ничего бояться.
Мы такие, как есть: голые, холодные, некрасивые, разрезанные на половины патологоанатомом.
Лежащие потом в морозильной камере в морге.
— Поэтому, наплюй. Живи, как живется, и всё.
Мы попрощались: дед пошел в гараж, там что-то с машиной делать.
Я пошел дальше, думая о всяком.
Хотя еще спросил, как его зовут:
— Тебя как звать?
— Иван.
Вернулся к нему, обнял дедушку.
85 лет, это охуенно как много значит.
Пенсия больше, правда, дед пожаловался, что зубы не мог поставить.
Протезы дорогие уж слишком сейчас.
Я успокоил.
После 90 лет, будут расти молочные зубки.
Так говорят ученые.
Он согласился, говоря:
— А может тогда таблетки для молодости придумают?
— Придумают, конечно, придумают.
Что еще мог сказать.
Наверно это великое благо, дарованное человеку кем-то свыше, ходить по миру.
Смотреть на него, ощущать боль, нюхать цветы, любоваться красивой девочкой, с длинными распущенными волосами.
Наступают проблемы: нет денег, накосячил с женой, нет жилья.
Наверно поэтому в этом фишка: ты живой пока, а значит поднимай свою жопу с дивана. Начинай разгребать свое дерьмо с ковра.
— Ты охуел?!!
Кричит жена с утра, когда чуть поднял голову.
— Зачем, ты, насрал на ковер?
— Не помню. Правда.
— Мне это все настопиздело!
Я уезжаю к маме.
Пойдем сынок со мной, а папа пусть в гавне валяется.
Конечно, всё проходит, проходит, проходит.
И повторяется, снова и снова.
Кроме тоски и обреченности.
Когда думаю о жизни, то на ум приходить фильм «побег из шоушенка».
Там, в нем, герою, потребовалось целых двадцать лет, чтобы прорыть тоннель.
Тоннель, ведущей к свободе.
Которая дается всем с рождения, но не всякий ее использует по назначению.
Свобода, делай что хочешь, основанная на чем-то еще.
Вроде восстание Спартака, бунт Пугачева, они все искали свободу и счастье.
Наверно как и я.
Ведь некоторых, нельзя удержать за стенками бетонных домов, квартир, одиночных камер СИЗО. Наверно кто-то знает не понаслышке.
Но сейчас не об этом.
По всей видимости, это была тень от высокого дома.
Уголок самовыражения
Это Россия.
Это Россия! — вы не поняли?!
(Долго думал как же преподнести, эти слова.
Наверно в форме стендапа. Только с чего начать.
Я, как и все, в детстве, когда тебя ставят на табуретку, в возрасте пяти лети, просят спеть песенку, или рассказать стишок, перед подгулявшими гостями.
Хотя вместо стишка выпалил
— Бля буду! Еби меня раком! Сильнее! Давай!
Это выражение услышал, когда к нам домой приходил усатый сантехник дядя Юра.
Мама осталась с ним спальне, закрылись, когда папы не было, а я играл в игрушки.
Они почему-то кричали и стонали.
Наверно от боли.
Хотя краны в ванной потом были заменены.
Как и папа. Он ушел от мамы. Куда-то.)
Это Россия, где заурядный инженер-конструктор, превращается в великого дворника.
Это Россия, где кипящий асфальт кладут на землю.
В минус 20 градусов. Зимой.
Это Россия, где каждый пенсионер имеет шанс дожить до пенсии.
Имеет шанс порыться в помойках.
Кстати, маленькие баки сделали.
Специально для таких людей.
Это Россия, где для бездомных котов и собак делаются гостиницы, а для человеков нет местов и смысла.
Это Россия, где теперь в телевизорах одни «якубовичи», «малаховы», «малышевы».
Это Россия, когда нет работы совсем.
В то же время завозятся миллионы мигрантов.
Из южных республик.
В связи нехваткой трудовых рук.
— Бля, а у меня что?! руки не трудовые?!
Блять, как же не догадался, — они растут из жопы.
Получаются жопные руки, не трудовые.
Как жаль, что жопорук.
Ну про СВО, тут вообще, грусть печаль.
Наверно ни один комик в здравом уме, не будет шутить про это.
Хотя, был один такой. Дошутился.
Под юбку спрятался.
Ушел человеком, вернулся самоваром.
Отрастил усы, сиди в камере, не пизди!
Особенно перед камерой.
Это Россия, где сын может спросить отца:
— А почему нас везут в теплушках по рельсам?
— Это мобилизация сынок.
— А почему так случилось?!
— Я не занимался политикой.
— И что теперь?
— Как что? Ну ты даешь.
— Каждому по два миллиона дают.
Вот вернемся, сразу 4 миллиона получим.
— Эх заживем. Вои мамка обрадуется.
Прошла неделя.
Черные пакеты, гробы, все дела.
Мамка обрадовалась, ведь 14 миллионов получит.
За двоих. Белая «лада гранта», даже две, монако, коктейли, суши-бары.
Только перевода на карту, все нет и нет.
Но ведь это Россия.
Тут могло затеряться, там могло затеряться.
— Не мешайте дамочка. Еще нарожаете.
Ответили в военкомате.
Это Россия, где женщины, (вообще все: от 15 до 60 лет)
Обязаны рожать. По новому закону.
Тебе 50 лет, климакс, нет мужа, нет полового партнера, один хуй рожай.
Ты, сука, обязана.
Это Россия, где долбоеб, называется так не причине
скудоумства ума.
хотя, долбоебизм, это идеология наша.
Был капитализм, был царизм, был социализм.
А сейчас долбоебизм.
Это Россия.
Не поняли?…
Это Россия, когда нацпатриоты, имеют счета в заграничных банках, виллы в Майями.
А иноагент именно ты.
Это Россия, когда поют «за родину».
А сами сьебались.
Куда-то, туда, где тепло и хорошо.
Там не стреляют.
Это Россия, где перелетные птицы, больше не желают возвращаться на родину.
Это Россия, где рыжий кот с усами поел сметаны.
Устроил приватизацию, роснано, веерные отключения.
Наделал делов, сьебался, куда-то туда.
Это Россия, когда каждый человек может стать никем.
Это Россия, где зима не хочет приходить неожиданно.
Она отстрачивает, предупреждает вот я приду, вот я приду.
С морозами в минус 40.
Но люди, (власти) почему-то всегда не готовы.
Это Россия, когда нужно принуждать к миру, другую страну, то проявляется в военной агрессией.
Бей своих, чтоб чужие боялись.
Это Россия, чтобы устроить зимнюю олимпиаду «Сочи 2014».
(даже как-то не сочетается в уме Сочи, и зимняя.
Хотя грузовики мусоровозы завозили туда снег из Севера)
Это ладно, сколько завоевали медалей там?..
Они все дискваливицированны, в итоге.
ЧМ по футболу, ну построили стадион в Саранске.
И что теперь. Гол!
Пенсионеры уйдут на пенсию в 75 лет.
Пусть тоже гоняют мячик на пенсии, если доживут.
Это Россия, когда бабки пенсионерки создают «отряды путины», голосуют за него и проклинают загнивающую Америку.
Где загнивающие пенсионеры ездят на теслах, и мерсах.
Это Россия, когда на улицах только теперь китайский автопром.
Это россия, мать вашу…
Это Россия! — вы не поняли?!
(Долго думал как же преподнести, эти слова.
Наверно в форме стендапа. Только с чего начать.
Я, как и все, в детстве, когда тебя ставят на табуретку, в возрасте пяти лети, просят спеть песенку, или рассказать стишок, перед подгулявшими гостями.
Хотя вместо стишка выпалил
— Бля буду! Еби меня раком! Сильнее! Давай!
Это выражение услышал, когда к нам домой приходил усатый сантехник дядя Юра.
Мама осталась с ним спальне, закрылись, когда папы не было, а я играл в игрушки.
Они почему-то кричали и стонали.
Наверно от боли.
Хотя краны в ванной потом были заменены.
Как и папа. Он ушел от мамы. Куда-то.)
Это Россия, где заурядный инженер-конструктор, превращается в великого дворника.
Это Россия, где кипящий асфальт кладут на землю.
В минус 20 градусов. Зимой.
Это Россия, где каждый пенсионер имеет шанс дожить до пенсии.
Имеет шанс порыться в помойках.
Кстати, маленькие баки сделали.
Специально для таких людей.
Это Россия, где для бездомных котов и собак делаются гостиницы, а для человеков нет местов и смысла.
Это Россия, где теперь в телевизорах одни «якубовичи», «малаховы», «малышевы».
Это Россия, когда нет работы совсем.
В то же время завозятся миллионы мигрантов.
Из южных республик.
В связи нехваткой трудовых рук.
— Бля, а у меня что?! руки не трудовые?!
Блять, как же не догадался, — они растут из жопы.
Получаются жопные руки, не трудовые.
Как жаль, что жопорук.
Ну про СВО, тут вообще, грусть печаль.
Наверно ни один комик в здравом уме, не будет шутить про это.
Хотя, был один такой. Дошутился.
Под юбку спрятался.
Ушел человеком, вернулся самоваром.
Отрастил усы, сиди в камере, не пизди!
Особенно перед камерой.
Это Россия, где сын может спросить отца:
— А почему нас везут в теплушках по рельсам?
— Это мобилизация сынок.
— А почему так случилось?!
— Я не занимался политикой.
— И что теперь?
— Как что? Ну ты даешь.
— Каждому по два миллиона дают.
Вот вернемся, сразу 4 миллиона получим.
— Эх заживем. Вои мамка обрадуется.
Прошла неделя.
Черные пакеты, гробы, все дела.
Мамка обрадовалась, ведь 14 миллионов получит.
За двоих. Белая «лада гранта», даже две, монако, коктейли, суши-бары.
Только перевода на карту, все нет и нет.
Но ведь это Россия.
Тут могло затеряться, там могло затеряться.
— Не мешайте дамочка. Еще нарожаете.
Ответили в военкомате.
Это Россия, где женщины, (вообще все: от 15 до 60 лет)
Обязаны рожать. По новому закону.
Тебе 50 лет, климакс, нет мужа, нет полового партнера, один хуй рожай.
Ты, сука, обязана.
Это Россия, где долбоеб, называется так не причине
скудоумства ума.
хотя, долбоебизм, это идеология наша.
Был капитализм, был царизм, был социализм.
А сейчас долбоебизм.
Это Россия.
Не поняли?…
Это Россия, когда нацпатриоты, имеют счета в заграничных банках, виллы в Майями.
А иноагент именно ты.
Это Россия, когда поют «за родину».
А сами сьебались.
Куда-то, туда, где тепло и хорошо.
Там не стреляют.
Это Россия, где перелетные птицы, больше не желают возвращаться на родину.
Это Россия, где рыжий кот с усами поел сметаны.
Устроил приватизацию, роснано, веерные отключения.
Наделал делов, сьебался, куда-то туда.
Это Россия, когда каждый человек может стать никем.
Это Россия, где зима не хочет приходить неожиданно.
Она отстрачивает, предупреждает вот я приду, вот я приду.
С морозами в минус 40.
Но люди, (власти) почему-то всегда не готовы.
Это Россия, когда нужно принуждать к миру, другую страну, то проявляется в военной агрессией.
Бей своих, чтоб чужие боялись.
Это Россия, чтобы устроить зимнюю олимпиаду «Сочи 2014».
(даже как-то не сочетается в уме Сочи, и зимняя.
Хотя грузовики мусоровозы завозили туда снег из Севера)
Это ладно, сколько завоевали медалей там?..
Они все дискваливицированны, в итоге.
ЧМ по футболу, ну построили стадион в Саранске.
И что теперь. Гол!
Пенсионеры уйдут на пенсию в 75 лет.
Пусть тоже гоняют мячик на пенсии, если доживут.
Это Россия, когда бабки пенсионерки создают «отряды путины», голосуют за него и проклинают загнивающую Америку.
Где загнивающие пенсионеры ездят на теслах, и мерсах.
Это Россия, когда на улицах только теперь китайский автопром.
Это россия, мать вашу…
Уголок самовыражения
16.
По всей видимости, это была тень от высокого дома.
Неужели все напрасно?
Чтобы я только очутился здесь…
Грубо, очень грубо приготовлено.
Там, ты знаешь, не сбываются наши мечты.
Наверно это какое- то наваждение, от которого не могу избавиться.
Идешь и идешь, уже неважно куда.
Будто наматываешь бездумно круги на велотренажере.
Хотя есть небольшая разница, ты не стоишь на одном месте.
— Иди сюда, человек. Присаживайся.
Меня позвал какой-то араб. Сидящий на стуле в тени.
Солнце вставало в зенит, палило так, будто это последний день Помпеи
Что мне оставалось делать? я послушался.
Рядом с ним еще стоял незанятый стул.
Наверно для таких прохожих, вроде меня.
Араб лениво пил чай, зажевывая его яблоком.
Откусывая его понемногу.
— Солнце, это наше спасение. Это наша жизнь
Проговорил он.
— Можно я попью.
Спросил, доставая бутылку с водой из рюкзака.
— Пей. Будь как дома путник.
— Как ваше имя?
— Али.
Коротко ответил мужчина.
— А ты кто?
— Райбан.
— Откуда взялся?
— Из России.
— И что ты тут делаешь?
— Иду туда, к горам.
— Там опасно. Очень опасно. Особенно для таких, как ты.
Зайди в мой дом. Я покажу тебе всё.
— Окей.
Ведь спешить некуда было.
Дом снаружи не выглядел внушительным.
Внутри коридоров стояла темная прохлада.
Пройдя еще немного за провожатым, очутился в просторном светлом помещении.
Я огляделся по обстановке.
Это было вроде склада, по стенам навешаны стеллажи с разным товаром.
Пол с желтым линолеумом, по которому хозяин дома стал раскатывать рулон тканевой материи.
Я не понимал в этом ничего, но она показалась очень красивой.
— Гуд. Вери гуд.
Он стал снимать с полок, раскатывать ковры одним за одним.
— Ручная работа.
Похвалился хозяин.
Это были настоящие ковры, с узорами, с изображениями всяких сюжетов, в основном из Корана.
Как Мохаммед скачет на коне, читает азан, или что-то еще, из бытия проповедника.
— Найс! Вери найс!
— Снимай, снимай камера. Шутинг.
Али замахал рукой, чтобы снял великолепие на свою видеокамеру.
— Гуд джоб.
— Дальше, дальше. Плец гоу.
Мужчина зажег свет, приглашающим жестом, заводя куда вниз, вроде подвала.
— Ого, да тут пещера Али-бабы и сорока разбойников!
Воскликнул удивленно.
Глаза разбегались от находившихся сокровищ.
— Бикам хатта?!
— Сколько все это стоит?!
Подвал был разделен на несколько комнаток.
В одной находились драгоценности: бусы, цепи, ожерелья.
Еще в одной огнестрельное оружие: мушкеты с распахнутым дулом, ружья, дуэльные пистолеты как в кино.
В другой, холодное оружие: ножи, кинжалы, сабли, стилеты.
Был даже меч.
— Можно?
Али кивнул, разрешая.
Я бережно снял со стенки, меч.
Он был в железных ножнах, поэтому показался немного тяжелым.
Лезвие меча вышло из ножен с тяжким скрипом, наверно так и должно быть.
Оглядел его, примеряясь к руке, или скорее всего меч примерялся ко мне.
К моим возможностям: убить, или не убить противника.
Прокрутил несколько раз, вроде фланкировки.
Идеальный вес, идеально сбалансировано.
Стальное блестящее лезвие, заточенное ближе к острому концу, было в зазубринах.
Которое появляются, когда вступаешь в неравную схватку.
В борьбе за жизнь.
— Бери его. Насовсем. Если хочешь.
— Я заплачу всё что есть. Но куда его мне деть? Через границу ведь не пустят с ним.
Али задумчиво покачал головой.
— Я тебе его отдам, когда ты вернешься.
— А сейчас иди, с миром, пришелец.
— Иншалла.
Али кивнул, провожая меня из дома.
Снова идти, куда-то идти.
Но это меня радовало.
Жара, солнце, какие-то люди, аборигены, или обезьяны,
Но ведь это же Африка!
По всей видимости, это была тень от высокого дома.
Неужели все напрасно?
Чтобы я только очутился здесь…
Грубо, очень грубо приготовлено.
Там, ты знаешь, не сбываются наши мечты.
Наверно это какое- то наваждение, от которого не могу избавиться.
Идешь и идешь, уже неважно куда.
Будто наматываешь бездумно круги на велотренажере.
Хотя есть небольшая разница, ты не стоишь на одном месте.
— Иди сюда, человек. Присаживайся.
Меня позвал какой-то араб. Сидящий на стуле в тени.
Солнце вставало в зенит, палило так, будто это последний день Помпеи
Что мне оставалось делать? я послушался.
Рядом с ним еще стоял незанятый стул.
Наверно для таких прохожих, вроде меня.
Араб лениво пил чай, зажевывая его яблоком.
Откусывая его понемногу.
— Солнце, это наше спасение. Это наша жизнь
Проговорил он.
— Можно я попью.
Спросил, доставая бутылку с водой из рюкзака.
— Пей. Будь как дома путник.
— Как ваше имя?
— Али.
Коротко ответил мужчина.
— А ты кто?
— Райбан.
— Откуда взялся?
— Из России.
— И что ты тут делаешь?
— Иду туда, к горам.
— Там опасно. Очень опасно. Особенно для таких, как ты.
Зайди в мой дом. Я покажу тебе всё.
— Окей.
Ведь спешить некуда было.
Дом снаружи не выглядел внушительным.
Внутри коридоров стояла темная прохлада.
Пройдя еще немного за провожатым, очутился в просторном светлом помещении.
Я огляделся по обстановке.
Это было вроде склада, по стенам навешаны стеллажи с разным товаром.
Пол с желтым линолеумом, по которому хозяин дома стал раскатывать рулон тканевой материи.
Я не понимал в этом ничего, но она показалась очень красивой.
— Гуд. Вери гуд.
Он стал снимать с полок, раскатывать ковры одним за одним.
— Ручная работа.
Похвалился хозяин.
Это были настоящие ковры, с узорами, с изображениями всяких сюжетов, в основном из Корана.
Как Мохаммед скачет на коне, читает азан, или что-то еще, из бытия проповедника.
— Найс! Вери найс!
— Снимай, снимай камера. Шутинг.
Али замахал рукой, чтобы снял великолепие на свою видеокамеру.
— Гуд джоб.
— Дальше, дальше. Плец гоу.
Мужчина зажег свет, приглашающим жестом, заводя куда вниз, вроде подвала.
— Ого, да тут пещера Али-бабы и сорока разбойников!
Воскликнул удивленно.
Глаза разбегались от находившихся сокровищ.
— Бикам хатта?!
— Сколько все это стоит?!
Подвал был разделен на несколько комнаток.
В одной находились драгоценности: бусы, цепи, ожерелья.
Еще в одной огнестрельное оружие: мушкеты с распахнутым дулом, ружья, дуэльные пистолеты как в кино.
В другой, холодное оружие: ножи, кинжалы, сабли, стилеты.
Был даже меч.
— Можно?
Али кивнул, разрешая.
Я бережно снял со стенки, меч.
Он был в железных ножнах, поэтому показался немного тяжелым.
Лезвие меча вышло из ножен с тяжким скрипом, наверно так и должно быть.
Оглядел его, примеряясь к руке, или скорее всего меч примерялся ко мне.
К моим возможностям: убить, или не убить противника.
Прокрутил несколько раз, вроде фланкировки.
Идеальный вес, идеально сбалансировано.
Стальное блестящее лезвие, заточенное ближе к острому концу, было в зазубринах.
Которое появляются, когда вступаешь в неравную схватку.
В борьбе за жизнь.
— Бери его. Насовсем. Если хочешь.
— Я заплачу всё что есть. Но куда его мне деть? Через границу ведь не пустят с ним.
Али задумчиво покачал головой.
— Я тебе его отдам, когда ты вернешься.
— А сейчас иди, с миром, пришелец.
— Иншалла.
Али кивнул, провожая меня из дома.
Снова идти, куда-то идти.
Но это меня радовало.
Жара, солнце, какие-то люди, аборигены, или обезьяны,
Но ведь это же Африка!
Уголок самовыражения
Но ведь это же Африка!
Цель достигнута. Может остановиться на этом?
Спрашиваю сам себя, и не нахожу ответа.
Наверно надо просто идти.
Куда? Не имеет значения.
Вот река, бывшая. Она пересохла.
Я перешел ее по мосту, издали снимая как есть.
Мимо проезжали машины с людьми.
Это была автозаправка, на высоком табло высветились цифры.
Стоимость бензина и другого топлива.
Гостиница и ресторанный комплекс.
— Бикам хата?
Спросил у одного малого, вроде охранника.
Он ошивался внизу.
Может зазывала днем, или вышибала по ночам.
— Сто дирхам.
— Идите нахуй, с такими ценами.
Послал подальше, этого, малого.
Он обиженно покривился.
У него своя работа, а у меня своя.
Делать мир лучше.
Когда просто идешь по нему.
Поэтому не оставалось ничего делать, кроме как идти.
Вслед за горизонтом.
Я уже вышел на пустынную трассу.
По которой, изредка, раз в десять минут проезжал какой-то джип.
— Салам.
— Салам.
Ответил группе молодых парней.
Они сидели возле дороги в тени дерева.
Сидят и сидят, мне-то какое дело до всего?
Хотелось пить и поссать, одновременно.
Где-то там поблизости, росло раскидостое дерево
Направился к нему.
Наверно час или полчаса прошло, пока дошел до него.
Цель достигнута. Может остановиться на этом?
Спрашиваю сам себя, и не нахожу ответа.
Наверно надо просто идти.
Куда? Не имеет значения.
Вот река, бывшая. Она пересохла.
Я перешел ее по мосту, издали снимая как есть.
Мимо проезжали машины с людьми.
Это была автозаправка, на высоком табло высветились цифры.
Стоимость бензина и другого топлива.
Гостиница и ресторанный комплекс.
— Бикам хата?
Спросил у одного малого, вроде охранника.
Он ошивался внизу.
Может зазывала днем, или вышибала по ночам.
— Сто дирхам.
— Идите нахуй, с такими ценами.
Послал подальше, этого, малого.
Он обиженно покривился.
У него своя работа, а у меня своя.
Делать мир лучше.
Когда просто идешь по нему.
Поэтому не оставалось ничего делать, кроме как идти.
Вслед за горизонтом.
Я уже вышел на пустынную трассу.
По которой, изредка, раз в десять минут проезжал какой-то джип.
— Салам.
— Салам.
Ответил группе молодых парней.
Они сидели возле дороги в тени дерева.
Сидят и сидят, мне-то какое дело до всего?
Хотелось пить и поссать, одновременно.
Где-то там поблизости, росло раскидостое дерево
Направился к нему.
Наверно час или полчаса прошло, пока дошел до него.
Уголок самовыражения
Это россия, мать вашу…
Это Россия, где выборы, превратились в дни голосования на пеньках, или тайно, по интернету.
Когда никто не сможет подсчитать сколько голосов.
Хотя незачем, ведь кандидатов неугодных властям, давно уже нет на свете.
Но почему так все делается??
Правильно.
Они бояться.
Они бояться за свою жизнь, за свою жопу, за своих детишек которых пристроили на ПМЖ, в заграницах.
Они сука бояться, на публике показать свои лица.
Замазывая блюром, или надевая маски балаклавы.
Даже этот «олег николаич», потому что боится.
Он сам всё знает про свои преступления.
Поэтому толком не спит, даже где-то там, у себя дома.
Когда приезжает из «командировки», зарабатывая деньги, попутно убивая там других людей.
Они всё знают, потому боятся.
Потому что придется отвечать за всё сделанное.
Они теперь вынуждены спать дома по ночам с «калашами с оптическим прицелом в руках…»
Это цитата, не выдумал, из одного автора канала.
Кому интересно — «с юмором о политике».
Это клиника, палата номер шесть.
Но называется Россия.
Вот эти все ребятишки, решившиеся побегать с калашами.
Их много, сотни тысяч, они все теперь измазаны дерьмом.
От которого уже не отмыться.
Теперь оно внутри у них.
Полное заражение, так говорят врачи.
Нужна ампутация.
Это россия, когда есть врачи, ассоциации, симпозиумы, «голикова с арбидолом», но некому лечить по настоящему.
Нет приема к хирургу, к окулисту, к зубному.
Хочешь на прием, иди к платному.
Россия, когда надо на родине жить быстро, а умереть на СВО героем.
Хотя героем, тоже громко сказано.
Родился в «нулевых», и умер, тоже в «нулевых».
Таких примеров предостаточно.
Хоть не надо будет тратиться на погребения.
Хотя о чем это, когда денег нет, то приходится залезать в долги и в кредиты.
Это Россия, где выборы, превратились в дни голосования на пеньках, или тайно, по интернету.
Когда никто не сможет подсчитать сколько голосов.
Хотя незачем, ведь кандидатов неугодных властям, давно уже нет на свете.
Но почему так все делается??
Правильно.
Они бояться.
Они бояться за свою жизнь, за свою жопу, за своих детишек которых пристроили на ПМЖ, в заграницах.
Они сука бояться, на публике показать свои лица.
Замазывая блюром, или надевая маски балаклавы.
Даже этот «олег николаич», потому что боится.
Он сам всё знает про свои преступления.
Поэтому толком не спит, даже где-то там, у себя дома.
Когда приезжает из «командировки», зарабатывая деньги, попутно убивая там других людей.
Они всё знают, потому боятся.
Потому что придется отвечать за всё сделанное.
Они теперь вынуждены спать дома по ночам с «калашами с оптическим прицелом в руках…»
Это цитата, не выдумал, из одного автора канала.
Кому интересно — «с юмором о политике».
Это клиника, палата номер шесть.
Но называется Россия.
Вот эти все ребятишки, решившиеся побегать с калашами.
Их много, сотни тысяч, они все теперь измазаны дерьмом.
От которого уже не отмыться.
Теперь оно внутри у них.
Полное заражение, так говорят врачи.
Нужна ампутация.
Это россия, когда есть врачи, ассоциации, симпозиумы, «голикова с арбидолом», но некому лечить по настоящему.
Нет приема к хирургу, к окулисту, к зубному.
Хочешь на прием, иди к платному.
Россия, когда надо на родине жить быстро, а умереть на СВО героем.
Хотя героем, тоже громко сказано.
Родился в «нулевых», и умер, тоже в «нулевых».
Таких примеров предостаточно.
Хоть не надо будет тратиться на погребения.
Хотя о чем это, когда денег нет, то приходится залезать в долги и в кредиты.
Уголок самовыражения
Ника.
Вероника вернулась со мной.
В посольстве она сделала туристическую визу на месяц, ей очень хотелось погостить у меня.
Но когда пришло время улетать ей на родину, то рейсы отменили, начался локдаун.
Поэтому она осталась со мной в Эн-ске на неопределенное время, хоть без гражданства и незаконно, — но она, и я, — были рады этому обстоятельству.
В большом мире, теперь свирепствовал вирус, высоким шишкам было не до нас, мелких червячков.
Веронику, которую окрестил всё-таки Вороной, когда мы возвратились в Энск, сразу представил обществу моим новым другом.
Никто возражений не имел, особых и конкретных.
Наверно опасались необычную парочку; человека с изуродованным лицом, где сияет безумный взор одного правого глаза, и то ли девку то ли пацана, весьма хитрющей наружности, появившуюся буквально из ниоткуда. Руководство леспромхоза выделило нам жилье, в качестве моих былых заслуг.
Начался карантин, смекнул, что надо Вороне подыскать занятие, чтобы не болталась без дела.
Вот что главное в совместной жизни?
Некоторые скажут постель, любовь, цветы, ухаживания, романтика, поцелуи, всё в таком духе. Это конечно тоже, но не главное.
Главное, чтобы женщина была при деле, пускай работает, зарабатывает деньги в семью. Самый идеальный вариант, когда она будет работать, причем у вас на виду.
А то был случай у меня в молодости: нашел ей работу, а она там нашла другого. Но это был мой частный случай, совместной жизни.
Иначе, несмотря на всю любовь, женщина сходит с ума, сидя дома целыми днями, будет, вас мужиков, пилить, пилить и пилить.
Тут приходит конец любви, всем отношениям.
Поэтому снова подошел к начальству, с предложением, что требуется помощник, хотя бы на полставки.
Мне и ей, назначили медкомиссию с анализами.
Я то прошел, несмотря на то, что психиатр и по совместительству нарколог, он был в шляпе с высокой тульёй, задавал каверзные вопросы:
— Годен?
— Не понял вас? — сослал обратно вопрос к врачу.
— Что делаешь вечерами? Сериалы смотришь?
— Так ведь книжки читаю.
— Какие? Детективы, триллеры?
— Классику, — ответил честно.
— Что же из них?
— Чехова, Куприна, иногда Грема Грина.
Психиатр ухмыльнулся в бородку, словно последователь Фрейда:
— Интелектулал, а работаешь лесником. Как так?
— Так ведь Джек Лондон был матросом.
Психиатр поставил штамп в книжку, что годен к работе.
Он что-то вдогонку кричал мне, но не слышал, убежал по другим кабинетам. Он поставил штамп, да все врачи тоже.
Вероника также прошла медицинский контроль.
Её оформили стажером егеря, вместе с разрешением выходить за периметр, за блокпосты.
Подарил мой любимый нож Вороне.
Выписал ей снаряжение и оружие, которое имелось в наличии на складе. Стал тренировать её в непродолжительных вылазках по близлежащим лесам, учить тому, что сам знал.
Я сам, скорее всего, учился всему заново, приспосабливался к мировоззрению одним глазом. Это тоже непросто, поверьте мне.
Мы редко появлялись на людях.
Поэтому мы часть времени, свободную от работы, проводили вдвоем, в уютной комнатке барака для семейных мужиков, которую с поистине женским изяществом обустроила Ворона.
Она сшила занавески на окна, яркие скатерти постелила на стол, на кухонный столик. Оказались цветастые простыни на постели, лежали тёплые коврики на полу.
Комнату она называла: «это наше любимое гнёздышко вороны, а ты мой любимый вороньей пиррратик».
Так и говорила, раскатывая букву «Р», на испанский манер.
Со швейными принадлежностями, материалом, тканями, в Эн-ске было туго, приходилось заказывать с Большой земли, плюс ещё женские принадлежности: крема, шампуни, многое другое.
Когда происходила доставка, так сказать, гуманитарной помощи: продовольствия, выпивки, которое потом выгружали на склады местным барыгам.
А мы уже покупали за деньги у них, приплачивали за приватность заказа. В общем, потихоньку выкручивался, и Вороне было чем заняться вечерами.
Либо тихо не привлекая внимания, раз в неделю, сидели в «Баре» в углу помещения, слушая сплетни и новости от других бродяг, которые возвратились из далёких рейдов по зараженной местности.
Терял былую сноровку, боевые умения, выработанные рефлексы.
С этим ничего было нельзя поделать, ведь расслабился, или сказать по-простому — обабился, раскис и сдулся, как проколотый мяч, который долго пинала ногами детвора.
Хотя не возражал самому себе, с одной стороны было комфортно проживать с Вороной: уют, готовая еда, общение, постель по ночам. Это понимал, что предшествующего «себя» не вернуть.
Честно признаться; уже не мог драться, держать нож в руке, тем более поднять на кого-то руку.
Насилие, в любом виде, претило.
Разумеется, в окружении приходиться поддерживать репутацию циника, парня без принципов, моральных устоев.
А люди, всегда не так понимают других людей.
Ведь с одной стороны мнения общества обо мне было примерно таким: отщепенец со странностями, людей чурается, пугает их своим видом, друзей не заводит, помощи не просит, сам не оказывает, по душам ни с кем не общается, нашёл молоденького стажера, живет с ним, может он вдобавок содомит и педофил.
Но себя-то не обманешь. Наверно у меня теперь новый путь, как у евангельского проповедника.
Как там было в древней Индии: один добрейший души, не будем говорить кто именно, буддийский мудрец, который муху не обидит без нужды, просветлённый был насквозь, хотя раньше всех родичей переубивал пачками, учителей гнобил почем зря, а святым человеком потом прослыл.
Так он, тот мудрец, не считал это грехом, не брал в душу.
Такой секрет кармы. Так и у меня видимо.
Уже не было того Джоника. осталась от него одна фикция, или фетиш. Не знаю, как правильно обозначиться в нынешнем положении, тех старых спившихся доходяг, на которых я тогда несколько лет назад смотрел с презрением.
Теперь сам такой: ненужный и никудышный.
Вот вчера был нужен, а сегодня уже нет.
Хотя… тут тихонько произнёс:
— Арт, Арт.
Пёс где-то заворочался за стенкой, выскочил из коридорчика возле входной двери, радостно завилял хвостом, подскочил ближе.
Он просовывал морду мне на колени, чихая, отфыркиваясь от полноты чувств.
— Хороший, хороший, — приговаривал, ласково трепля его рукой по морде живое существо.— Остались мы вдвоем, кто-то уходит, кто-то приходит. Такова жизнь, всё равнозначно выходит, понимаешь ты.
— Есть хочешь?
Арт коротко гавкнул, помотал головой, да так, что висячие уши встрепенулись веером,— тут без слов понятно.
Я полураздетый встал с постели, достал из припасов большую банку мясной тушенки, вскрыл открывашкой, дал ему всю полную, пусть отъедается, мне не жалко.
Себе же стал неторопливо готовить кофе в маленькой кухне.
В состоянии полной отрешённости от всёго, что окружает вокруг, когда уже некуда спешить, ведь впереди целая жизнь, до места в событии, называемое смертью.
Наверно это хорошо когда никто и ничего не отвлекает, не мешает думать. Кроме безголосого пса, который с аппетитом чавкает тушёнкой и облизывает уже пустую жестянку.
***
Можно думать про слова, которые звучат рекламными или патриотическими слоганами на каждый день:
»Мы все — Россия», или креативное откровение:
«Копи на мечту». Примерно выглядит так по мнению копирайтеров; человек встаёт с раннего утра, идёт на работу, на чертов завод, где работает простым работягой, думает, — как исполнить мечту. Тут бац, в мозгу этого человека, всплывает зомбированная подсказка:
«Копи на мечту,— банк ВТБ, — у вас всё получиться».
Что тут такого, ведь владелец банка уже исполнил мечту, а точнее несколько: самолеты, виллы, яхты, кто его знает может имеет райский островок в частной собственности.
Если взять человека, разделить его жизнь на возрастные этапы, то получиться, что в детстве он думал про игрушки, детские игры с ребятами, в юности про девушек, что с ними связано.
Потом он думал про деньги и карьеру, уже когда становился дедушкой, наверно про надвигающуюся смерть, прожитую жизнь.
До старика далековато, деньги и власть не интересуют.
Мне оставалось только думать про нечто иное.
Об этом не говорят в храмах первосвященники, когда ставят во краю всех углов затасканного идола.
… Истиной может быть абсолютно всё: от зеленой травинки, растущей на краю тротуара; бесхозный камешек, лежащий над горной бездной; девушка, возможно неважно какая — симпатичная или не очень, ведь единого критерия красоты нет ни для кого, идущая независимой походкой впереди, наделяющей настороженным взглядом.
Либо одаривает улыбкой, легко проходя мимо.
Но вы саму улыбку не видите, она лишь угадывается по узенькой полоске её щеки, по повороту шейки скрытой за прической, или по осанке спины. Относиться нужно к ней бережно, с осторожностью.
Они, — предметы и девушка, — возможно, сами не знают, не понимают об этом. Но вы то догадываетесь с моих слов.
Я тоже, наверно знаю. Не собираюсь объяснять, — и так очевидно.
Если хорошенько подумать, очень хорошо.
Так бывает; вы думаете, долгожданная мысль приходит в голову.
Но она тут же уходит, оставляя вам проблески воспоминаний, о чём-то хорошем и светлом.
Наверно, что было в прошлом, которого нельзя изменить.
Мы ищем истину, а её не надо искать по всему свету.
Она в нас заложена. Ничего нового здесь нет.
Каждый толковый философ изрёк про это откровение, от Сократа до Канта, но у каждого человека сугубо своё личное понимание этого понятия. Интерпретация субъективизма, называется.
Или сказать ещё проще: каждый смотрит на мир своими глазами.
Можно смотреть глазами клоуна, можно глазами солдата, глазами врача, глазами художника, глазами мужчины или женщины, а сначала глазами детей.
Приходящие к нам мысли и мечты, — неважно какие,— это есть мы сами.
Если мы стремимся к чему-то внешнему, то исключительно из-за непонимания того, что внешнего нет нигде, кроме как внутри, а внутри нет нигде вообще. Часто окружающий кошмар так беспросветен, что мы говорим, — нет в жизни счастья.
Но оно всё равно где-то есть.
Мы истина, что являемся сами собой, — плохими, хорошими — не важно.
Мы просто являемся. Не имеет значения кем в этой жизни: дворником или артистом.
Кто говорит обратное — ха! полежите в могиле сто веков пока вас случайно не откопают и выпустят на свободу, проживать новый цикл возрождения.
Я уже был там, в той, или в этой жизни, кто это знает, кроме меня. Спускался, если назвать это действие словом.
Там тихо и темно, никого нет. Ни бога, ни дьявола, одна пустота, кроме наваждений, и оживших воспоминаний.
Не перейти ни в какую, пропасть там навечно.
Мы, люди, сами себя сознательно убиваем, запертые в тюрьме человеческого существования.
Когда мы убиваем себя, то покушаемся на живущего в нас бога.
Мы наказываем его за то, что он обрек нас на муки, пытаемся сравниться с ним во всемогуществе, или даже берем на себя его функции, внезапно заканчивая начатое им кукольное представление.
Если он создает мир, то в нашей власти опять растворить его во тьме; поскольку бог одна из наших идей, самоубийство есть тем самым убийство бога.
Но в те минуты отрешённой ясности и покоя, стоя над кофейником, снова пережил то, что так поразило меня несколько месяцев назад. Потом опять позабыл, наверно, потому, что не мог выразить сути этого переживания, а удержать в сознании мы можем лишь то, что сумеем облечь в мыслеформы, или в явственные слова, которые сможем произнести.
***
Тут кофейник закипел на огненном круге электрической плитки.
Я налил кофе в кружку, сел за стол, стал ждать, пока оно немного остынет. Арт. насытившись, прилёг на пол рядом, изредка поглядывая на меня с любопытством.
Всего год назад я планировал, что вот сделаю пару рисковых сделок по продаже древесины, срублю деньжат по-крупному, а потом можно выходить на пенсию в какой-нибудь заморский островок, где всегда тепло.
Не сложилось, почти не сложилось.
Теперь уже требуется выйти в отставку, но границы везде перекрыты, а куда можно попасть, там непригодная обстановка для здоровья.
Там инфицированные люди сознательно заражают здоровых людей, чтобы не было им обидно: сегодня сдохну я, а завтра уже ты.
Тут мне вспомнилось кое-что, но тогда не придал этому особого значения. Я напряг память, она стала восстанавливать события с механической точностью, каждую деталь происходившего два месяца назад.
***
Вероника вернулась со мной.
В посольстве она сделала туристическую визу на месяц, ей очень хотелось погостить у меня.
Но когда пришло время улетать ей на родину, то рейсы отменили, начался локдаун.
Поэтому она осталась со мной в Эн-ске на неопределенное время, хоть без гражданства и незаконно, — но она, и я, — были рады этому обстоятельству.
В большом мире, теперь свирепствовал вирус, высоким шишкам было не до нас, мелких червячков.
Веронику, которую окрестил всё-таки Вороной, когда мы возвратились в Энск, сразу представил обществу моим новым другом.
Никто возражений не имел, особых и конкретных.
Наверно опасались необычную парочку; человека с изуродованным лицом, где сияет безумный взор одного правого глаза, и то ли девку то ли пацана, весьма хитрющей наружности, появившуюся буквально из ниоткуда. Руководство леспромхоза выделило нам жилье, в качестве моих былых заслуг.
Начался карантин, смекнул, что надо Вороне подыскать занятие, чтобы не болталась без дела.
Вот что главное в совместной жизни?
Некоторые скажут постель, любовь, цветы, ухаживания, романтика, поцелуи, всё в таком духе. Это конечно тоже, но не главное.
Главное, чтобы женщина была при деле, пускай работает, зарабатывает деньги в семью. Самый идеальный вариант, когда она будет работать, причем у вас на виду.
А то был случай у меня в молодости: нашел ей работу, а она там нашла другого. Но это был мой частный случай, совместной жизни.
Иначе, несмотря на всю любовь, женщина сходит с ума, сидя дома целыми днями, будет, вас мужиков, пилить, пилить и пилить.
Тут приходит конец любви, всем отношениям.
Поэтому снова подошел к начальству, с предложением, что требуется помощник, хотя бы на полставки.
Мне и ей, назначили медкомиссию с анализами.
Я то прошел, несмотря на то, что психиатр и по совместительству нарколог, он был в шляпе с высокой тульёй, задавал каверзные вопросы:
— Годен?
— Не понял вас? — сослал обратно вопрос к врачу.
— Что делаешь вечерами? Сериалы смотришь?
— Так ведь книжки читаю.
— Какие? Детективы, триллеры?
— Классику, — ответил честно.
— Что же из них?
— Чехова, Куприна, иногда Грема Грина.
Психиатр ухмыльнулся в бородку, словно последователь Фрейда:
— Интелектулал, а работаешь лесником. Как так?
— Так ведь Джек Лондон был матросом.
Психиатр поставил штамп в книжку, что годен к работе.
Он что-то вдогонку кричал мне, но не слышал, убежал по другим кабинетам. Он поставил штамп, да все врачи тоже.
Вероника также прошла медицинский контроль.
Её оформили стажером егеря, вместе с разрешением выходить за периметр, за блокпосты.
Подарил мой любимый нож Вороне.
Выписал ей снаряжение и оружие, которое имелось в наличии на складе. Стал тренировать её в непродолжительных вылазках по близлежащим лесам, учить тому, что сам знал.
Я сам, скорее всего, учился всему заново, приспосабливался к мировоззрению одним глазом. Это тоже непросто, поверьте мне.
Мы редко появлялись на людях.
Поэтому мы часть времени, свободную от работы, проводили вдвоем, в уютной комнатке барака для семейных мужиков, которую с поистине женским изяществом обустроила Ворона.
Она сшила занавески на окна, яркие скатерти постелила на стол, на кухонный столик. Оказались цветастые простыни на постели, лежали тёплые коврики на полу.
Комнату она называла: «это наше любимое гнёздышко вороны, а ты мой любимый вороньей пиррратик».
Так и говорила, раскатывая букву «Р», на испанский манер.
Со швейными принадлежностями, материалом, тканями, в Эн-ске было туго, приходилось заказывать с Большой земли, плюс ещё женские принадлежности: крема, шампуни, многое другое.
Когда происходила доставка, так сказать, гуманитарной помощи: продовольствия, выпивки, которое потом выгружали на склады местным барыгам.
А мы уже покупали за деньги у них, приплачивали за приватность заказа. В общем, потихоньку выкручивался, и Вороне было чем заняться вечерами.
Либо тихо не привлекая внимания, раз в неделю, сидели в «Баре» в углу помещения, слушая сплетни и новости от других бродяг, которые возвратились из далёких рейдов по зараженной местности.
Терял былую сноровку, боевые умения, выработанные рефлексы.
С этим ничего было нельзя поделать, ведь расслабился, или сказать по-простому — обабился, раскис и сдулся, как проколотый мяч, который долго пинала ногами детвора.
Хотя не возражал самому себе, с одной стороны было комфортно проживать с Вороной: уют, готовая еда, общение, постель по ночам. Это понимал, что предшествующего «себя» не вернуть.
Честно признаться; уже не мог драться, держать нож в руке, тем более поднять на кого-то руку.
Насилие, в любом виде, претило.
Разумеется, в окружении приходиться поддерживать репутацию циника, парня без принципов, моральных устоев.
А люди, всегда не так понимают других людей.
Ведь с одной стороны мнения общества обо мне было примерно таким: отщепенец со странностями, людей чурается, пугает их своим видом, друзей не заводит, помощи не просит, сам не оказывает, по душам ни с кем не общается, нашёл молоденького стажера, живет с ним, может он вдобавок содомит и педофил.
Но себя-то не обманешь. Наверно у меня теперь новый путь, как у евангельского проповедника.
Как там было в древней Индии: один добрейший души, не будем говорить кто именно, буддийский мудрец, который муху не обидит без нужды, просветлённый был насквозь, хотя раньше всех родичей переубивал пачками, учителей гнобил почем зря, а святым человеком потом прослыл.
Так он, тот мудрец, не считал это грехом, не брал в душу.
Такой секрет кармы. Так и у меня видимо.
Уже не было того Джоника. осталась от него одна фикция, или фетиш. Не знаю, как правильно обозначиться в нынешнем положении, тех старых спившихся доходяг, на которых я тогда несколько лет назад смотрел с презрением.
Теперь сам такой: ненужный и никудышный.
Вот вчера был нужен, а сегодня уже нет.
Хотя… тут тихонько произнёс:
— Арт, Арт.
Пёс где-то заворочался за стенкой, выскочил из коридорчика возле входной двери, радостно завилял хвостом, подскочил ближе.
Он просовывал морду мне на колени, чихая, отфыркиваясь от полноты чувств.
— Хороший, хороший, — приговаривал, ласково трепля его рукой по морде живое существо.— Остались мы вдвоем, кто-то уходит, кто-то приходит. Такова жизнь, всё равнозначно выходит, понимаешь ты.
— Есть хочешь?
Арт коротко гавкнул, помотал головой, да так, что висячие уши встрепенулись веером,— тут без слов понятно.
Я полураздетый встал с постели, достал из припасов большую банку мясной тушенки, вскрыл открывашкой, дал ему всю полную, пусть отъедается, мне не жалко.
Себе же стал неторопливо готовить кофе в маленькой кухне.
В состоянии полной отрешённости от всёго, что окружает вокруг, когда уже некуда спешить, ведь впереди целая жизнь, до места в событии, называемое смертью.
Наверно это хорошо когда никто и ничего не отвлекает, не мешает думать. Кроме безголосого пса, который с аппетитом чавкает тушёнкой и облизывает уже пустую жестянку.
***
Можно думать про слова, которые звучат рекламными или патриотическими слоганами на каждый день:
»Мы все — Россия», или креативное откровение:
«Копи на мечту». Примерно выглядит так по мнению копирайтеров; человек встаёт с раннего утра, идёт на работу, на чертов завод, где работает простым работягой, думает, — как исполнить мечту. Тут бац, в мозгу этого человека, всплывает зомбированная подсказка:
«Копи на мечту,— банк ВТБ, — у вас всё получиться».
Что тут такого, ведь владелец банка уже исполнил мечту, а точнее несколько: самолеты, виллы, яхты, кто его знает может имеет райский островок в частной собственности.
Если взять человека, разделить его жизнь на возрастные этапы, то получиться, что в детстве он думал про игрушки, детские игры с ребятами, в юности про девушек, что с ними связано.
Потом он думал про деньги и карьеру, уже когда становился дедушкой, наверно про надвигающуюся смерть, прожитую жизнь.
До старика далековато, деньги и власть не интересуют.
Мне оставалось только думать про нечто иное.
Об этом не говорят в храмах первосвященники, когда ставят во краю всех углов затасканного идола.
… Истиной может быть абсолютно всё: от зеленой травинки, растущей на краю тротуара; бесхозный камешек, лежащий над горной бездной; девушка, возможно неважно какая — симпатичная или не очень, ведь единого критерия красоты нет ни для кого, идущая независимой походкой впереди, наделяющей настороженным взглядом.
Либо одаривает улыбкой, легко проходя мимо.
Но вы саму улыбку не видите, она лишь угадывается по узенькой полоске её щеки, по повороту шейки скрытой за прической, или по осанке спины. Относиться нужно к ней бережно, с осторожностью.
Они, — предметы и девушка, — возможно, сами не знают, не понимают об этом. Но вы то догадываетесь с моих слов.
Я тоже, наверно знаю. Не собираюсь объяснять, — и так очевидно.
Если хорошенько подумать, очень хорошо.
Так бывает; вы думаете, долгожданная мысль приходит в голову.
Но она тут же уходит, оставляя вам проблески воспоминаний, о чём-то хорошем и светлом.
Наверно, что было в прошлом, которого нельзя изменить.
Мы ищем истину, а её не надо искать по всему свету.
Она в нас заложена. Ничего нового здесь нет.
Каждый толковый философ изрёк про это откровение, от Сократа до Канта, но у каждого человека сугубо своё личное понимание этого понятия. Интерпретация субъективизма, называется.
Или сказать ещё проще: каждый смотрит на мир своими глазами.
Можно смотреть глазами клоуна, можно глазами солдата, глазами врача, глазами художника, глазами мужчины или женщины, а сначала глазами детей.
Приходящие к нам мысли и мечты, — неважно какие,— это есть мы сами.
Если мы стремимся к чему-то внешнему, то исключительно из-за непонимания того, что внешнего нет нигде, кроме как внутри, а внутри нет нигде вообще. Часто окружающий кошмар так беспросветен, что мы говорим, — нет в жизни счастья.
Но оно всё равно где-то есть.
Мы истина, что являемся сами собой, — плохими, хорошими — не важно.
Мы просто являемся. Не имеет значения кем в этой жизни: дворником или артистом.
Кто говорит обратное — ха! полежите в могиле сто веков пока вас случайно не откопают и выпустят на свободу, проживать новый цикл возрождения.
Я уже был там, в той, или в этой жизни, кто это знает, кроме меня. Спускался, если назвать это действие словом.
Там тихо и темно, никого нет. Ни бога, ни дьявола, одна пустота, кроме наваждений, и оживших воспоминаний.
Не перейти ни в какую, пропасть там навечно.
Мы, люди, сами себя сознательно убиваем, запертые в тюрьме человеческого существования.
Когда мы убиваем себя, то покушаемся на живущего в нас бога.
Мы наказываем его за то, что он обрек нас на муки, пытаемся сравниться с ним во всемогуществе, или даже берем на себя его функции, внезапно заканчивая начатое им кукольное представление.
Если он создает мир, то в нашей власти опять растворить его во тьме; поскольку бог одна из наших идей, самоубийство есть тем самым убийство бога.
Но в те минуты отрешённой ясности и покоя, стоя над кофейником, снова пережил то, что так поразило меня несколько месяцев назад. Потом опять позабыл, наверно, потому, что не мог выразить сути этого переживания, а удержать в сознании мы можем лишь то, что сумеем облечь в мыслеформы, или в явственные слова, которые сможем произнести.
***
Тут кофейник закипел на огненном круге электрической плитки.
Я налил кофе в кружку, сел за стол, стал ждать, пока оно немного остынет. Арт. насытившись, прилёг на пол рядом, изредка поглядывая на меня с любопытством.
Всего год назад я планировал, что вот сделаю пару рисковых сделок по продаже древесины, срублю деньжат по-крупному, а потом можно выходить на пенсию в какой-нибудь заморский островок, где всегда тепло.
Не сложилось, почти не сложилось.
Теперь уже требуется выйти в отставку, но границы везде перекрыты, а куда можно попасть, там непригодная обстановка для здоровья.
Там инфицированные люди сознательно заражают здоровых людей, чтобы не было им обидно: сегодня сдохну я, а завтра уже ты.
Тут мне вспомнилось кое-что, но тогда не придал этому особого значения. Я напряг память, она стала восстанавливать события с механической точностью, каждую деталь происходившего два месяца назад.
***
Уголок самовыражения
Мягкий полумрак, тени от обстановки и от нас, складки на шторке, трещинки на потолке, производимые звуки.
У нее на руках колышаться от движений медные браслетики, ногти аккуратно пострижены, лоб наморщен от усердия, а женственная осанка с челкой, которая спускается на глаза, сводит с ума.
Это происходило в один из милых, последних вечеров, проведённых с ней.
Я полулежал на диване, в половину уха слушал старенький фильм в записи на планшете.
Можно было зарейдить станции радио: музыку или новости, копаться в интернете, зайти в «сторис», «тик-ток», или в другую соцсеть. Но меня это нисколько не интересовало.
Вот вы говорите друг другу: глянь «сторис» по утру.
Но кроме шлюх, там нет людей.
Да, шлюхи достойные. Так получается.
И больше нет людей на свете.
Как-то раз зашел, посмотрел, с тех пор больше никогда не смотрю: ни утром, ни вечером.
Элитные проститутки, оказываются, по меркам сумасшедшего общества — уважаемыми сексологами и бьюти-блогерами.
По новостному радио, к примеру, объявляют рубрику «спорт».
Но про спорт там нет ничего: кто-то кого-то купил в клуб.
А кто-то отказался из-за маленьких денег. В миллион долларов.
Про спорт там нет ничего.
Разве это спорт? — когда должен выслушивать про закидоны салаги, который умеет пинать мячик чуть лучше других, если ему не заплатили больше миллиона долларов.
Это букмекеры, а не всесоюзное радио, которое обязано говорить о ежечасных новостях в стране.
Чемпионат по футболу переносится на другое время — дикторша дура, я без тебя знаю, что всем настал звиздец.
Теперь нахрен твой футбол мне, и другим людям, сдался.
Поэтому теперь отдавал предпочтение проверенной «классики», смотрел или слушал фильм, или классическую музыку.
Наверно, если бы мог озвучить свою жизнь, то это была та мелодия из фильма Вонга Карвая «любовное настроение», загадочное и целомудренное.
Конечно, расставание с юношеской любовью.
Тогда курить начал втихаря в туалете, всё остальное.
В общем, взрослел как все подростки в моё время.
Помню, тогда отрастил волосы до плеч на радость окрестным бабушкам и моей тоже, когда она отрывала из «хаера» клок за клоком. Она была бабушкой с жестким характером, выкованным в военное время, словно из песни «Моя бабушка курит трубку».
Гордая грива начинающего «хеви металлиста» редела и лысела не по дням, а по часам.
Назло ей, включал на самую громкость дефицитные записи металл-групп, они ревели на полную мощность, оглашая весь двор бешеным звучанием электрогитар, треском барабанов.
А все дворовые бабушки почему-то сидели на скамейке нашего подъезда, или соседнего, будто у них тут назначено пенсионное сбороще. Динамики басовито гудели и дрожали, бабушка мигом вбиралась в подъезд, врывалась в мою комнату, — без слов выдирала клок моего «хаера», потом бросалась к розетке, вытаскивала вилку проигрывателя. Что мне было делать…
Я был в полном унынии и прострации, мне казалось что скоро превращусь в лысого скинхеда.
На мое счастье, бабушка не курила трубку, о чем она сожалела иногда, высказывая мне, это в запале души.
Бабушка приготовляла из трав мази, они стояли в баночках возле бабушкиной кровати и холодильника.
Грешным делом подумал, что они помогут расти моим волосам.
Воровал эти снадобья напропалую, намазывал поредевшую прическу, чтобы она дыбом стояла, что даже черти пугались по ночам.
Вскоре мои кражи раскрылись, по словам бабушки, эти мази были наоборот от роста волос. Вот орал на весь дом.
В итоге мы как-то договорились.
Я не буду включать на полный звук «своих чертей», так бабушка выражалась по поводу «Металлики».
Она же перестанет драть мои бедные волосы.
Не знаю, но волосы с тех пор нормально росли.
Правда, сейчас седые больше растут, возраст, да жизнь такая.
При чем тут это? Так, вспомнилось.
Прошлого можно коснуться в памяти.
Наверное, если оно позволит, и позовёт к себе.
А в другой реальности, — как там живётся?
Надо пробовать на язык, как случается в детстве.
Брежневская пятиэтажка, возле подъезда обязательная скамейка из окрашенных досок основательно привинченных к железным бокам.
Рядом врос в асфальт железный дугообразный поручень, чтобы держась за него счищать грязь с обуви, перед заходом в дом.
Раньше ведь асфальт редко где был уложен по улицам.
Глина, земля, особенно в дождь, только сапоги резиновые выручают, или выручали. Не знаю, как будет правильнее выразиться, по отношению к реальностям.
Давнишний человек тот, у кого больше прошлого, чем будущего.
Воспоминания, ощущения от прожитого, шрамы, ранения, болезни,— это из прошлого.
Чем больше их, тем меньше остаётся будущего.
Валяйте воспоминания, что уж теперь.
Вообщем, сколько мне было тогда лет пять не больше, дворовые мальчишки постарше подначили лизнуть языком этот поручень.
Зима, мороз под двадцать, я чуть прикоснулся к ледяному железу, язык примёрз. Намертво.
Сначала было не больно, только немного боязно, что навсегда приморозился к поручню.
Я не ревел, ведь рядом уставясь на меня внимательно, стояли пацаны и девочки из нашего двора.
Ведь они говорили: ничего страшного, слизни иней с железа, он будет очень сладкий, как шоколадная конфета.
Я им поверил, и не знал, что делать.
Теперь даже позвать на помощь бабушку не мог, чуть дернёшься и больно языку.
Не помню, сколько я там скрючившись простоял, — минуту, а может целую вечность отмерянную тогда для меня.
Стужа стала щипать щёки, а холод колоть ноги в дешёвой обуви, не предназначенной для морозов.
Решившись на неизбежное, будь что будет — сдохну так сдохну, дернулся из всех силёнок, оставляя на поручне кусочек кожи с языка. Тут же рванул домой. В родной подъезд.
Там, внутри безопасности, дал вволю чувствам.
Ныл от души, в голос ревел как обиженный телёнок на весь белый свет, на этих плохих мальчишек, которые обманывают почем зря. Мудрая бабушка потом сказала с грустью, это первый урок, терпи, дальше будет больше, больнее и страшнее.
Хотя так не научился тогда, ездить на велике без рук.
Теперь я стал понимать стариков, сидящих в одиночестве на лавочках возле подъездов жилых домов.
Раньше думал: для чего они недвижно сидят, стонут, охают, для чего? Теперь стало понятно.
Называйте как хотите: дзен, нирвана, старческая мудрость, опыт жизни, случай, — что ты ещё живой, коптишь небо вздохами, это также приятно, ведь созерцание жизни сродни счастливой эйфории.
Только куда девается вековая мудрость; она уходит в пыль, растворяется в песках, закапывается в небытиё?
Тогда зачем, всё повторяется сначала.
Десятилетним мальчуганом точно помнил, что ходил в детсад, в школу, учил уроки, зубрил алфавит, занимался «физрой» и прочим, а дальше не помню.
Видно знание удалили, или само стёрлось из памяти.
Ах, если бы можно, вернуть вспять прошлое.
Хоть чуть, я бы простил всё бабушке.
Но время прошло, она умерла, лежит уже там.
Вместе со всеми покойниками. От слова покой, вечный покой.
Я когда-то хотел всё стереть из памяти. Знаете, как в фантастическом фильме: провода, наушники, приборы к мозгу. Наверно получилось, так бывает, после операции и сильного наркоза. Впрочем, надо вернуться.
***
Она рукодельничала, сидя перед столиком, где на нём горел маленький огонёк светильника.
Вроде, по-моему, делала себе новую вышивку на свой разукрашенный комбез егеря, по выкройкам из потрепанного толстого журнала моды «Бурда моден» на английском языке.
Он завалялся в пожелтевшем от времени шкафу от прошлых жильцов, Ворона постоянно что-то в нем вычитывала и срисовывала.
В комнате негромко звучал фильм, иногда стрекотала швейная машинка, я погружался в далёкие воспоминания.
Если забыть на некоторое время что за окном суровый мир, здесь было так мирно в одном отдельно взятом островке счастья, словно затишье перед грозой, ничего не предвещало её.
Хотя не так: предчувствовал её где-то глубоко внутри, эту метафорическую грозу, всё же я давно живу на этом свете, чтобы понять, — она когда-нибудь уйдет от меня, или мы расстанемся по многим причинам.
Живя здесь, в маленькой комнатке, не строил никаких планов на дальнейшее. Вообще никаких, жил, от дня ко дню как бог на душу положит. Год назад планировал, а сейчас уже нет.
Мы не обсуждали планы на будущее: не хотел обсуждать, ибо обсуждать было нечего, а она молчала на эту тему.
Наверно сама догадывалась женской интуицией, что на свете существует другая жизнь для девушек, нежели жизнь в карантине, кроме как быть стажером лесника и любовницей.
Я старше её раза в два, если не больше.
Ей двадцать лет — мне за сорок, гожусь ей в отцы.
Со мной у неё нет никаких перспектив, как выражаются современные девушки, стремящиеся к комфорту и благополучной жизни.
Наверно вы сами знаете, как трудно объяснить окружающим и самому себе, почему случилось именно так, свое положение в личной жизни: почему вы переспали с этим, почему она вышла замуж за другого претендента, или не вышла, почему тот вдруг женился на этой, а ту бросил.
Не будем наивными, не надо упреков.
Если же судьба вдруг дает маленький шанс провести короткое время счастливо, то плевать на людские предрассудки.
Нам было хорошо вместе жить в этот отрезок времени нескольких месяцев, она была маленькой женщиной, я взрослым мужчиной, этим всё сказано. Что будет дальше, мы не задумывались.
Я подсознательно оттягивал этот момент ухода.
Точно так, когда приходит время, из родительского гнезда вылетает оперившийся птенец.
Не зря окрестил её Вороной, — улыбнулся себе, своим мыслям.
Попробовал снова сконцентрироваться, «выйти из себя».
Увидеть пройденную сцену со стороны, вроде как видеокамерой висящей на потолке или сбоку на стене, а может двумя камерами сразу с нескольких ракурсов, впрочем, неважно.
Это запросто сделать, если мозг «раскачен» донельзя, всеми что ни на есть раздражителями головных рецепторов: от наркотиков до стресса в экстремальных ситуациях, от которых седеют волосы.
Помните, как в том сне: сначала травинка, потом камешек, девушка. С недавних пор, после потери глаза, мог вырабатывать такое состояние. Разумеется, трудно и затратно психически, каждый раз вживаться в новое тело или объект, а вот со стороны наблюдать за ними, это давалось мне намного легче.
Я продолжил вспоминать тот вечер.
***
… У неё в руках мелькала иголка с ниткой, щёлкали ножницы, с тихим стуком строчила портативная машинка.
Мы о чём-то беседовали, точно не помню о чём.
В основном о бытовых пустяках, или обсуждали кого-то, иногда перекидываясь словами, малозначительными фразами.
Так мне казалось.
Она встала со стула, что-то надела, чем-то зашуршала, затем обернулась, с восторгом спрашивая:
— Как я тебе? — зажав в губах иголку с ниткой, с парой булавок.
Я не разобрал ничего, что она произнесла, потому что сами понимаете, с иголкой во рту тяжело выговаривать слова.
Для меня это прозвучало как шепелявое бормотание.
— А-а, что? — произнес, не открывая глаз, точнее глаза.
— Хватит бурчать, всё время спать, — она вытащила иголку и булавки из губ.— Посмотри на меня, пиратик.
— Я не сплю,— пробурчал, отрываясь от воспоминаний, наконец, приоткрыл глаз.
Это не было вышивкой на салфетку, или какая-нибудь безделица, вроде кружевной накидки на тот старый шкаф.
Оно оказалось платьем, почти готовым, за исключением нескольких приколотых булавок, которые поддерживали формы по бокам. Дамское платье из бежевой, блестящей ткани, средней длины, обтягивающее её точёную фигурку, с вырезом на груди, как говорит светская богема «вечернее», наверняка сшитое по чертежам с того журнала «Бурды» за 1986 год.
Я был, даже немного поражён, что так она сумела самостоятельно сделать. Она гордо вздёрнула носик, кокетливо крутанулась на носочках без приподнятых пяток, точно заправская балерина на сцене.
— Как, нравлюсь? Красиво мне в нем?
— Да, ты красавица в нём. Но дамы у нас говорят: «как я выгляжу?», или: «мне это идёт к лицу?»
— Не придирайся!
Конечно, я придирался: это выглядело прекрасно, и столь же, мягко говоря, нелепо, словно одевать шикарное платье в деревне Малое Зюзюкино на вечернюю дойку в коровнике, полным коровьего дерьма. Тут я понял, что перебрал, решил извиниться, на всякий случай.
— Извини, ты мне очень нравишься в нём, да вообще в любой одежде.
Она обиженно фыркнула, юркнула за ширму, которую иногда она растягивала на протянутой веревке, чтобы переодеваться днём или вечером. При мне она стеснялась, видимо воспитание давало о себе знать. Оттуда она вышла в привычной одежде: штанах шароварах, в мужской рубахе, маленького размера.
Ворона одевалась без халатиков и блузок, чтобы не выделяться из нашей мужской братии, на случай если кто-нибудь нечаянно нагрянет в гости, а если на выход в «Бар», то тем более, — ничего женского, и надвинутое кепи на голову.
Ей не привыкать, ведь раньше она носила мусульманский никаб.
Она по пути надела тапочки, села на стул вполоборота ко мне, стала складывать лежавшие на столе швейное имущество, потом уставилась в окно, подперев подбородок ладошкой.
После молчания спросила.
— Джоник, скажи: что такое дом? вообще.
— Хмм, дом — это дом. Так банально говорят люди, когда хотят сказать, что вот мол, это место где я живу.
— Где я сейчас живу с тобой, это дом для меня?
— Конечно.
— А место где я раньше жила, и где родилась?
— Хмм, можно сказать, что тоже дом. Правда, старый дом.
— Получается, у меня есть много домов: старый и новый?
— Получается, что так.
— Всё равно, что-то я не пойму. У нас в мечети муллы говорили, что дом един.
— Наверно они тоже правы.
Я не хотел вступать с ней в спор.
Как вот ей объяснить про дом понятливей.
Честно говоря, я сам не знал внятного определения.
Помнится, в молодости на слуху всех поколений, от пацанов до дедушек, была песня: «Мой адрес Советский Союз».
Каждый порядочный гражданин почитал своим домом именно весь Союз. Если пойти думать в этом направлении, то можно считать планету Земля домом.
«Планета — наш дом!», громкий лозунг экологических активистов. Разумеется, они правы с одной стороны.
Также можно полагать домом Солнечную Систему, потом галактику,— если верить песне «Мы дети Галактики».
Старая группа «Земляне» тоже когда-то пела про дом:
«трава, трава у дома…»
Затем можно считать моим домом даже саму Вселенную.
Поэтому я ответил.
— Может быть, или как, по-испански сказать: «кисас…»
— Всё равно непонятно, — она насупилась, прикусила губку, видно тоже вспоминая о чём-то далёком, что было в детстве у неё.
Она мало рассказывала о нём, совсем не делилась воспоминаниями.
— Послушай, Вероника, это трудно объяснить на словах.
Я поставил на планшете фильм на паузу, залез в поиск «Яндекса», ведь «Гугл» был заблокирован, нажал первую же попавшую ссылку:
— Вот слушай, что пишут. Дом, может означать; место обитания, жилище; единица земельного владения; официальное название жилых или производственных корпусов, также служебных строений, расположенных на одном земельном участке, имеющих один учётный номер. К примеру: Дом Быта, Дом Культуры, Дом Техники. (Дом Хрен Знает Чего)
Дом — круг, цель в кёрлинге.
Дон или дом — форма вежливого обращения, произошедшая от лат. dominus — «господин».
Добавляется к имени монахов бенедиктинцев и картезианцев.
Дом — новогвинейский язык восточной группы семьи чимбу.
— И так далее. Понятно? — спросил я, хотя самому тут стало вообще ни черта непонятно.
В детстве мои родители отправились отмечать какой-то праздник.
Помню они говорили про меня: «вот был бы он путевый, а ведь он непутевый уродился…»
Я тогда много знал слов: хороший, злой, большой, маленький.
Но что означает путевый, или непутёвый не понимал.
Так и это недоразумение. Причём тут новогвинейский язык племён семей чимбу, монахи бенедиктинцы, обезличенный и официальный Дом Культуры под номером «один дробь два».
Керлинг, боулинг, бейсбол со спортивными терминами.
Причем тут они? Если разобрать всё по полочкам.
Она горько расхохоталась.
— Ха-ха, как может быть, ведь это не так? Правда?
— Да. Понимаешь, люди сами вечно напутывают, что к чему.
Так и с этим понятием «дом», сейчас тоже творится полная неразбериха. Во всех языках такая мешанина.
Вот на твоем испанском «каса» или «корал», тоже дом.
Не бери в голову. Просто забей.
— А мне нужно ясно знать, что такое дом! — упрямо заявила она.
— Зачем тебе это? — задумчиво проговорил я, отключая значок «Яндекса», запуская вновь фильм с паузы.
— Ладно, забей. Ха, такое смешное у вас слово.
— А у вас «кисас», оно похоже на кис-кис, когда кастрированных кошек подзывают.
Она неожиданно сменила тему:
— Ты не слышал о мужчинах, которые ушли в рейд и скоро вернутся?
— Нет, не слышал.
— Они должны через три дня возвратиться, потом будут отдыхать вечером в «Баре». Сходим туда?
— Кисас. Ведь ты знаешь, что я не люблю там бывать.
— Дей нада (пожалуйста), пиратик, — она вроде бы чуть ли не заплакала и взмолилась. Трудно понять женские чувства, что в них правдиво, или это актерская игра, притворство или жеманство.
Хотя женщины в основном в наш век, стали совсем без чувств, почти как я. Мне пришлось уступить:
— Ладно, сходим. Только учти, я опять там закидаюсь в дрова водкой. Стану пьяным. Так что будешь меня тащить, ведь не смогу идти. Потом буду домогаться любви, как одноглазый пират. Я усну, буду храпеть, а ты меня разденешь, я снова просплю до обеда.
Вот видишь, я всё знаю заранее.
— Ну и что. Давай всё равно сходим в «Бар»?
Я устала находиться здесь постоянно…
— Ладно, ладно. Завтра у нас по расписанию учебные стрельбы в лесу. Надо бы встать пораньше. Ты винтовку почистила кстати?
— Нет ещё. Ведь я шила…
— Так давай чисть стажер. Что сидим?! Эх, дать бы тебе три наряда вне очереди, да ты всё равно не поймешь. Смотри, заклинит — пиши пропало, останешься с голой задницей, против волков…
Я без злобы ворчал, дабы не обидеть её окончательно, не испортить любовное настроение, что царило в фильме и в жизни.
Конечно, я бы сам всё почистил и смазал, но порядок есть порядок. Она встала, уныло пошла в коридор, где была стойка с оружием, как в обычной ротной оружейке.
— Пиратик, ну у меня же потом ручки пахнут маслом.
А ты этого не любишь на ночь.
Вот чертовка Ворона! Знает ведь мою слабость.
— Хорошо, достань, приготовь, я сам почищу.
Тут она захлопала в ладошки, взвизгнула как девчонка, кинулась ко мне на постель. Потом полетел в сторону планшет, с неоконченным фильмом, потом наша одежда.
Ах да, тут уже не было замусоленных дел до чистки оружия в тот вечер, или уже в ночь. И кто кому готовит кофе, ведь его надо ещё размолоть в кофемолке.
Так бывает, когда уже ничего не надо делать по приказу.
Нам было хорошо, в этом запоздалом мирке, который мы создали сами, отгородившись от всех бедствий, тоненькой задёрнутой шторкой. Что тут сказать и добавить: »кисас, кисас, кисас…»
Когда можно подозвать котов и кошек, всех заодно на свете.
Олигархи и президенты, тоже сооружают личные мирки.
Кто-то из беспомощных правителей, скрывается от заражения в подземном бункере, выходя на связь с народом в режиме видеоконференций, кроме появления на публике в скафандре цвета яичного желтка, чтобы выглядело символично.
Кто-то из толстомордых нувориш швартует фешенебельную яхту возле отдалённого испанского острова.
Одинокий старик с иконой, думающий, что он наперсник господа, едущий в бронированном «мерседесе» с кортежем охраны.
Он скрывается в кельи, под пение братьев монахов, где потом сочиняет новые молитвы.
Что является лишь примитивной аффирмацией, словесным обращением к внутреннему «Я», а не к придуманному богу.
Но они это делают с помощью затратных энергий силы, карательных институтов, власти и денег, а мы непонятно из чего, что есть, сейчас под рукой. Для всего этого есть слова.
А как насчет того, для чего их нет?
Сложно ведь сказать на самом деле, что такое говорящий рояль, под странным названием «моцарт», в тоже время обреченный на вечное одиночество; болотная тина без имени, думающая одно и то же десять тысяч лет; луговой запах фиалок, под торговой маркой, наглухо запаянный в стеклянном флакончике, или отблеск последнего заката на глазном яблоке замерзшего альпиниста на вершине Эвереста, у которого было прежнее имя Меллори.
***
Имеется ввиду Меллори, британский альпинист, совершивший восхождение на Эверест в 1924 году, там же пропавшим без вести.
По одной из версий, он самым первым покорил вершину мира.
Его замерзшее тело нашли в 1999 году, привязанным ко вбитому крюку, на высоте около восьми тысяч метров, без британского флага при себе, что указывало, он оставил его непосредственно там.
А уже официально, после многих попыток, гора была покорена Хиллари из Новой Зеландии в 1953 году. Там был ещё второй запасной состав альпинистов под началом Эванса.
Это была экспедиция с современным снаряжением, с помощниками шерпами, под съемку кинокамерой, с кучей репортёров из «Нью-Йорк таймс». В честь его, названа горная стена, — ступени Хиллари. По сути, покорение Эвереста в данное время, является коммерческим предприятием, рекламным насосом по выкачиванию денег. Туда идут за брендовым фетишем, вот мол я покорил Эверест. Или чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса.
***
Да, что тут добавить. Мой налитый кофе в стакане совсем остыл на столе, чуть ли не покрываясь изморосью, хотя в комнате был хороший «плюс». Наверно, это есть шутка.
Всё, что было с Вероникой, тоже была шутка, как этот остывший стакан с кофе. Форма и содержание, помню этот закон.
Сам же придумал тогда. А если есть нечто другое.
Так, ни о чём, простая шутка от судьбы.
Когда я бухал, из-за той похотливой сучки в молодости, то прятал водку. От самого себя, в разных местах.
Потом поутру приходилось разгадывать кроссворд.
Это была жесть, кто понимает меня в то время
Вот помнишь, что точно должен остаться «пузырь».
Ты его ищешь, долго-долго, но его нет нигде, не можешь найти. Сначала возникает ярость, потом боль, под конец, разочарование в жизни, в людях. Потом всё-таки находишь заначку, бывало на другой день, но нет никаких чувств.
А женщины не понимают, почему мужики пьют горькую.
Они думают, что нам нравиться пить, и всё тут.
Мужики пьют не просто так.
Совсем нет, а из-за возникших проблем в жизни.
Есть случаи, когда пьёт запоем сынок олигарха, или звездный актер. Не из-за проблем в жизни, а совсем наоборот.
Но это, подчеркиваю, частные случаи.
Я же беру в статистику простых людей, коим причисляю себя.
Когда я пил — она спрашивала с издевкой.
Как пьется, ну пей больше, я же тебе больше рогов наставлю.
Я первый бросил её, уехал в Энск, навсегда.
Тут мне захотелось что-нибудь выпить покрепче этого кофе, которой напоминал мне о Вороне, о расставании.
Там в шкафу, который почти занимал всю стену комнаты, под нижней полкой был устроен мини-бар с алкоголем, где стоят: виски, джинн, текила, ром, коньяк, испанское вино для Вороны.
Не ящиками, не все полные: в какой-то бутылке половина жидкости, а где-то осталась всего на четверть.
Достал оставшуюся водку, вдруг, мне стало жарко.
Настолько, что я вмиг покрылся потом.
Бутылка выскользнула из рук, мокрой рыбкой.
Время вновь застыло, я успел её поймать в падении.
В голове зашумело, в оставшемся глазу потемнело, словно желал поднять стокилограммовую штангу.
Очередной приступ, подумал я. Головное давление и невралгия.
Так бывает, доктор предупреждал об этом.
Надо переждать некоторое время.
Я поставил не открытую бутылку на столик, включил комнатный вентилятор, улегся на смятую постель, стал думать.
О чем? — моим мозгом, который олицетворяет мой последний глаз.
Разумеется о ней, как бы ни пафосно это звучало.
Но нет, не о ней одной.
Женщины, девушки, — о, эти самые странные существа в нашем сумасбродном мире. Хотя со временем они тоже становятся обыкновенными стервами, которых заел быт и нищенское существование.
Хотите доказательств? Гляньте «сторис».
Интересно, что же они хотят в жизни от нас, от мужчин?
В своих затаенных желаниях, мечтах о любви, в сексе.
Денег? виллу? шикарную яхту?
Или большой, черный член негра?
Чтобы он, этот толстый член, как монстр пронзал их прелестные дырочки, трахал без передышки с утра до вечера, ибо вечером у них болит голова, ведь они хотят спать по ночам, как нравственные и приличные дамы, соответствующие образу морального общества.
Я не мог уяснить, ту ясную мысль, пронзающим одурманенный мозг озарением, почему Вероника бросила, ушла куда-то, может с кем-то. Не мог, и всё тут. До меня не доходило.
Почему… Да пусть катится к черту.
В жизни бывает всё.
Расстаются друзья с друзьями, любимые с любимыми.
Но так … Я правда не ожидал.
Бросить вот так, как ненужную вещь.
Я разозлился, на себя, на весь мир: ещё мне этого не хватает переживать из-за какой-то юбки.
Какое мне дело, ушла — так ушла, пусть проваливает к чертовой бабушке.
Дальше я стал размышлять о разном, что легко приходило в голову. К примеру, раньше я думал, почему обычно наркоманы не здороваются: доброе утро, здрасте, или добрый вечер. Теперь понял: это есть не неуважение к людям, это неуважение ко времени. Для них, что день что ночь, одинаково.
Они чувствуют себя в едином течении времени.
А ещё я стал понимать людей, которые дрались за землю в гражданских войнах.
Земли на всех не хватит в будущем, уже близком.
Я анархист по духу. Наверно когда Махно стал таким властным, он не смог отказаться от власти. Я бы смог, наверно.
А ещё я понял, почему женщины так много рожали детей
Дело не в гондоне, абортах, феминизме.
Дело в эпидемиях и в войнах.
Когда планета совсем безлюдна, ей не интересно.
У нее на руках колышаться от движений медные браслетики, ногти аккуратно пострижены, лоб наморщен от усердия, а женственная осанка с челкой, которая спускается на глаза, сводит с ума.
Это происходило в один из милых, последних вечеров, проведённых с ней.
Я полулежал на диване, в половину уха слушал старенький фильм в записи на планшете.
Можно было зарейдить станции радио: музыку или новости, копаться в интернете, зайти в «сторис», «тик-ток», или в другую соцсеть. Но меня это нисколько не интересовало.
Вот вы говорите друг другу: глянь «сторис» по утру.
Но кроме шлюх, там нет людей.
Да, шлюхи достойные. Так получается.
И больше нет людей на свете.
Как-то раз зашел, посмотрел, с тех пор больше никогда не смотрю: ни утром, ни вечером.
Элитные проститутки, оказываются, по меркам сумасшедшего общества — уважаемыми сексологами и бьюти-блогерами.
По новостному радио, к примеру, объявляют рубрику «спорт».
Но про спорт там нет ничего: кто-то кого-то купил в клуб.
А кто-то отказался из-за маленьких денег. В миллион долларов.
Про спорт там нет ничего.
Разве это спорт? — когда должен выслушивать про закидоны салаги, который умеет пинать мячик чуть лучше других, если ему не заплатили больше миллиона долларов.
Это букмекеры, а не всесоюзное радио, которое обязано говорить о ежечасных новостях в стране.
Чемпионат по футболу переносится на другое время — дикторша дура, я без тебя знаю, что всем настал звиздец.
Теперь нахрен твой футбол мне, и другим людям, сдался.
Поэтому теперь отдавал предпочтение проверенной «классики», смотрел или слушал фильм, или классическую музыку.
Наверно, если бы мог озвучить свою жизнь, то это была та мелодия из фильма Вонга Карвая «любовное настроение», загадочное и целомудренное.
Конечно, расставание с юношеской любовью.
Тогда курить начал втихаря в туалете, всё остальное.
В общем, взрослел как все подростки в моё время.
Помню, тогда отрастил волосы до плеч на радость окрестным бабушкам и моей тоже, когда она отрывала из «хаера» клок за клоком. Она была бабушкой с жестким характером, выкованным в военное время, словно из песни «Моя бабушка курит трубку».
Гордая грива начинающего «хеви металлиста» редела и лысела не по дням, а по часам.
Назло ей, включал на самую громкость дефицитные записи металл-групп, они ревели на полную мощность, оглашая весь двор бешеным звучанием электрогитар, треском барабанов.
А все дворовые бабушки почему-то сидели на скамейке нашего подъезда, или соседнего, будто у них тут назначено пенсионное сбороще. Динамики басовито гудели и дрожали, бабушка мигом вбиралась в подъезд, врывалась в мою комнату, — без слов выдирала клок моего «хаера», потом бросалась к розетке, вытаскивала вилку проигрывателя. Что мне было делать…
Я был в полном унынии и прострации, мне казалось что скоро превращусь в лысого скинхеда.
На мое счастье, бабушка не курила трубку, о чем она сожалела иногда, высказывая мне, это в запале души.
Бабушка приготовляла из трав мази, они стояли в баночках возле бабушкиной кровати и холодильника.
Грешным делом подумал, что они помогут расти моим волосам.
Воровал эти снадобья напропалую, намазывал поредевшую прическу, чтобы она дыбом стояла, что даже черти пугались по ночам.
Вскоре мои кражи раскрылись, по словам бабушки, эти мази были наоборот от роста волос. Вот орал на весь дом.
В итоге мы как-то договорились.
Я не буду включать на полный звук «своих чертей», так бабушка выражалась по поводу «Металлики».
Она же перестанет драть мои бедные волосы.
Не знаю, но волосы с тех пор нормально росли.
Правда, сейчас седые больше растут, возраст, да жизнь такая.
При чем тут это? Так, вспомнилось.
Прошлого можно коснуться в памяти.
Наверное, если оно позволит, и позовёт к себе.
А в другой реальности, — как там живётся?
Надо пробовать на язык, как случается в детстве.
Брежневская пятиэтажка, возле подъезда обязательная скамейка из окрашенных досок основательно привинченных к железным бокам.
Рядом врос в асфальт железный дугообразный поручень, чтобы держась за него счищать грязь с обуви, перед заходом в дом.
Раньше ведь асфальт редко где был уложен по улицам.
Глина, земля, особенно в дождь, только сапоги резиновые выручают, или выручали. Не знаю, как будет правильнее выразиться, по отношению к реальностям.
Давнишний человек тот, у кого больше прошлого, чем будущего.
Воспоминания, ощущения от прожитого, шрамы, ранения, болезни,— это из прошлого.
Чем больше их, тем меньше остаётся будущего.
Валяйте воспоминания, что уж теперь.
Вообщем, сколько мне было тогда лет пять не больше, дворовые мальчишки постарше подначили лизнуть языком этот поручень.
Зима, мороз под двадцать, я чуть прикоснулся к ледяному железу, язык примёрз. Намертво.
Сначала было не больно, только немного боязно, что навсегда приморозился к поручню.
Я не ревел, ведь рядом уставясь на меня внимательно, стояли пацаны и девочки из нашего двора.
Ведь они говорили: ничего страшного, слизни иней с железа, он будет очень сладкий, как шоколадная конфета.
Я им поверил, и не знал, что делать.
Теперь даже позвать на помощь бабушку не мог, чуть дернёшься и больно языку.
Не помню, сколько я там скрючившись простоял, — минуту, а может целую вечность отмерянную тогда для меня.
Стужа стала щипать щёки, а холод колоть ноги в дешёвой обуви, не предназначенной для морозов.
Решившись на неизбежное, будь что будет — сдохну так сдохну, дернулся из всех силёнок, оставляя на поручне кусочек кожи с языка. Тут же рванул домой. В родной подъезд.
Там, внутри безопасности, дал вволю чувствам.
Ныл от души, в голос ревел как обиженный телёнок на весь белый свет, на этих плохих мальчишек, которые обманывают почем зря. Мудрая бабушка потом сказала с грустью, это первый урок, терпи, дальше будет больше, больнее и страшнее.
Хотя так не научился тогда, ездить на велике без рук.
Теперь я стал понимать стариков, сидящих в одиночестве на лавочках возле подъездов жилых домов.
Раньше думал: для чего они недвижно сидят, стонут, охают, для чего? Теперь стало понятно.
Называйте как хотите: дзен, нирвана, старческая мудрость, опыт жизни, случай, — что ты ещё живой, коптишь небо вздохами, это также приятно, ведь созерцание жизни сродни счастливой эйфории.
Только куда девается вековая мудрость; она уходит в пыль, растворяется в песках, закапывается в небытиё?
Тогда зачем, всё повторяется сначала.
Десятилетним мальчуганом точно помнил, что ходил в детсад, в школу, учил уроки, зубрил алфавит, занимался «физрой» и прочим, а дальше не помню.
Видно знание удалили, или само стёрлось из памяти.
Ах, если бы можно, вернуть вспять прошлое.
Хоть чуть, я бы простил всё бабушке.
Но время прошло, она умерла, лежит уже там.
Вместе со всеми покойниками. От слова покой, вечный покой.
Я когда-то хотел всё стереть из памяти. Знаете, как в фантастическом фильме: провода, наушники, приборы к мозгу. Наверно получилось, так бывает, после операции и сильного наркоза. Впрочем, надо вернуться.
***
Она рукодельничала, сидя перед столиком, где на нём горел маленький огонёк светильника.
Вроде, по-моему, делала себе новую вышивку на свой разукрашенный комбез егеря, по выкройкам из потрепанного толстого журнала моды «Бурда моден» на английском языке.
Он завалялся в пожелтевшем от времени шкафу от прошлых жильцов, Ворона постоянно что-то в нем вычитывала и срисовывала.
В комнате негромко звучал фильм, иногда стрекотала швейная машинка, я погружался в далёкие воспоминания.
Если забыть на некоторое время что за окном суровый мир, здесь было так мирно в одном отдельно взятом островке счастья, словно затишье перед грозой, ничего не предвещало её.
Хотя не так: предчувствовал её где-то глубоко внутри, эту метафорическую грозу, всё же я давно живу на этом свете, чтобы понять, — она когда-нибудь уйдет от меня, или мы расстанемся по многим причинам.
Живя здесь, в маленькой комнатке, не строил никаких планов на дальнейшее. Вообще никаких, жил, от дня ко дню как бог на душу положит. Год назад планировал, а сейчас уже нет.
Мы не обсуждали планы на будущее: не хотел обсуждать, ибо обсуждать было нечего, а она молчала на эту тему.
Наверно сама догадывалась женской интуицией, что на свете существует другая жизнь для девушек, нежели жизнь в карантине, кроме как быть стажером лесника и любовницей.
Я старше её раза в два, если не больше.
Ей двадцать лет — мне за сорок, гожусь ей в отцы.
Со мной у неё нет никаких перспектив, как выражаются современные девушки, стремящиеся к комфорту и благополучной жизни.
Наверно вы сами знаете, как трудно объяснить окружающим и самому себе, почему случилось именно так, свое положение в личной жизни: почему вы переспали с этим, почему она вышла замуж за другого претендента, или не вышла, почему тот вдруг женился на этой, а ту бросил.
Не будем наивными, не надо упреков.
Если же судьба вдруг дает маленький шанс провести короткое время счастливо, то плевать на людские предрассудки.
Нам было хорошо вместе жить в этот отрезок времени нескольких месяцев, она была маленькой женщиной, я взрослым мужчиной, этим всё сказано. Что будет дальше, мы не задумывались.
Я подсознательно оттягивал этот момент ухода.
Точно так, когда приходит время, из родительского гнезда вылетает оперившийся птенец.
Не зря окрестил её Вороной, — улыбнулся себе, своим мыслям.
Попробовал снова сконцентрироваться, «выйти из себя».
Увидеть пройденную сцену со стороны, вроде как видеокамерой висящей на потолке или сбоку на стене, а может двумя камерами сразу с нескольких ракурсов, впрочем, неважно.
Это запросто сделать, если мозг «раскачен» донельзя, всеми что ни на есть раздражителями головных рецепторов: от наркотиков до стресса в экстремальных ситуациях, от которых седеют волосы.
Помните, как в том сне: сначала травинка, потом камешек, девушка. С недавних пор, после потери глаза, мог вырабатывать такое состояние. Разумеется, трудно и затратно психически, каждый раз вживаться в новое тело или объект, а вот со стороны наблюдать за ними, это давалось мне намного легче.
Я продолжил вспоминать тот вечер.
***
… У неё в руках мелькала иголка с ниткой, щёлкали ножницы, с тихим стуком строчила портативная машинка.
Мы о чём-то беседовали, точно не помню о чём.
В основном о бытовых пустяках, или обсуждали кого-то, иногда перекидываясь словами, малозначительными фразами.
Так мне казалось.
Она встала со стула, что-то надела, чем-то зашуршала, затем обернулась, с восторгом спрашивая:
— Как я тебе? — зажав в губах иголку с ниткой, с парой булавок.
Я не разобрал ничего, что она произнесла, потому что сами понимаете, с иголкой во рту тяжело выговаривать слова.
Для меня это прозвучало как шепелявое бормотание.
— А-а, что? — произнес, не открывая глаз, точнее глаза.
— Хватит бурчать, всё время спать, — она вытащила иголку и булавки из губ.— Посмотри на меня, пиратик.
— Я не сплю,— пробурчал, отрываясь от воспоминаний, наконец, приоткрыл глаз.
Это не было вышивкой на салфетку, или какая-нибудь безделица, вроде кружевной накидки на тот старый шкаф.
Оно оказалось платьем, почти готовым, за исключением нескольких приколотых булавок, которые поддерживали формы по бокам. Дамское платье из бежевой, блестящей ткани, средней длины, обтягивающее её точёную фигурку, с вырезом на груди, как говорит светская богема «вечернее», наверняка сшитое по чертежам с того журнала «Бурды» за 1986 год.
Я был, даже немного поражён, что так она сумела самостоятельно сделать. Она гордо вздёрнула носик, кокетливо крутанулась на носочках без приподнятых пяток, точно заправская балерина на сцене.
— Как, нравлюсь? Красиво мне в нем?
— Да, ты красавица в нём. Но дамы у нас говорят: «как я выгляжу?», или: «мне это идёт к лицу?»
— Не придирайся!
Конечно, я придирался: это выглядело прекрасно, и столь же, мягко говоря, нелепо, словно одевать шикарное платье в деревне Малое Зюзюкино на вечернюю дойку в коровнике, полным коровьего дерьма. Тут я понял, что перебрал, решил извиниться, на всякий случай.
— Извини, ты мне очень нравишься в нём, да вообще в любой одежде.
Она обиженно фыркнула, юркнула за ширму, которую иногда она растягивала на протянутой веревке, чтобы переодеваться днём или вечером. При мне она стеснялась, видимо воспитание давало о себе знать. Оттуда она вышла в привычной одежде: штанах шароварах, в мужской рубахе, маленького размера.
Ворона одевалась без халатиков и блузок, чтобы не выделяться из нашей мужской братии, на случай если кто-нибудь нечаянно нагрянет в гости, а если на выход в «Бар», то тем более, — ничего женского, и надвинутое кепи на голову.
Ей не привыкать, ведь раньше она носила мусульманский никаб.
Она по пути надела тапочки, села на стул вполоборота ко мне, стала складывать лежавшие на столе швейное имущество, потом уставилась в окно, подперев подбородок ладошкой.
После молчания спросила.
— Джоник, скажи: что такое дом? вообще.
— Хмм, дом — это дом. Так банально говорят люди, когда хотят сказать, что вот мол, это место где я живу.
— Где я сейчас живу с тобой, это дом для меня?
— Конечно.
— А место где я раньше жила, и где родилась?
— Хмм, можно сказать, что тоже дом. Правда, старый дом.
— Получается, у меня есть много домов: старый и новый?
— Получается, что так.
— Всё равно, что-то я не пойму. У нас в мечети муллы говорили, что дом един.
— Наверно они тоже правы.
Я не хотел вступать с ней в спор.
Как вот ей объяснить про дом понятливей.
Честно говоря, я сам не знал внятного определения.
Помнится, в молодости на слуху всех поколений, от пацанов до дедушек, была песня: «Мой адрес Советский Союз».
Каждый порядочный гражданин почитал своим домом именно весь Союз. Если пойти думать в этом направлении, то можно считать планету Земля домом.
«Планета — наш дом!», громкий лозунг экологических активистов. Разумеется, они правы с одной стороны.
Также можно полагать домом Солнечную Систему, потом галактику,— если верить песне «Мы дети Галактики».
Старая группа «Земляне» тоже когда-то пела про дом:
«трава, трава у дома…»
Затем можно считать моим домом даже саму Вселенную.
Поэтому я ответил.
— Может быть, или как, по-испански сказать: «кисас…»
— Всё равно непонятно, — она насупилась, прикусила губку, видно тоже вспоминая о чём-то далёком, что было в детстве у неё.
Она мало рассказывала о нём, совсем не делилась воспоминаниями.
— Послушай, Вероника, это трудно объяснить на словах.
Я поставил на планшете фильм на паузу, залез в поиск «Яндекса», ведь «Гугл» был заблокирован, нажал первую же попавшую ссылку:
— Вот слушай, что пишут. Дом, может означать; место обитания, жилище; единица земельного владения; официальное название жилых или производственных корпусов, также служебных строений, расположенных на одном земельном участке, имеющих один учётный номер. К примеру: Дом Быта, Дом Культуры, Дом Техники. (Дом Хрен Знает Чего)
Дом — круг, цель в кёрлинге.
Дон или дом — форма вежливого обращения, произошедшая от лат. dominus — «господин».
Добавляется к имени монахов бенедиктинцев и картезианцев.
Дом — новогвинейский язык восточной группы семьи чимбу.
— И так далее. Понятно? — спросил я, хотя самому тут стало вообще ни черта непонятно.
В детстве мои родители отправились отмечать какой-то праздник.
Помню они говорили про меня: «вот был бы он путевый, а ведь он непутевый уродился…»
Я тогда много знал слов: хороший, злой, большой, маленький.
Но что означает путевый, или непутёвый не понимал.
Так и это недоразумение. Причём тут новогвинейский язык племён семей чимбу, монахи бенедиктинцы, обезличенный и официальный Дом Культуры под номером «один дробь два».
Керлинг, боулинг, бейсбол со спортивными терминами.
Причем тут они? Если разобрать всё по полочкам.
Она горько расхохоталась.
— Ха-ха, как может быть, ведь это не так? Правда?
— Да. Понимаешь, люди сами вечно напутывают, что к чему.
Так и с этим понятием «дом», сейчас тоже творится полная неразбериха. Во всех языках такая мешанина.
Вот на твоем испанском «каса» или «корал», тоже дом.
Не бери в голову. Просто забей.
— А мне нужно ясно знать, что такое дом! — упрямо заявила она.
— Зачем тебе это? — задумчиво проговорил я, отключая значок «Яндекса», запуская вновь фильм с паузы.
— Ладно, забей. Ха, такое смешное у вас слово.
— А у вас «кисас», оно похоже на кис-кис, когда кастрированных кошек подзывают.
Она неожиданно сменила тему:
— Ты не слышал о мужчинах, которые ушли в рейд и скоро вернутся?
— Нет, не слышал.
— Они должны через три дня возвратиться, потом будут отдыхать вечером в «Баре». Сходим туда?
— Кисас. Ведь ты знаешь, что я не люблю там бывать.
— Дей нада (пожалуйста), пиратик, — она вроде бы чуть ли не заплакала и взмолилась. Трудно понять женские чувства, что в них правдиво, или это актерская игра, притворство или жеманство.
Хотя женщины в основном в наш век, стали совсем без чувств, почти как я. Мне пришлось уступить:
— Ладно, сходим. Только учти, я опять там закидаюсь в дрова водкой. Стану пьяным. Так что будешь меня тащить, ведь не смогу идти. Потом буду домогаться любви, как одноглазый пират. Я усну, буду храпеть, а ты меня разденешь, я снова просплю до обеда.
Вот видишь, я всё знаю заранее.
— Ну и что. Давай всё равно сходим в «Бар»?
Я устала находиться здесь постоянно…
— Ладно, ладно. Завтра у нас по расписанию учебные стрельбы в лесу. Надо бы встать пораньше. Ты винтовку почистила кстати?
— Нет ещё. Ведь я шила…
— Так давай чисть стажер. Что сидим?! Эх, дать бы тебе три наряда вне очереди, да ты всё равно не поймешь. Смотри, заклинит — пиши пропало, останешься с голой задницей, против волков…
Я без злобы ворчал, дабы не обидеть её окончательно, не испортить любовное настроение, что царило в фильме и в жизни.
Конечно, я бы сам всё почистил и смазал, но порядок есть порядок. Она встала, уныло пошла в коридор, где была стойка с оружием, как в обычной ротной оружейке.
— Пиратик, ну у меня же потом ручки пахнут маслом.
А ты этого не любишь на ночь.
Вот чертовка Ворона! Знает ведь мою слабость.
— Хорошо, достань, приготовь, я сам почищу.
Тут она захлопала в ладошки, взвизгнула как девчонка, кинулась ко мне на постель. Потом полетел в сторону планшет, с неоконченным фильмом, потом наша одежда.
Ах да, тут уже не было замусоленных дел до чистки оружия в тот вечер, или уже в ночь. И кто кому готовит кофе, ведь его надо ещё размолоть в кофемолке.
Так бывает, когда уже ничего не надо делать по приказу.
Нам было хорошо, в этом запоздалом мирке, который мы создали сами, отгородившись от всех бедствий, тоненькой задёрнутой шторкой. Что тут сказать и добавить: »кисас, кисас, кисас…»
Когда можно подозвать котов и кошек, всех заодно на свете.
Олигархи и президенты, тоже сооружают личные мирки.
Кто-то из беспомощных правителей, скрывается от заражения в подземном бункере, выходя на связь с народом в режиме видеоконференций, кроме появления на публике в скафандре цвета яичного желтка, чтобы выглядело символично.
Кто-то из толстомордых нувориш швартует фешенебельную яхту возле отдалённого испанского острова.
Одинокий старик с иконой, думающий, что он наперсник господа, едущий в бронированном «мерседесе» с кортежем охраны.
Он скрывается в кельи, под пение братьев монахов, где потом сочиняет новые молитвы.
Что является лишь примитивной аффирмацией, словесным обращением к внутреннему «Я», а не к придуманному богу.
Но они это делают с помощью затратных энергий силы, карательных институтов, власти и денег, а мы непонятно из чего, что есть, сейчас под рукой. Для всего этого есть слова.
А как насчет того, для чего их нет?
Сложно ведь сказать на самом деле, что такое говорящий рояль, под странным названием «моцарт», в тоже время обреченный на вечное одиночество; болотная тина без имени, думающая одно и то же десять тысяч лет; луговой запах фиалок, под торговой маркой, наглухо запаянный в стеклянном флакончике, или отблеск последнего заката на глазном яблоке замерзшего альпиниста на вершине Эвереста, у которого было прежнее имя Меллори.
***
Имеется ввиду Меллори, британский альпинист, совершивший восхождение на Эверест в 1924 году, там же пропавшим без вести.
По одной из версий, он самым первым покорил вершину мира.
Его замерзшее тело нашли в 1999 году, привязанным ко вбитому крюку, на высоте около восьми тысяч метров, без британского флага при себе, что указывало, он оставил его непосредственно там.
А уже официально, после многих попыток, гора была покорена Хиллари из Новой Зеландии в 1953 году. Там был ещё второй запасной состав альпинистов под началом Эванса.
Это была экспедиция с современным снаряжением, с помощниками шерпами, под съемку кинокамерой, с кучей репортёров из «Нью-Йорк таймс». В честь его, названа горная стена, — ступени Хиллари. По сути, покорение Эвереста в данное время, является коммерческим предприятием, рекламным насосом по выкачиванию денег. Туда идут за брендовым фетишем, вот мол я покорил Эверест. Или чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса.
***
Да, что тут добавить. Мой налитый кофе в стакане совсем остыл на столе, чуть ли не покрываясь изморосью, хотя в комнате был хороший «плюс». Наверно, это есть шутка.
Всё, что было с Вероникой, тоже была шутка, как этот остывший стакан с кофе. Форма и содержание, помню этот закон.
Сам же придумал тогда. А если есть нечто другое.
Так, ни о чём, простая шутка от судьбы.
Когда я бухал, из-за той похотливой сучки в молодости, то прятал водку. От самого себя, в разных местах.
Потом поутру приходилось разгадывать кроссворд.
Это была жесть, кто понимает меня в то время
Вот помнишь, что точно должен остаться «пузырь».
Ты его ищешь, долго-долго, но его нет нигде, не можешь найти. Сначала возникает ярость, потом боль, под конец, разочарование в жизни, в людях. Потом всё-таки находишь заначку, бывало на другой день, но нет никаких чувств.
А женщины не понимают, почему мужики пьют горькую.
Они думают, что нам нравиться пить, и всё тут.
Мужики пьют не просто так.
Совсем нет, а из-за возникших проблем в жизни.
Есть случаи, когда пьёт запоем сынок олигарха, или звездный актер. Не из-за проблем в жизни, а совсем наоборот.
Но это, подчеркиваю, частные случаи.
Я же беру в статистику простых людей, коим причисляю себя.
Когда я пил — она спрашивала с издевкой.
Как пьется, ну пей больше, я же тебе больше рогов наставлю.
Я первый бросил её, уехал в Энск, навсегда.
Тут мне захотелось что-нибудь выпить покрепче этого кофе, которой напоминал мне о Вороне, о расставании.
Там в шкафу, который почти занимал всю стену комнаты, под нижней полкой был устроен мини-бар с алкоголем, где стоят: виски, джинн, текила, ром, коньяк, испанское вино для Вороны.
Не ящиками, не все полные: в какой-то бутылке половина жидкости, а где-то осталась всего на четверть.
Достал оставшуюся водку, вдруг, мне стало жарко.
Настолько, что я вмиг покрылся потом.
Бутылка выскользнула из рук, мокрой рыбкой.
Время вновь застыло, я успел её поймать в падении.
В голове зашумело, в оставшемся глазу потемнело, словно желал поднять стокилограммовую штангу.
Очередной приступ, подумал я. Головное давление и невралгия.
Так бывает, доктор предупреждал об этом.
Надо переждать некоторое время.
Я поставил не открытую бутылку на столик, включил комнатный вентилятор, улегся на смятую постель, стал думать.
О чем? — моим мозгом, который олицетворяет мой последний глаз.
Разумеется о ней, как бы ни пафосно это звучало.
Но нет, не о ней одной.
Женщины, девушки, — о, эти самые странные существа в нашем сумасбродном мире. Хотя со временем они тоже становятся обыкновенными стервами, которых заел быт и нищенское существование.
Хотите доказательств? Гляньте «сторис».
Интересно, что же они хотят в жизни от нас, от мужчин?
В своих затаенных желаниях, мечтах о любви, в сексе.
Денег? виллу? шикарную яхту?
Или большой, черный член негра?
Чтобы он, этот толстый член, как монстр пронзал их прелестные дырочки, трахал без передышки с утра до вечера, ибо вечером у них болит голова, ведь они хотят спать по ночам, как нравственные и приличные дамы, соответствующие образу морального общества.
Я не мог уяснить, ту ясную мысль, пронзающим одурманенный мозг озарением, почему Вероника бросила, ушла куда-то, может с кем-то. Не мог, и всё тут. До меня не доходило.
Почему… Да пусть катится к черту.
В жизни бывает всё.
Расстаются друзья с друзьями, любимые с любимыми.
Но так … Я правда не ожидал.
Бросить вот так, как ненужную вещь.
Я разозлился, на себя, на весь мир: ещё мне этого не хватает переживать из-за какой-то юбки.
Какое мне дело, ушла — так ушла, пусть проваливает к чертовой бабушке.
Дальше я стал размышлять о разном, что легко приходило в голову. К примеру, раньше я думал, почему обычно наркоманы не здороваются: доброе утро, здрасте, или добрый вечер. Теперь понял: это есть не неуважение к людям, это неуважение ко времени. Для них, что день что ночь, одинаково.
Они чувствуют себя в едином течении времени.
А ещё я стал понимать людей, которые дрались за землю в гражданских войнах.
Земли на всех не хватит в будущем, уже близком.
Я анархист по духу. Наверно когда Махно стал таким властным, он не смог отказаться от власти. Я бы смог, наверно.
А ещё я понял, почему женщины так много рожали детей
Дело не в гондоне, абортах, феминизме.
Дело в эпидемиях и в войнах.
Когда планета совсем безлюдна, ей не интересно.
Уголок самовыражения
Когда проснулся, был ранний вечер.
Боль прошла из головы, но в душе она не пропала.
Сейчас пить одному вечером дома, затем последующую ночь, мне не хотелось. Было стремление не столько напиться снова, а увидеть чьи-то знакомые, незнакомые лица, услышать их грубые голоса, ощутить чужую, волнующую жизнь.
В конце концов, чем они дышат, как выживают в настоящее время, лишь бы не оставаться в одиночестве.
Ведь у меня теперь с уходом Вероники образовалась прорва ненужного времени, что его некуда потратить даже на ветреное времяпровождение в опустевшем доме, — с ужасом понял, — тут мне не помогут даже десяток прирученных собак и кошек.
Тут совсем не напрягаясь, в прочищенные сном мозги прокрались последние воспоминания о том посещении «Бара» с Вороной.
Там она несколько раз отлучалась от нашего столика, пропадала из моей прямой видимости и слышимости.
Что было не мудрено делать, учитывая моё состояние.
Она небрежно отпрашивалась у меня, говорила, что ей нужно сходить в туалет, уйти к барной стойке для заказа выпивки, или поменять диски на проигрывателе.
С досадой чертыхнулся, стал собираться, на этот раз, чтобы прогулять пса перед сном.
— Пес, давай собираться.
Арт с готовностью прорычал, поднял морду вверх.
Я придирчиво осмотрел его и добавил:
— Надо бы к тебе опознавательный знак привязать, что ты служебный пес.
Пришлось покопаться в шкафу, где нашелся отрез алой материи.
Из неё быстро соорудил вроде ошейника, повязал на узел ему на шею. Пес облизал мне руки.
Получилось неплохо, смотрелось как свадебный бант, только там выделяется белое на черном, а здесь красное на черном.
Оделся по весенней погоде, взял наличные деньги на всякий случай, и мы пошли гулять.
Шёл с Артом по безлюдной дорожке, впереди нас, лежал продолжительный спуск в центр Эн-ска.
Когда мы спустились меньше наполовину, то увидел одного человека: тот вел себя странно: он как-то крутился на одном месте, отчаянно размахивая чем-то в руке.
Наверно пьяный, подумал.
Мы подошли ближе, тут странный человек, оказавшимся мужского рода, закричал:
— Эй парень, помоги!
Заторопился подойти к нему вплотную.
— Что такое случилось?
— Нога отказала, идти не могу.
— Доведи до Заводского района, бога ради! Христом богом прошу! — взмолился человек.
Осмотрел его: вроде не врёт. Да какой ему смысл, врать в данной ситуации.
— И как? мне тебя на спину посадить?
— Нет, я возьму тебя под руку, как будто ты бабу ведешь, и вперед.
Ноги тогда сами пойдут, — кратко объяснил человек.
— Ладно, — согласился. — Цепляйся на буксир.
Дальше мы побрели втроем: Арт впереди, я с мужчиной под руку сзади.
Поначалу мы упорно молчали, смотрели вперед, по сторонам на природу, или себе под ноги.
Мужчины был стар, потерт, небрежно одет, впрочем, как и я.
В руке коричневая палка с рукояткой, она была со стертой позолотой, которую он перехватил за основание, и сейчас нес в руке. Его лицо побитое жизнью, темное с землистым оттенком, на котором пролегли густые морщины, ничего не выражало, кроме затаенной боли и страдания.
Сквозь скупую улыбку проглядывает пустой ряд почти без зубов, на голове топорщились редкими пучками седые, чуть рыжеватые волосы.
— Ты извиняй, парень, за остановку, — сбивчиво он начал первым.
— Ничего, бывает.
— Ты прав, бывает, вот слушай сюда, мою историю.
Я ногу отшиб очень сильно, дело было. Потом лечили, да без толку
Теперь вот маюсь с ней. Главное ведь что с ней происходит: то ходит, то не ходит.
Я сегодня к сеструхе договорился в гости сходить, а вот отказала.
— Теперь понятно, — сказал я.
Это я знал, так бывает иногда с людьми. Вроде бы не инсульт, а нога или рука не слушается приказов из мозга. Наотрез.
Или как по простому объяснить: во сне когда хочешь бежать, а ноги словно спутанные.
— Не дай бог никому. Хотя, ты, как погляжу, тоже с изъянчиком..
— Так и есть, инвалид инвалиду ведь обязан помочь. Как сам думаешь?
— Что мне теперь думать: помогаешь — и на этом спасибо.
Мне бы к сеструхе сегодня добраться, вот что думаю.
— Доберемся скоро,— успокоил того.
В самом деле, он шел довольно быстро, крепко уцепившись за мою руку, помахивал палкой в воздухе, в такт нашим шагам.
Он не спрашивал меня, кто я, как меня зовут, где живу, чем занимаюсь, прочую лабуду.
Я его тоже. Мне было неинтересно, хотелось доставить этого человека до точки назначения, потом разбежались, как в море корабли.
В тот район, где жила его сестра, мне было совсем не пути.
Но что ж, помогать так помогать до конца, проветриться мне надо. Не бросать же, его на полдороге.
Кстати о дороге. Я поинтересовался у него:
— Тот район Эн-ска, плохо знаю. Покажешь дорогу, куда тебе?
Он ответил, подумав немного:
— Попробую, покажу. Я ведь давненько там не был.
— Ой ли, чего-то ты темнишь, дед.
— Да чего мне темнить! — разозлился он вдруг. — Понастроили там всякого добра, а я сидел.
— Сидел… как сидел? — не понял ничего.
— Как-как… как обычно, как все сидят «там».
— А-а,— протянул я. — вот оно что.
Да уж, думал в ту минуту, уголовник попался в попутчики, хотя бывший. Может убийца, а может насильник, кто его знает.
А я ж его под ручку веду!
Нет, вред он мне сейчас причинит никак не может, ибо не в состоянии, это совершить.
Тут мы дошли, точнее доковыляли, до развилки: одна тропинка вела на Заводской район где жила сестра, другая крутила хвостом дорожки, в центр. Уголовник посмотрел на меня, улыбнулся, как лучшему другу, в уголках рта блеснули желтые фиксы на зубах:
— Да не ссы паря! Не боись. Не трону.
— Я не думал ссать. Погнали, что стоять зря. Арт, за мной.
Снова мы шли втроем, только с новыми думами о нашей никчёмной жизни, проходившей через безлюдную дорогу, на которой мы были всего лишь гости.
По одной стороне дорожке был воздвигнут заброшенный строительный забор, из гофрированной жести.
На нем, в его длинной протяжённости, черной краской были нарисованы разные человечки будто из наркоманской граффити,— сначала один был повешен, другой с ножом в груди, третий был разделен на части, будто его разделывали топором.
Уголовник заметил, что внимательно рассматриваю эти рисунки, но промолчал.
Мы стали подходить к району, сквозь кустарник и деревья показались первые многоэтажки жилых домов.
Стал терпеливо накрапывать мелкий дождик на нас.
— Дошли ведь! — обрадовался уголовник.
— Ага, ты это, тогда стучи палкой по земле. А то подумают…
Ну ты понял.
— Ясен пень.
Уголовник стал постукивать тростью, припадать на одну ногу, чересчур тянуть назад. Но мне, не терпелось его расспросить, не обращал на такие актерские мелочи:
— Как «там»? Почему попал туда?
Он задумался, потом стал говорить тусклым, сиплым голосом:
— В первый раз попал после армии. Я тогда хорошо отслужил срочную, на дембель старшиной поехал, чин по чину.
На гражданке мне было море по колено. Только отгулял месяц.
Как-то раз после кабака подрался конкретно с какими-то мудаками, а при мне был солдатский ремень, у которого пряжка, знаешь какая? Потом меня нашли, я не скрывался, дома гужевал, а тут менты нарисовались, потом повязали. На народном суде «хулиганка» прилетела; двое, после той драки, попали в больницу.
По ней заехал на «синюю» зону, в первый раз простым «бакланом».
Ну а дальше… дальше как в кино: украл, выпил, в тюрьму.
А как иначе, втянулся. Пошло — поехало, как по накатанной колее.
Веришь, нет?! срок за сроком, год за годом… эхх ма!
Да что говорить! То менты заметут и пришьют статью, когда я был не при делах, был сам виновен: кражи, разбои.
Я не отрицаю этого.
Тут эпидемия случилась, меня выпустили по амнистии.
Всё равно, говорят, ты скоро сдохнешь от вируса.
Иди на волю, лучше там сдыхай, чем здесь на тюрьме.
Нас много тогда выпустили, почти всех, кроме «смертников»…
— Значит, с ногой тоже там случилось?
— Точно так паря, тогда мне ногу поломали вчистую.
Нас чёрные зажали на разборке, никто не помог: ни вертухаи, ни мужики наши. Юрку Крюка они зарезали, а я вот выжил, всем сукам назло. Слушай, парень, а ты ведь точно на Крюка похож, не родственник ли часом? Может знал?
— Нет, извини, я не знал такого, — отозвался тихо.
— Ничего, такая жисть получилась со мной, и с ним, — ответил человек со сложной судьбой.
Что его винить? Ведь сам же, столько дерьма натворил в жизни, что мама не горюй.
Он остановился, выдернул руку, как-то скучно и монотонно надел капюшон от куртки на голову от дождика, посмотрел на небо прищуренными глазами, будто надеялся увидеть там что-то близкое, или кого-то родного.
Будто он видел рай, или того, кто познал земной ад.
Или свой родной дом с семьей.
Мы шли через район, иногда наперерез обходя чужие дома.
Он здоровался с кем-то, кому-то кивал, кому-то махал палкой.
Его тут знали, некоторые темные личности хотели что-то обсудить, но он ничуть не останавливался возле них.
Даже когда они его хотели угостить водочкой, или косячком палёной анаши, мы молча шли дальше.
Потом спросил его, внутри кипя от чего-то невысказанного:
— А семья есть? может жена, дети?
— Нету, откуда. Не завел, с молодости не получилось. какое там, когда по тюрьмам всегда ошивался. а сейчас... поздно уже.
Сеструха, только осталась из всей родни.
— Что теперь? Теперь как?! — снова на дело и обратно в зону? Или сейчас под пули гвардейцев?
— Не знаю. Пенсии ведь не оформлена на меня, на работу никто не берет.
— Ну хорошо: а как же кореша, связи всякие, авторитет?
— Был авторитет, весь вышел теперь. Да кому нужен калека?!
А на что жить, спрашивается. В тюрьме хоть кормили справно, подгоны от братвы всегда.
Выругался от души.
Чем мог помочь этому бедолаге дальше жить, кроме как довезти до подъезда, где живет его сестра.
Я сам такой неприкаянный.
И высказаться не могу, вряд ли бы он меня понял правильно.
Вздохнул, баловней любви и судьбы мало осталось на свете, или только нам так не везет.
Между тем мы обогнули по тротуару торец одной многоэтажки, дошли до поворота к первому подъезду.
Тут он буднично сказал:
— Пришли парень. А, постой, тебя как зовут то?
— Зачем тебе знать?
Он не стал отвечать. Вдруг он поднял голову, высматривая кого-то на балконах, заорал во всё горло:
— Нюрка!! Нюрка, зараза, это я, открой домофон быстро!
Толстая, курившая женщина в годах на балконе, тут же отозвалась не менее громче крика мужчины, на всю округу:
— Ага, счас, только шнурки поглажу. Жди там у двери.
Она швырнула окурок вниз, исчезла внутри квартиры.
Мужчина повернулся ко мне счастливым лицом:
— Это сеструха моя. Счас мне дверь откроет.
— Хорошо, иди тогда с миром, — откликнулся, подзывая пса.
До самого подъезда, мужчина уже дохромал сам, без моей помощи.
Из двери послышалась звонкая трель, он нажал кнопку, дернул ручку. Она послушно открылась, напоследок махнул ему рукой, прощай мол. Будь здоров друг.
Его смурное лицо преобразилось во что-то невероятное, наверно как было в его детстве.
Но потом исказилось от великого знания жизни, когда в ней узнаешь слезы нашего мира, свет и тень земли.
Он тоже махнул мне в ответ рукой с палкой, на его сжатых пальцах, до белых костяшков, мелькнули иссиня-черные наколки, роковые перстни вора в законе.
Выглядело так, будто он тонет, словно хотел высказать вслух, что было на душе, перед неизбежной смертью, или на покаянной исповеди, — не поминай меня зря лихом парень, не бойся, никому я не нужен! — тут он скрылся за дверью.
Она затворилась за ним, так, точно она была стальной дверью в тюремный каземат, с каким-то неестественным зубовным скрежетом, словно перемалывая человеческие жизни.
Наверно он уже Дома, подумал, ведь он стремился сюда попасть.
А дом есть дом, даже если он станет человеку последней домовиной.
Гроб в старину непросто так называли.
После этого я шел обратной дорогой к развилке, Арт потихоньку трусил рядом. Здесь на Заводском районе, мало ходил, мало что знал, где что находиться, хотя тут сплошные дома.
Ступил на тротуар, стал обходить с краю несколько многоэтажек стоящих близко рядом, параллельно друг другу.
Арт отбежал от меня, проверяя носом чужую территорию.
Тут в спину мне послышалось, из одного крайних подъездов:
— Эй братан!
Где-то в груди, что-то сжалось и ёкнуло.
Не останавливаясь, я шел дальше, успокаивая себя,— наверно это не мне кричат. Снова окрик, громче и требовательней:
— Братан, стоять!
Это было уже точно ко мне, пришлось остановится.
Повернулся, увидел, что подходит мужчина.
Подходит очень быстро, очень грамотно, как подходят к сопернику хорошие рукопашники, или боксёры экстра-класса.
Как говаривал в свою бытность один сенсей: «Хорошего мастера боевых искусств, можно узнать по его походке».
Отточенные движения мужчины были видны во всём, резкие, выверенные, вплоть до миллиметра.
Он был примерно моих лет, но чуть выше и крепче.
Есть такие люди, от которых на расстоянии заранее ощущаешь угрозу, вызывают тревожность.
Даже неискушённые люди могут это прочувствовать, правда уже перед смертью, или в момент самого нападения.
Поэтому, прежде, чем стал останавливаться, засунул руку в карман, когда обернулся, то уже сжимал в ладони баллончик «перца», пока направленный вниз.
Какое-никакое, ведь это оружие самообороны, а прыгать и махать руками, сейчас мне совсем не улыбалось.
Нас разделяло метров пять, мужчина увидел что у меня находиться в руке, сбавил темп сближения и тон:
— Братан, расслабься, я просто хотел спросить…
Мужчина осторожно подходил, не прерывая шага ближе и ближе, правая рука у него была за спиной. Что в ней находилось, мне было неизвестно, почему-то не сильно хотелось угадывать.
Он подходил ко мне широко улыбаясь, будто говоря мне, что мол зря пугаюсь добрых людей, но в его оскале таилось что-то волчье.
Выбросил руку вперед, — кулак с «перцем» уставился в его лицо.
Будто наткнувшись на преграду, мужчина остановился на месте, ухмылка его пропала:
— Ладно, я понял. слышь братан, я спросить только.
— Спрашивай!
— Короче, такое дело, тут парень с девкой мимо не пробегали?
— Нет, не видел.
— Да ладно, должны были, вон в ту сторону; парень такой, девка такая…
Тут он жестами стал изображать фигуры, руку он всё же достал из-за спины, в ней ничего уже не было.
— Нет, не было таких, — ответил, не убирая баллончик с цели.
Понятно дело, что это разводка для дурачков; бегущие парень с девкой. Ему надо было как-то выкрутиться из этой глупой, для него, ситуации, — гоп-стоп не удался, он с лету придумал эту сказку. Сверкнув угрюмой гримасой, после харкнув на асфальт большим плевком, мужчина оборотился от меня, убрался назад к высотным домам, по пути озлобленно выражаясь на что-то.
Видимо на современное общество, где уже нет лохов.
Я подозвал Арта, он подбежал, только после этого сунул «перец» обратно в карман, мы отправились дальше по району.
Сейчас мы проходили мимо супермаркета, на его рекламных вывесках красовалось гордое название «на районе», именно такое название, как ведущий мировой бренд торговли продуктами.
Я притормозил шаги, возле входа в тот магазин, чтобы рассмотреть нечто новое: здания, вывески, рекламы, людей.
Почти протягивая руки к ним, распахивая грудь нараспашку.
Наверно, всё таки, от того что мне стало жарко, под курткой.
Тут ко мне подвалил один незнакомый товарищ.
Это был мужчина моих лет, с неуверенной походкой.
Он был худ, тощ, среднего роста.
На которого посмотришь, сразу готова характеристика на него: лох по жизни, или можно писать пособие для начинающих:
«как стать крутым неудачником».
Но, послушайте, однако же, он ко мне подходил, — значит что-то было такое в нём,— я стал наблюдать. Он за мной тоже, как реагирую на его приближение. Мы стали смотреть друг на друга, хотя это всё длилось секунду, или две, не больше.
Я уже приготовился к банальным просьбам вроде таких: выручить мелочью, дать денег на лекарство, на хлеб, или выдать несколько сигарет, конечно, взаймы. А они при нашей неизбежной встречи обязательно отдадут, и деньги, и сигареты.
Таких просителей я сразу отшивал.
По меркам Эн-ска, я выглядел офигенным миллионером: получал пенсию, и зарплату.
Конечно, было не так уж плохо, жизнь в городе продолжалась.
Дороги чистили, во дворах убирались дворники.
Был газ, свет, тепло в батареях, работали школы, садики, магазины, где продавалась продукция нашего продовольственного хлебозавода, также мини-пекарни. Продолжалось соцобеспечение пенсиями и пособиями.
Худо-бедно, была власть в городе, под контролем штаба, где заседали представители силовых структур, правда, а не депутатов из мерии.
Существовали рестораны, кафе, бары, даже салоны красоты.
Конечно, у барыг выручка упала в разы, по сравнению, как говорится, с «тучными временами».
Кто-то с элитного коньяка перешёл на простую водку, или занялся самогоноварением, а кто курил «мальборо» перевёлся на «приму».
Инфляции почти не было, цены на всё регулировались вручную, но из-за этого был дефицит с топливом на автозаправках, которые тоже контролировались большим количеством силовиков.
Кто не знает, туда входят, кроме «официалов», вооружённые боевики: из казачества, «нацобороны», «сорок сороков», «русского марша», и прочие головорезы из разных «дружин».
Которые с большим удовольствием, взялись за грязную работёнку.
За незаконное проникновение в город — расстрел.
За побег из города — расстрел.
За совершённое преступление, неважно какое, — расстрел.
Юристы и адвокаты всех рангов, сидели без дела.
Заводы стояли, строительство не велось, нефть не качалась.
Власть, с начала пандемии, как всегда, опоздала ввести режим ЧС.
Наверно боялись, что деньги придется раздавать из ФНБ.
Потом ввели, но было уже поздно.
Деньги населению всё равно не раздали, посетовав, что денег там уже совсем не осталось.
На сносную жизнь мне хватало с лихвой.
А у каждого третьего человека, этого не было: ни пенсии, ни работы. Разумеется, бабушке, или старику, — которые подходили ко мне с просьбой о помощи, давал деньги без разговоров.
Ну же, давай, спрашивай,— молча молил о его храброй просьбе.
Мне нужно было сорвать на ком-то злость.
— Здрасте вам, — тихо произнес незнакомец.
Уже хорошо, подумал, культурный человек попался.
Что будет дальше? На его приветствие я промолчал, лишь глазом показал, что он может продолжать говорить.
— Понимаете, в чем дело, — робко прошептал он.
— Нет пока.
— Мне очень плохо.
— Сочувствую, чем обязан тогда? Я ведь не скорая помощь.
— Поймите меня верно, прямо сейчас, поругался с женой, она бросила меня, ушла к другому.
— И что теперь?
— Хочу выпить,— заявил он честно. Тут в его глазах вспыхнула затаённая злоба, то ли на меня, что я вот такой, то ли на весь мир.
Она вспыхнула только на мгновение, сразу погасла, успел её заметить, но не придал значения.
— Ха, так вот же магазин, там продают всё что угодно, в чем проблемы?!
— Денег нет, дома тоже нет у меня, — стыдливо признался незнакомец. — Может вы одолжите денежку на бутылочку беленькой?
Я осмотрел его: он натурально был немного не в себе: ноги подкашивались, руки подергивались в нервном треморе, как после истерического скандала.
— Слушай, а меня тоже бросили, — сказал я, ему в горькое утешение.— Правда не сейчас, не жена, а подруга. Но видишь же, живой пока стою. Так что соберись. Не будь тряпкой.
При этих словах, он как-то жалко скукожился, но всё же осмелился спросить:
— Как проходило у тебя?
— Тяжело, — признался я.— Ладно, черт с тобой, возьму тебе выпить. Только пить будем вместе. Стой здесь. Вот, постой вместе с Артом.
Я подозвал пса к незнакомцу:
— Стойте, оба здесь рядом.
Потом направился в магазин.
— Возьми ещё сигарет, самых дешёвых, — услышал вслед.
— Ладно, — проворчал без злости.
Арт гавкнул вдогонку, будто ему тоже что-то надо из магазина.
Возле входа на крыльцо, на низкой оградке, сидели два мужика, они были в изрядном подпитии, спорили с друг другом, чей дед воевал лучше в великую отечественную, у кого было больше наград. Я прошёл мимо них, открыл дверь магазина, только зашел внутрь торгового зала, стал осматриваться, раздался громкий голос:
— А вот первый настоящий человек к нам зашел!
Поначалу я не понял, что это обращение было адресовано лично ко мне. Трудно ориентироваться одним глазом в пространстве, ещё свет бил в глаз, было яркое освещение, сразу в перепад с темной улицей. Не разбираясь, брякнул в ответ, кто бы это не был:
— Все люди как человеки, я один из них.
— Человек не может быть как все, по эмпатическому состоянию. Если нет, то он, находится во владениях стадного чувства.
Как ты, брат мой? — парировали мне оттуда.
Наконец я увидел говорившего слова замудренного приветствия; мужчина, чрезвычайно высокого роста, на лице очки, сквозь толстые линзы которых, посверкивают острые проницательны глаза. Выбрит, но на щеках отпущены небольшие баки.
На губах играет ироничная улыбка, на голове фетровая шляпа загнутая на ковбойский фасон, а так он был одет в серый твидовый костюм-тройку, только без галстука.
— Вполне, я то в абсолютной симфонии, а ты кто? Ещё один последователь Фрейда на мою голову?
Он не удосужил меня ответом, тут же переключился на других покупателей, которые подошли к кассе; мужчину в годах, пожилую женщину. Он с ними разговаривал беззаботно, как со старыми друзьями, со смехом и шутками.
Наверно, его тут знали, подумал я.
Я прошелся по огромному, безлюдному магазину, но алкоголь и сигареты тут продавились только на кассах, видимо во избежание мелких краж, поэтому я стал в очередь за этими покупателями.
Они расплатились, вскоре ушли друг за другом.
Человек в шляпе, провожал их до двери магазина, при этом снимал свою шляпу. Выглядело это так, словно он был его домом, а они его хорошие гости. Настала моя очередь на кассе, стал заказывать товар продавцу: по бутылке дорогой водки, минералки, сигареты, батончик «сникерса». Тут ко мне, в один миг, подскочил тот, в шляпе. Странное выражение «подскочил», но так и было.
Это смотрелось очень комично при его росте, телосложению, пристойной одежде.
— Не соблаговолите ли подать-с пару копеечек на стаканчик коффэ?— с акцентом на последнем слове произнёс он.
— Извольте-с.
Я улыбнулся, мне было весело смотреть на него, на его клоунаду, стал рыться в карманах куртки, там позвякивала мелочь.
— Держите. Чем могу.
Тот в шляпе, сгреб мою горсть мелочи в огромную лапищу, но увидев мои крупные купюры, когда я стал расплачиваться за водку и остальное, вкрадчиво предложил:
— А может ассигнацией подадите? Не комильфо, я ведь не нищий.
— Это точно! А не будет ли угодно вам …
Я не стал продолжать дальше, а тот в шляпе всё понял сразу, с полуслова:
— Ладно, ладно. Извините. Я же не отсюда родом!
— А откуда?
— С Америки, из Филадельфии. Когда-то в молодости приехал сюда в Россию, так и остался.
— Понятно. Вроде Филадельфия — страна непуганых ковбоев.
— Нет, это Техас был.
— Как здесь?
— Раньше было хорошо. Только мамка недавно умерла. Надо бы обратно в Филадельфию попасть, на её могилку. А сейчас ведь никак. Такие дела наши неправедные.
— Понятно.
Я достал бумажник, вытащил из него сто рублей, подал ему.
— Держи. На помин мамы, так сказать.
Он принял деньги, воздел лицо вверх, длинно поблагодарил по-американски, — по-моему воздал хвалу какому-то господу.
Когда я собрался уходить из магазина, рассовывая покупки по карманам куртки, — тот в шляпе, окрикнул:
— Слушай, когда нагрешишь сполна, приходи ко мне. Пообщаемся.
Может заодно исповедуешься в грехах.
— Зачем, и куда? — поинтересовался я, без особого интереса.
— Ведь я не грешу, никоим образом. В богов не верю, не трахаю чужих жён, лишь только пью иногда, ругаюсь матом.
— Пить, курить, сквернословить,— тоже грехи тяжкие. Скоро сам поймешь.
Человек в шляпе, очень хитро подмигнул мне, через очки, подошел ближе:
— Слыхали про церковь мормонов, про их вероучение?
— Не особо интересуюсь такими вещами. А так, она вроде взялась из вашей Америки.
— Вот! Вот! — он торжественно поднял указательный палец верх, словно удостоверяя своим перстом всю несправедливость всяческих обвинений в адрес великой Америки.
— Позвольте представиться: я отпрыск от последнего президента церкви мормонов Нельсона Старшего, в том числе, являюсь представителем её здесь, в России. Извините за мою глубочайшую скромность!
Тут он понизил голос до шепота:
— Но в Эн-ске я тоже с миссией, так сказать, негласно. Это вам понятно?
— Куда уж понятней. Сказал бы прямо: я сектантский прихлебатель с Америки, обдуриваю людей, обещая им царство божие.
— Зачем же так грубо, брат мой, — поморщился новоявленный миссионер. — Люди как всегда, ничего толком не знают, а туда же, в осуждение для них непонятного. У нас, между прочим, в священном вероучение, много нормальных идей. Про историю народов, про священство Мельхиседекова, про бога, про Христа, про посмертное бытие, там также есть.
— Ну хорошо: а что у вас в учение тогда сказано про Дом?
— Про дом? Имеется в виду про молитвенный дом?
— Нет, — опроверг я. — Про Дом, в широком смысле этого слова.
Миссионер в шляпе задумался, снял очки за дужку, немного отвернулся в бок, потом почесал баки, проговорил:
— Мда, вопросец, однако.
Затем он стал вслух не торопясь излагать, покачивая очками за дужку в такт течениям мыслей, точно учитель указкой, перед студентом:
— В священном писание, внятно ничего не сказано.
Но, давайте, друг мой, рассуждать эмпирическим путём;
Элохим, — по нашему учению бог-отец Христа, он материальный и осязаемый, в своем роде. Есть такое понятие у нас, как целестиальное царство, так вот, Элохим живет там, вместе с другими святыми. Значит, надо полагать, как всем нам, ему тоже требуется дом, где обитать, в широком понимание.
Это если коротко.
Он добродушно улыбнулся, продолжил:
— Кроме того, я не использую Урим и Туммим, только свой ум.
Если понимаете, о чем я. Вот, это вам в подарок, читайте, просвещайтесь.
Он извлек из пиджака, как фокусник, небольшую книжку и вручил мне. На строгой синей обложке было наименование, на русском языке: «Книга Мормона. Ещё одно завещание Иисуса Христа».
— Мормона… — прочитал. — Странное слово, кстати: откуда оно появилось?
— По преданию, очень давно, на свете был такой человек по имени Мормон. Он сделал много замечательных вещей в своей жизни.
В честь этого назвалось. Я же говорю вам: прочитаете, всё узнаете.
А хочешь, приходи вечером в мой церковный дом, ты без труда найдёшь, он с белой крышей возле речки, за этим районом.
Там потолкуем, за рюмкой чая, о сакральном.
— Ладно, я подумаю.
— Только чай с тебя, окей? — предупредил миссионер с ухмылкой, добавил:
— Кстати; по нашему писанию, тогда евреи ушли из Египта с Моисеем в Палестину. Но потом часть из них вместе с пророком Нефием попала в северную Америку на ковчеге. Они тоже искали родину, и наверно свой Дом. Это считается за ответ?
— Отчасти…
На прощание, миссионер протянул мне руку для пожатия.
Она была мощной и крепкой, это ощутил когда моя ладонь попала в его ладонь, словно в тиски.
Он остался там, в магазине, а я вышел прочь, на пасмурную улицу.
Потом обернулся: через стеклянную дверь, увидел как он поднимает эту руку вверх, машет мне, дальше его могучая ладонь сжимается, превращается в огромный кулак, потом в молот, готовый сокрушить преграды на свете. Чтобы он смог, даже вернуться в родную Филадельфию, где там, находиться могила его мамы. Домой. И я поверил этому видению, правда только на маленькую секундочку.
Я обернулся, а там меня уже ждали, с большим нетерпением.
Арт сучил хвостом по земле, незнакомый страдалец заламывал руки и переминался с ноги на ногу, будто ему невтерпеж помочиться.
— Охренеть, что так долго?! — воскликнул он, едва стал спускаться по ступеням крыльца.
— Да так, дела были, — ответил спокойно, не спеша подходя к нему.
— Смотри, что взял! — с гордостью выудил из кармана куртки бутылку водки за узкое горло, показал ему этикетку.
— «Немирофф», пил такую? Пошли за угол, дружище.
Тут случилось нечто, чего я никак не ожидал.
С невероятной силой незнакомец вырвал бутылку водки из моей руки, бросился наутек, с бешеной скоростью скрываясь за углами домов.
— Стой! Да стой же, дурак!
Арт погнался за ним. Его рык был, похож на то, когда псы на охоте загоняют кого-то из диких зверей.
— Арт! Арт, ко мне. Брось его, к чертям собачьим!
Я выругался от души.
Раньше люди гибли за металл, а сейчас за бутылку водки удавятся!
Арт послушно подбежал ко мне, я погладил его по лохматой морде.
— Не стоит оно того, понимаешь.
Вот ведь как бывает,— всегда две крайности: святость и грех.
Они, как всегда рядом.
Мне не было жалко водки, зря потраченных денег.
Дело было совсем в другом…
Я подошел к оградке, где раньше мужики спорили, наверно они видели эту сцену, может нет.
— Мужики: это вам от дедов подгон.
С этими словами, я отдал им всё что было в карманах: сигареты, минералку, сникерс. Чуть ли не силком совал им в руки.
У них отпали челюсти вниз от удивления.
Повернулся, не слушая их изумленных возгласов, подозвал Арта и пошел дальше, насвистывая какую-то старенькую мелодию, которая крутилась в голове: «Темная ночь, только пули свистят по степи… »
Боль прошла из головы, но в душе она не пропала.
Сейчас пить одному вечером дома, затем последующую ночь, мне не хотелось. Было стремление не столько напиться снова, а увидеть чьи-то знакомые, незнакомые лица, услышать их грубые голоса, ощутить чужую, волнующую жизнь.
В конце концов, чем они дышат, как выживают в настоящее время, лишь бы не оставаться в одиночестве.
Ведь у меня теперь с уходом Вероники образовалась прорва ненужного времени, что его некуда потратить даже на ветреное времяпровождение в опустевшем доме, — с ужасом понял, — тут мне не помогут даже десяток прирученных собак и кошек.
Тут совсем не напрягаясь, в прочищенные сном мозги прокрались последние воспоминания о том посещении «Бара» с Вороной.
Там она несколько раз отлучалась от нашего столика, пропадала из моей прямой видимости и слышимости.
Что было не мудрено делать, учитывая моё состояние.
Она небрежно отпрашивалась у меня, говорила, что ей нужно сходить в туалет, уйти к барной стойке для заказа выпивки, или поменять диски на проигрывателе.
С досадой чертыхнулся, стал собираться, на этот раз, чтобы прогулять пса перед сном.
— Пес, давай собираться.
Арт с готовностью прорычал, поднял морду вверх.
Я придирчиво осмотрел его и добавил:
— Надо бы к тебе опознавательный знак привязать, что ты служебный пес.
Пришлось покопаться в шкафу, где нашелся отрез алой материи.
Из неё быстро соорудил вроде ошейника, повязал на узел ему на шею. Пес облизал мне руки.
Получилось неплохо, смотрелось как свадебный бант, только там выделяется белое на черном, а здесь красное на черном.
Оделся по весенней погоде, взял наличные деньги на всякий случай, и мы пошли гулять.
Шёл с Артом по безлюдной дорожке, впереди нас, лежал продолжительный спуск в центр Эн-ска.
Когда мы спустились меньше наполовину, то увидел одного человека: тот вел себя странно: он как-то крутился на одном месте, отчаянно размахивая чем-то в руке.
Наверно пьяный, подумал.
Мы подошли ближе, тут странный человек, оказавшимся мужского рода, закричал:
— Эй парень, помоги!
Заторопился подойти к нему вплотную.
— Что такое случилось?
— Нога отказала, идти не могу.
— Доведи до Заводского района, бога ради! Христом богом прошу! — взмолился человек.
Осмотрел его: вроде не врёт. Да какой ему смысл, врать в данной ситуации.
— И как? мне тебя на спину посадить?
— Нет, я возьму тебя под руку, как будто ты бабу ведешь, и вперед.
Ноги тогда сами пойдут, — кратко объяснил человек.
— Ладно, — согласился. — Цепляйся на буксир.
Дальше мы побрели втроем: Арт впереди, я с мужчиной под руку сзади.
Поначалу мы упорно молчали, смотрели вперед, по сторонам на природу, или себе под ноги.
Мужчины был стар, потерт, небрежно одет, впрочем, как и я.
В руке коричневая палка с рукояткой, она была со стертой позолотой, которую он перехватил за основание, и сейчас нес в руке. Его лицо побитое жизнью, темное с землистым оттенком, на котором пролегли густые морщины, ничего не выражало, кроме затаенной боли и страдания.
Сквозь скупую улыбку проглядывает пустой ряд почти без зубов, на голове топорщились редкими пучками седые, чуть рыжеватые волосы.
— Ты извиняй, парень, за остановку, — сбивчиво он начал первым.
— Ничего, бывает.
— Ты прав, бывает, вот слушай сюда, мою историю.
Я ногу отшиб очень сильно, дело было. Потом лечили, да без толку
Теперь вот маюсь с ней. Главное ведь что с ней происходит: то ходит, то не ходит.
Я сегодня к сеструхе договорился в гости сходить, а вот отказала.
— Теперь понятно, — сказал я.
Это я знал, так бывает иногда с людьми. Вроде бы не инсульт, а нога или рука не слушается приказов из мозга. Наотрез.
Или как по простому объяснить: во сне когда хочешь бежать, а ноги словно спутанные.
— Не дай бог никому. Хотя, ты, как погляжу, тоже с изъянчиком..
— Так и есть, инвалид инвалиду ведь обязан помочь. Как сам думаешь?
— Что мне теперь думать: помогаешь — и на этом спасибо.
Мне бы к сеструхе сегодня добраться, вот что думаю.
— Доберемся скоро,— успокоил того.
В самом деле, он шел довольно быстро, крепко уцепившись за мою руку, помахивал палкой в воздухе, в такт нашим шагам.
Он не спрашивал меня, кто я, как меня зовут, где живу, чем занимаюсь, прочую лабуду.
Я его тоже. Мне было неинтересно, хотелось доставить этого человека до точки назначения, потом разбежались, как в море корабли.
В тот район, где жила его сестра, мне было совсем не пути.
Но что ж, помогать так помогать до конца, проветриться мне надо. Не бросать же, его на полдороге.
Кстати о дороге. Я поинтересовался у него:
— Тот район Эн-ска, плохо знаю. Покажешь дорогу, куда тебе?
Он ответил, подумав немного:
— Попробую, покажу. Я ведь давненько там не был.
— Ой ли, чего-то ты темнишь, дед.
— Да чего мне темнить! — разозлился он вдруг. — Понастроили там всякого добра, а я сидел.
— Сидел… как сидел? — не понял ничего.
— Как-как… как обычно, как все сидят «там».
— А-а,— протянул я. — вот оно что.
Да уж, думал в ту минуту, уголовник попался в попутчики, хотя бывший. Может убийца, а может насильник, кто его знает.
А я ж его под ручку веду!
Нет, вред он мне сейчас причинит никак не может, ибо не в состоянии, это совершить.
Тут мы дошли, точнее доковыляли, до развилки: одна тропинка вела на Заводской район где жила сестра, другая крутила хвостом дорожки, в центр. Уголовник посмотрел на меня, улыбнулся, как лучшему другу, в уголках рта блеснули желтые фиксы на зубах:
— Да не ссы паря! Не боись. Не трону.
— Я не думал ссать. Погнали, что стоять зря. Арт, за мной.
Снова мы шли втроем, только с новыми думами о нашей никчёмной жизни, проходившей через безлюдную дорогу, на которой мы были всего лишь гости.
По одной стороне дорожке был воздвигнут заброшенный строительный забор, из гофрированной жести.
На нем, в его длинной протяжённости, черной краской были нарисованы разные человечки будто из наркоманской граффити,— сначала один был повешен, другой с ножом в груди, третий был разделен на части, будто его разделывали топором.
Уголовник заметил, что внимательно рассматриваю эти рисунки, но промолчал.
Мы стали подходить к району, сквозь кустарник и деревья показались первые многоэтажки жилых домов.
Стал терпеливо накрапывать мелкий дождик на нас.
— Дошли ведь! — обрадовался уголовник.
— Ага, ты это, тогда стучи палкой по земле. А то подумают…
Ну ты понял.
— Ясен пень.
Уголовник стал постукивать тростью, припадать на одну ногу, чересчур тянуть назад. Но мне, не терпелось его расспросить, не обращал на такие актерские мелочи:
— Как «там»? Почему попал туда?
Он задумался, потом стал говорить тусклым, сиплым голосом:
— В первый раз попал после армии. Я тогда хорошо отслужил срочную, на дембель старшиной поехал, чин по чину.
На гражданке мне было море по колено. Только отгулял месяц.
Как-то раз после кабака подрался конкретно с какими-то мудаками, а при мне был солдатский ремень, у которого пряжка, знаешь какая? Потом меня нашли, я не скрывался, дома гужевал, а тут менты нарисовались, потом повязали. На народном суде «хулиганка» прилетела; двое, после той драки, попали в больницу.
По ней заехал на «синюю» зону, в первый раз простым «бакланом».
Ну а дальше… дальше как в кино: украл, выпил, в тюрьму.
А как иначе, втянулся. Пошло — поехало, как по накатанной колее.
Веришь, нет?! срок за сроком, год за годом… эхх ма!
Да что говорить! То менты заметут и пришьют статью, когда я был не при делах, был сам виновен: кражи, разбои.
Я не отрицаю этого.
Тут эпидемия случилась, меня выпустили по амнистии.
Всё равно, говорят, ты скоро сдохнешь от вируса.
Иди на волю, лучше там сдыхай, чем здесь на тюрьме.
Нас много тогда выпустили, почти всех, кроме «смертников»…
— Значит, с ногой тоже там случилось?
— Точно так паря, тогда мне ногу поломали вчистую.
Нас чёрные зажали на разборке, никто не помог: ни вертухаи, ни мужики наши. Юрку Крюка они зарезали, а я вот выжил, всем сукам назло. Слушай, парень, а ты ведь точно на Крюка похож, не родственник ли часом? Может знал?
— Нет, извини, я не знал такого, — отозвался тихо.
— Ничего, такая жисть получилась со мной, и с ним, — ответил человек со сложной судьбой.
Что его винить? Ведь сам же, столько дерьма натворил в жизни, что мама не горюй.
Он остановился, выдернул руку, как-то скучно и монотонно надел капюшон от куртки на голову от дождика, посмотрел на небо прищуренными глазами, будто надеялся увидеть там что-то близкое, или кого-то родного.
Будто он видел рай, или того, кто познал земной ад.
Или свой родной дом с семьей.
Мы шли через район, иногда наперерез обходя чужие дома.
Он здоровался с кем-то, кому-то кивал, кому-то махал палкой.
Его тут знали, некоторые темные личности хотели что-то обсудить, но он ничуть не останавливался возле них.
Даже когда они его хотели угостить водочкой, или косячком палёной анаши, мы молча шли дальше.
Потом спросил его, внутри кипя от чего-то невысказанного:
— А семья есть? может жена, дети?
— Нету, откуда. Не завел, с молодости не получилось. какое там, когда по тюрьмам всегда ошивался. а сейчас... поздно уже.
Сеструха, только осталась из всей родни.
— Что теперь? Теперь как?! — снова на дело и обратно в зону? Или сейчас под пули гвардейцев?
— Не знаю. Пенсии ведь не оформлена на меня, на работу никто не берет.
— Ну хорошо: а как же кореша, связи всякие, авторитет?
— Был авторитет, весь вышел теперь. Да кому нужен калека?!
А на что жить, спрашивается. В тюрьме хоть кормили справно, подгоны от братвы всегда.
Выругался от души.
Чем мог помочь этому бедолаге дальше жить, кроме как довезти до подъезда, где живет его сестра.
Я сам такой неприкаянный.
И высказаться не могу, вряд ли бы он меня понял правильно.
Вздохнул, баловней любви и судьбы мало осталось на свете, или только нам так не везет.
Между тем мы обогнули по тротуару торец одной многоэтажки, дошли до поворота к первому подъезду.
Тут он буднично сказал:
— Пришли парень. А, постой, тебя как зовут то?
— Зачем тебе знать?
Он не стал отвечать. Вдруг он поднял голову, высматривая кого-то на балконах, заорал во всё горло:
— Нюрка!! Нюрка, зараза, это я, открой домофон быстро!
Толстая, курившая женщина в годах на балконе, тут же отозвалась не менее громче крика мужчины, на всю округу:
— Ага, счас, только шнурки поглажу. Жди там у двери.
Она швырнула окурок вниз, исчезла внутри квартиры.
Мужчина повернулся ко мне счастливым лицом:
— Это сеструха моя. Счас мне дверь откроет.
— Хорошо, иди тогда с миром, — откликнулся, подзывая пса.
До самого подъезда, мужчина уже дохромал сам, без моей помощи.
Из двери послышалась звонкая трель, он нажал кнопку, дернул ручку. Она послушно открылась, напоследок махнул ему рукой, прощай мол. Будь здоров друг.
Его смурное лицо преобразилось во что-то невероятное, наверно как было в его детстве.
Но потом исказилось от великого знания жизни, когда в ней узнаешь слезы нашего мира, свет и тень земли.
Он тоже махнул мне в ответ рукой с палкой, на его сжатых пальцах, до белых костяшков, мелькнули иссиня-черные наколки, роковые перстни вора в законе.
Выглядело так, будто он тонет, словно хотел высказать вслух, что было на душе, перед неизбежной смертью, или на покаянной исповеди, — не поминай меня зря лихом парень, не бойся, никому я не нужен! — тут он скрылся за дверью.
Она затворилась за ним, так, точно она была стальной дверью в тюремный каземат, с каким-то неестественным зубовным скрежетом, словно перемалывая человеческие жизни.
Наверно он уже Дома, подумал, ведь он стремился сюда попасть.
А дом есть дом, даже если он станет человеку последней домовиной.
Гроб в старину непросто так называли.
После этого я шел обратной дорогой к развилке, Арт потихоньку трусил рядом. Здесь на Заводском районе, мало ходил, мало что знал, где что находиться, хотя тут сплошные дома.
Ступил на тротуар, стал обходить с краю несколько многоэтажек стоящих близко рядом, параллельно друг другу.
Арт отбежал от меня, проверяя носом чужую территорию.
Тут в спину мне послышалось, из одного крайних подъездов:
— Эй братан!
Где-то в груди, что-то сжалось и ёкнуло.
Не останавливаясь, я шел дальше, успокаивая себя,— наверно это не мне кричат. Снова окрик, громче и требовательней:
— Братан, стоять!
Это было уже точно ко мне, пришлось остановится.
Повернулся, увидел, что подходит мужчина.
Подходит очень быстро, очень грамотно, как подходят к сопернику хорошие рукопашники, или боксёры экстра-класса.
Как говаривал в свою бытность один сенсей: «Хорошего мастера боевых искусств, можно узнать по его походке».
Отточенные движения мужчины были видны во всём, резкие, выверенные, вплоть до миллиметра.
Он был примерно моих лет, но чуть выше и крепче.
Есть такие люди, от которых на расстоянии заранее ощущаешь угрозу, вызывают тревожность.
Даже неискушённые люди могут это прочувствовать, правда уже перед смертью, или в момент самого нападения.
Поэтому, прежде, чем стал останавливаться, засунул руку в карман, когда обернулся, то уже сжимал в ладони баллончик «перца», пока направленный вниз.
Какое-никакое, ведь это оружие самообороны, а прыгать и махать руками, сейчас мне совсем не улыбалось.
Нас разделяло метров пять, мужчина увидел что у меня находиться в руке, сбавил темп сближения и тон:
— Братан, расслабься, я просто хотел спросить…
Мужчина осторожно подходил, не прерывая шага ближе и ближе, правая рука у него была за спиной. Что в ней находилось, мне было неизвестно, почему-то не сильно хотелось угадывать.
Он подходил ко мне широко улыбаясь, будто говоря мне, что мол зря пугаюсь добрых людей, но в его оскале таилось что-то волчье.
Выбросил руку вперед, — кулак с «перцем» уставился в его лицо.
Будто наткнувшись на преграду, мужчина остановился на месте, ухмылка его пропала:
— Ладно, я понял. слышь братан, я спросить только.
— Спрашивай!
— Короче, такое дело, тут парень с девкой мимо не пробегали?
— Нет, не видел.
— Да ладно, должны были, вон в ту сторону; парень такой, девка такая…
Тут он жестами стал изображать фигуры, руку он всё же достал из-за спины, в ней ничего уже не было.
— Нет, не было таких, — ответил, не убирая баллончик с цели.
Понятно дело, что это разводка для дурачков; бегущие парень с девкой. Ему надо было как-то выкрутиться из этой глупой, для него, ситуации, — гоп-стоп не удался, он с лету придумал эту сказку. Сверкнув угрюмой гримасой, после харкнув на асфальт большим плевком, мужчина оборотился от меня, убрался назад к высотным домам, по пути озлобленно выражаясь на что-то.
Видимо на современное общество, где уже нет лохов.
Я подозвал Арта, он подбежал, только после этого сунул «перец» обратно в карман, мы отправились дальше по району.
Сейчас мы проходили мимо супермаркета, на его рекламных вывесках красовалось гордое название «на районе», именно такое название, как ведущий мировой бренд торговли продуктами.
Я притормозил шаги, возле входа в тот магазин, чтобы рассмотреть нечто новое: здания, вывески, рекламы, людей.
Почти протягивая руки к ним, распахивая грудь нараспашку.
Наверно, всё таки, от того что мне стало жарко, под курткой.
Тут ко мне подвалил один незнакомый товарищ.
Это был мужчина моих лет, с неуверенной походкой.
Он был худ, тощ, среднего роста.
На которого посмотришь, сразу готова характеристика на него: лох по жизни, или можно писать пособие для начинающих:
«как стать крутым неудачником».
Но, послушайте, однако же, он ко мне подходил, — значит что-то было такое в нём,— я стал наблюдать. Он за мной тоже, как реагирую на его приближение. Мы стали смотреть друг на друга, хотя это всё длилось секунду, или две, не больше.
Я уже приготовился к банальным просьбам вроде таких: выручить мелочью, дать денег на лекарство, на хлеб, или выдать несколько сигарет, конечно, взаймы. А они при нашей неизбежной встречи обязательно отдадут, и деньги, и сигареты.
Таких просителей я сразу отшивал.
По меркам Эн-ска, я выглядел офигенным миллионером: получал пенсию, и зарплату.
Конечно, было не так уж плохо, жизнь в городе продолжалась.
Дороги чистили, во дворах убирались дворники.
Был газ, свет, тепло в батареях, работали школы, садики, магазины, где продавалась продукция нашего продовольственного хлебозавода, также мини-пекарни. Продолжалось соцобеспечение пенсиями и пособиями.
Худо-бедно, была власть в городе, под контролем штаба, где заседали представители силовых структур, правда, а не депутатов из мерии.
Существовали рестораны, кафе, бары, даже салоны красоты.
Конечно, у барыг выручка упала в разы, по сравнению, как говорится, с «тучными временами».
Кто-то с элитного коньяка перешёл на простую водку, или занялся самогоноварением, а кто курил «мальборо» перевёлся на «приму».
Инфляции почти не было, цены на всё регулировались вручную, но из-за этого был дефицит с топливом на автозаправках, которые тоже контролировались большим количеством силовиков.
Кто не знает, туда входят, кроме «официалов», вооружённые боевики: из казачества, «нацобороны», «сорок сороков», «русского марша», и прочие головорезы из разных «дружин».
Которые с большим удовольствием, взялись за грязную работёнку.
За незаконное проникновение в город — расстрел.
За побег из города — расстрел.
За совершённое преступление, неважно какое, — расстрел.
Юристы и адвокаты всех рангов, сидели без дела.
Заводы стояли, строительство не велось, нефть не качалась.
Власть, с начала пандемии, как всегда, опоздала ввести режим ЧС.
Наверно боялись, что деньги придется раздавать из ФНБ.
Потом ввели, но было уже поздно.
Деньги населению всё равно не раздали, посетовав, что денег там уже совсем не осталось.
На сносную жизнь мне хватало с лихвой.
А у каждого третьего человека, этого не было: ни пенсии, ни работы. Разумеется, бабушке, или старику, — которые подходили ко мне с просьбой о помощи, давал деньги без разговоров.
Ну же, давай, спрашивай,— молча молил о его храброй просьбе.
Мне нужно было сорвать на ком-то злость.
— Здрасте вам, — тихо произнес незнакомец.
Уже хорошо, подумал, культурный человек попался.
Что будет дальше? На его приветствие я промолчал, лишь глазом показал, что он может продолжать говорить.
— Понимаете, в чем дело, — робко прошептал он.
— Нет пока.
— Мне очень плохо.
— Сочувствую, чем обязан тогда? Я ведь не скорая помощь.
— Поймите меня верно, прямо сейчас, поругался с женой, она бросила меня, ушла к другому.
— И что теперь?
— Хочу выпить,— заявил он честно. Тут в его глазах вспыхнула затаённая злоба, то ли на меня, что я вот такой, то ли на весь мир.
Она вспыхнула только на мгновение, сразу погасла, успел её заметить, но не придал значения.
— Ха, так вот же магазин, там продают всё что угодно, в чем проблемы?!
— Денег нет, дома тоже нет у меня, — стыдливо признался незнакомец. — Может вы одолжите денежку на бутылочку беленькой?
Я осмотрел его: он натурально был немного не в себе: ноги подкашивались, руки подергивались в нервном треморе, как после истерического скандала.
— Слушай, а меня тоже бросили, — сказал я, ему в горькое утешение.— Правда не сейчас, не жена, а подруга. Но видишь же, живой пока стою. Так что соберись. Не будь тряпкой.
При этих словах, он как-то жалко скукожился, но всё же осмелился спросить:
— Как проходило у тебя?
— Тяжело, — признался я.— Ладно, черт с тобой, возьму тебе выпить. Только пить будем вместе. Стой здесь. Вот, постой вместе с Артом.
Я подозвал пса к незнакомцу:
— Стойте, оба здесь рядом.
Потом направился в магазин.
— Возьми ещё сигарет, самых дешёвых, — услышал вслед.
— Ладно, — проворчал без злости.
Арт гавкнул вдогонку, будто ему тоже что-то надо из магазина.
Возле входа на крыльцо, на низкой оградке, сидели два мужика, они были в изрядном подпитии, спорили с друг другом, чей дед воевал лучше в великую отечественную, у кого было больше наград. Я прошёл мимо них, открыл дверь магазина, только зашел внутрь торгового зала, стал осматриваться, раздался громкий голос:
— А вот первый настоящий человек к нам зашел!
Поначалу я не понял, что это обращение было адресовано лично ко мне. Трудно ориентироваться одним глазом в пространстве, ещё свет бил в глаз, было яркое освещение, сразу в перепад с темной улицей. Не разбираясь, брякнул в ответ, кто бы это не был:
— Все люди как человеки, я один из них.
— Человек не может быть как все, по эмпатическому состоянию. Если нет, то он, находится во владениях стадного чувства.
Как ты, брат мой? — парировали мне оттуда.
Наконец я увидел говорившего слова замудренного приветствия; мужчина, чрезвычайно высокого роста, на лице очки, сквозь толстые линзы которых, посверкивают острые проницательны глаза. Выбрит, но на щеках отпущены небольшие баки.
На губах играет ироничная улыбка, на голове фетровая шляпа загнутая на ковбойский фасон, а так он был одет в серый твидовый костюм-тройку, только без галстука.
— Вполне, я то в абсолютной симфонии, а ты кто? Ещё один последователь Фрейда на мою голову?
Он не удосужил меня ответом, тут же переключился на других покупателей, которые подошли к кассе; мужчину в годах, пожилую женщину. Он с ними разговаривал беззаботно, как со старыми друзьями, со смехом и шутками.
Наверно, его тут знали, подумал я.
Я прошелся по огромному, безлюдному магазину, но алкоголь и сигареты тут продавились только на кассах, видимо во избежание мелких краж, поэтому я стал в очередь за этими покупателями.
Они расплатились, вскоре ушли друг за другом.
Человек в шляпе, провожал их до двери магазина, при этом снимал свою шляпу. Выглядело это так, словно он был его домом, а они его хорошие гости. Настала моя очередь на кассе, стал заказывать товар продавцу: по бутылке дорогой водки, минералки, сигареты, батончик «сникерса». Тут ко мне, в один миг, подскочил тот, в шляпе. Странное выражение «подскочил», но так и было.
Это смотрелось очень комично при его росте, телосложению, пристойной одежде.
— Не соблаговолите ли подать-с пару копеечек на стаканчик коффэ?— с акцентом на последнем слове произнёс он.
— Извольте-с.
Я улыбнулся, мне было весело смотреть на него, на его клоунаду, стал рыться в карманах куртки, там позвякивала мелочь.
— Держите. Чем могу.
Тот в шляпе, сгреб мою горсть мелочи в огромную лапищу, но увидев мои крупные купюры, когда я стал расплачиваться за водку и остальное, вкрадчиво предложил:
— А может ассигнацией подадите? Не комильфо, я ведь не нищий.
— Это точно! А не будет ли угодно вам …
Я не стал продолжать дальше, а тот в шляпе всё понял сразу, с полуслова:
— Ладно, ладно. Извините. Я же не отсюда родом!
— А откуда?
— С Америки, из Филадельфии. Когда-то в молодости приехал сюда в Россию, так и остался.
— Понятно. Вроде Филадельфия — страна непуганых ковбоев.
— Нет, это Техас был.
— Как здесь?
— Раньше было хорошо. Только мамка недавно умерла. Надо бы обратно в Филадельфию попасть, на её могилку. А сейчас ведь никак. Такие дела наши неправедные.
— Понятно.
Я достал бумажник, вытащил из него сто рублей, подал ему.
— Держи. На помин мамы, так сказать.
Он принял деньги, воздел лицо вверх, длинно поблагодарил по-американски, — по-моему воздал хвалу какому-то господу.
Когда я собрался уходить из магазина, рассовывая покупки по карманам куртки, — тот в шляпе, окрикнул:
— Слушай, когда нагрешишь сполна, приходи ко мне. Пообщаемся.
Может заодно исповедуешься в грехах.
— Зачем, и куда? — поинтересовался я, без особого интереса.
— Ведь я не грешу, никоим образом. В богов не верю, не трахаю чужих жён, лишь только пью иногда, ругаюсь матом.
— Пить, курить, сквернословить,— тоже грехи тяжкие. Скоро сам поймешь.
Человек в шляпе, очень хитро подмигнул мне, через очки, подошел ближе:
— Слыхали про церковь мормонов, про их вероучение?
— Не особо интересуюсь такими вещами. А так, она вроде взялась из вашей Америки.
— Вот! Вот! — он торжественно поднял указательный палец верх, словно удостоверяя своим перстом всю несправедливость всяческих обвинений в адрес великой Америки.
— Позвольте представиться: я отпрыск от последнего президента церкви мормонов Нельсона Старшего, в том числе, являюсь представителем её здесь, в России. Извините за мою глубочайшую скромность!
Тут он понизил голос до шепота:
— Но в Эн-ске я тоже с миссией, так сказать, негласно. Это вам понятно?
— Куда уж понятней. Сказал бы прямо: я сектантский прихлебатель с Америки, обдуриваю людей, обещая им царство божие.
— Зачем же так грубо, брат мой, — поморщился новоявленный миссионер. — Люди как всегда, ничего толком не знают, а туда же, в осуждение для них непонятного. У нас, между прочим, в священном вероучение, много нормальных идей. Про историю народов, про священство Мельхиседекова, про бога, про Христа, про посмертное бытие, там также есть.
— Ну хорошо: а что у вас в учение тогда сказано про Дом?
— Про дом? Имеется в виду про молитвенный дом?
— Нет, — опроверг я. — Про Дом, в широком смысле этого слова.
Миссионер в шляпе задумался, снял очки за дужку, немного отвернулся в бок, потом почесал баки, проговорил:
— Мда, вопросец, однако.
Затем он стал вслух не торопясь излагать, покачивая очками за дужку в такт течениям мыслей, точно учитель указкой, перед студентом:
— В священном писание, внятно ничего не сказано.
Но, давайте, друг мой, рассуждать эмпирическим путём;
Элохим, — по нашему учению бог-отец Христа, он материальный и осязаемый, в своем роде. Есть такое понятие у нас, как целестиальное царство, так вот, Элохим живет там, вместе с другими святыми. Значит, надо полагать, как всем нам, ему тоже требуется дом, где обитать, в широком понимание.
Это если коротко.
Он добродушно улыбнулся, продолжил:
— Кроме того, я не использую Урим и Туммим, только свой ум.
Если понимаете, о чем я. Вот, это вам в подарок, читайте, просвещайтесь.
Он извлек из пиджака, как фокусник, небольшую книжку и вручил мне. На строгой синей обложке было наименование, на русском языке: «Книга Мормона. Ещё одно завещание Иисуса Христа».
— Мормона… — прочитал. — Странное слово, кстати: откуда оно появилось?
— По преданию, очень давно, на свете был такой человек по имени Мормон. Он сделал много замечательных вещей в своей жизни.
В честь этого назвалось. Я же говорю вам: прочитаете, всё узнаете.
А хочешь, приходи вечером в мой церковный дом, ты без труда найдёшь, он с белой крышей возле речки, за этим районом.
Там потолкуем, за рюмкой чая, о сакральном.
— Ладно, я подумаю.
— Только чай с тебя, окей? — предупредил миссионер с ухмылкой, добавил:
— Кстати; по нашему писанию, тогда евреи ушли из Египта с Моисеем в Палестину. Но потом часть из них вместе с пророком Нефием попала в северную Америку на ковчеге. Они тоже искали родину, и наверно свой Дом. Это считается за ответ?
— Отчасти…
На прощание, миссионер протянул мне руку для пожатия.
Она была мощной и крепкой, это ощутил когда моя ладонь попала в его ладонь, словно в тиски.
Он остался там, в магазине, а я вышел прочь, на пасмурную улицу.
Потом обернулся: через стеклянную дверь, увидел как он поднимает эту руку вверх, машет мне, дальше его могучая ладонь сжимается, превращается в огромный кулак, потом в молот, готовый сокрушить преграды на свете. Чтобы он смог, даже вернуться в родную Филадельфию, где там, находиться могила его мамы. Домой. И я поверил этому видению, правда только на маленькую секундочку.
Я обернулся, а там меня уже ждали, с большим нетерпением.
Арт сучил хвостом по земле, незнакомый страдалец заламывал руки и переминался с ноги на ногу, будто ему невтерпеж помочиться.
— Охренеть, что так долго?! — воскликнул он, едва стал спускаться по ступеням крыльца.
— Да так, дела были, — ответил спокойно, не спеша подходя к нему.
— Смотри, что взял! — с гордостью выудил из кармана куртки бутылку водки за узкое горло, показал ему этикетку.
— «Немирофф», пил такую? Пошли за угол, дружище.
Тут случилось нечто, чего я никак не ожидал.
С невероятной силой незнакомец вырвал бутылку водки из моей руки, бросился наутек, с бешеной скоростью скрываясь за углами домов.
— Стой! Да стой же, дурак!
Арт погнался за ним. Его рык был, похож на то, когда псы на охоте загоняют кого-то из диких зверей.
— Арт! Арт, ко мне. Брось его, к чертям собачьим!
Я выругался от души.
Раньше люди гибли за металл, а сейчас за бутылку водки удавятся!
Арт послушно подбежал ко мне, я погладил его по лохматой морде.
— Не стоит оно того, понимаешь.
Вот ведь как бывает,— всегда две крайности: святость и грех.
Они, как всегда рядом.
Мне не было жалко водки, зря потраченных денег.
Дело было совсем в другом…
Я подошел к оградке, где раньше мужики спорили, наверно они видели эту сцену, может нет.
— Мужики: это вам от дедов подгон.
С этими словами, я отдал им всё что было в карманах: сигареты, минералку, сникерс. Чуть ли не силком совал им в руки.
У них отпали челюсти вниз от удивления.
Повернулся, не слушая их изумленных возгласов, подозвал Арта и пошел дальше, насвистывая какую-то старенькую мелодию, которая крутилась в голове: «Темная ночь, только пули свистят по степи… »