Он прислонился плечом к стене, ощупывая ладонями слои штукатурки.
Кусочки краски, мела, гипса, бетона, вонзались ему в кожу.
Кино не ощущал боли, что есть боль, по сравнению с этим, она ничто, он хотел войти в нее полностью, самому стать этой стеной навечно и навсегда, найти вход, получить ключи от послезавтра. Но почему-то не получалось, тогда он откинувшись головой, несколько раз до хруста костей приложился лбом, припечатался лицом, потекла кровь, на безразличной стене украшенной членами и чертями с рожками, поверх них, с багровыми разводами остались кровавые отпечатки его головы.
Да, теперь головой Кино владел не он сам, а можно сказать, не побоявшись, нечто другое. В таком сочетании, когда тело не обладает умом, а ум иногда подводит, это дорога к полному безумию, которая, как всегда, заканчивается смертью.
Кровь брызнула, из-под черной шапочки натянутой на голову, ложась вольной краской, вроде как на выброшенный ненужный холст, она кидается дикой кошкой на изображение шутовской рожице, намалеванной маркером, какой-то детской рукой, от этого она приобретает, довольно зловещий вид, как у маньяка.
— Эй, мужик, ты чего творишь?!
Не смог войти в стену, наверно, всё же, испугался небытия, вечной темноты, быть пожизненно запертым в бетонной кладке.
Стать мертвым, или живым где-то там, на постоянной основе.
Да и зачем это нужно.
Поэтому Кино остановился, перевести дух, смахнуть с лица потеки крови, послать, куда подальше посторонних свидетелей, чтобы потом исчезнуть, где-то, наверно в прошедшем времени, это тоже его желание, когда погибают все герои, сражающиеся с духом отца шекспировского Гамлета, когда на сцене останется только один артист, ставший легендой, а внизу, где-то на зрительских рядах, рукоплещет публика, только незначительная публика.
— Ты как, там, живой? Тебе бы в больничку надо.
Еще раз переспросил разукрашенный тенями парнишка, косящий под гота, из той компании, неформальной молодежи.
— Ага. А лучше в рехаб. Мне бы не помешало.
Кино сплюнул на землю розоватую слюну, вместе с выпавшим зубом.
Еще одна часть тела, или души, ушла из него, отзываясь отголоском чего-то еще.
— Лиса, а это по твоей части приходиться.
Девчонка с изумрудными волосами, наверно покрашенными аптечной «зеленкой», осторожно приблизилась к нему.
— Вы не пугайтесь, я Алиса. Это Макс, Эльза и Шурик.
— Кино. Че вы тут делаете?
— Мы волонтеры из «Лизы Алерт», — отозвалось зеленоволосое малолетнее чудо, по имени Алиса, или же Лиса.
— Ищем девочку, Свету, она, как десять часов назад потерялась. Не пришла из школы домой. Ходим теперь, клеим везде листовки, расспрашиваем людей.
— Вот смотрите, — она протянула ему бумажный лист, с фотографией и текстом, мутно распечатанный на черно-белом принтере.
Кино посмотрел, вгляделся внимательней: за сегодняшний день, он видел сотни таких девочек, но эта почему-то запомнилась.
Ее уводил в сторону лесного таксопарка, какой-то мужчина, придерживая ее за детский рюкзачок.
Да, рюкзачок, присутствовал на фото тоже, только в жизни он был аляповато- желтым выделявшимся пятном, на всем остальном сером фоне жизни, словно распушившийся подсолнух, или одуванчиком, по имени Светлана.
— Ей всего десять лет.
«Было», хотелось добавить ему, но не смог, поэтому спросил:
— А тебе сколько?
— Мне семнадцать пока, а что?
— Нет, ничего, а где тут квартиры под восьмидесятыми номерами?
— Тут рядом, пойдем, покажу. На, возьми салфетку, кровь сотри.
Они пошли, Алиса по взрослому показывала дорогу между машин, Кино вытирал салфеткой лицо.
Потом она начала спрашивать:
— А ты наркоман? На чем сидишь: герыч, меф, синтетика?
— Хуже. Человек, который ищет отца. Приехал в город, никому неизвестный.
И моя мечта, стать легендой.
— Да ладно?!
— А то, я же не мечтаю стать квадробером, или тиктокером, с лямом подписоты, всего-то, легендой.
— Не, ты точно обдолбанный наркоша. Вот твой подъезд. Пока.
Нам надо искать девочку.
— Ну пока.
Хотя ему захотелось воскликнуть ей вслед, остановить на бегу, эту зеленоволосую фею, раскрашенную под цвет ее зеленых глаз, возникшую точно из сказки:
— Я не обдолбыш, я просто Кино. Я видел эту девочку.