Будто ты мне помогаешь дышать.
— Иди сюда, человек. Присаживайся.
Меня позвал какой-то араб. Сидящий на стуле в тени.
Солнце вставало в зенит, палило так, будто это последний день Помпеи
Что мне оставалось делать? я послушался.
Рядом с ним еще стоял незанятый стул.
Наверно для таких прохожих, вроде меня.
Араб лениво пил чай, зажевывая его яблоком.
Откусывая его понемногу.
— Солнце, это наше спасение. Это наша жизнь
Проговорил он.
— Можно я попью.
Спросил, доставая бутылку с водой из рюкзака.
— Пей. Будь как дома путник.
— Как ваше имя?
— Али.
Коротко ответил мужчина.
— А ты кто?
— Райбан.
— Откуда взялся?
— Из России.
— И что ты тут делаешь?
— Иду туда, к горам.
— Там опасно. Очень опасно. Особенно для таких, как ты.
Зайди в мой дом. Я покажу тебе всё.
— Окей.
Ведь спешить некуда было.
Дом снаружи не выглядел внушительным.
Внутри коридоров стояла темная прохлада.
Пройдя еще немного за провожатым, очутился в просторном светлом помещении.
Я огляделся по обстановке.
Это было вроде склада, по стенам навешаны стеллажи с разным товаром.
Пол с желтым линолеумом, по которому хозяин дома стал раскатывать рулон тканевой материи.
Я не понимал в этом ничего, но она показалась очень красивой.
— Гуд. Вери гуд.
Он стал снимать с полок, раскатывать ковры одним за одним.
— Ручная работа.
Похвалился хозяин.
Это были настоящие ковры, с узорами, с изображениями всяких сюжетов, в основном из Корана.
Как Мохаммед скачет на коне, читает азан, или что-то еще, из бытия проповедника.
— Найс! Вери найс!
— Снимай, снимай камера. Шутинг.
Али замахал рукой, чтобы я снял великолепие на свою видеокамеру.
— Гуд джоб.
— Дальше, дальше. Плец гоу.
Мужчина зажег свет, приглашающим жестом, заводя куда вниз, вроде подвала.
— Ого, да тут пещера Али-бабы и сорока разбойников!
Воскликнул удивленно.
Глаза разбегались от находившихся сокровищ.
— Бикам хатта?!
— Сколько все это стоит?!
Подвал был разделен на несколько комнаток.
В одной находились драгоценности: бусы, цепи, ожерелья.
Еще в одной огнестрельное оружие: мушкеты с распахнутым дулом, ружья, дуэльные пистолеты как в кино.
В другой, холодное оружие: ножи, кинжалы, сабли, стилеты.
Был даже меч.
— Можно?
Али кивнул, разрешая.
Я бережно снял со стенки, меч.
Он был в железных ножнах, поэтому показался немного тяжелым.
Лезвие меча вышло из ножен с тяжким скрипом, наверно так и должно быть.
Оглядел его, примеряясь к руке, или скорее всего меч примерялся ко мне.
К моим возможностям: убить, или не убить противника.
Прокрутил несколько раз, вроде фланкировки.
Идеальный вес, идеально сбалансировано.
Стальное блестящее лезвие, заточенное ближе к острому концу, было в зазубринах.
Которое появляются, когда вступаешь в неравную схватку.
В борьбе за жизнь.
— Бери его. Насовсем. Если хочешь.
— Я заплачу всё что есть. Но куда его мне деть? Через границу ведь не пустят с ним.
Али задумчиво покачал головой.
— Я тебе его отдам, когда ты вернешься.
— А сейчас иди, с миром, пришелец.
— Иншалла.
Али кивнул, провожая меня из дома.
Снова идти, куда-то идти.
Но это меня радовало.
Жара, солнце, какие-то люди, аборигены, или обезьяны,
Но ведь это же Африка!
Цель достигнута. Может остановиться на этом?
Спрашиваю я сам себя, и не нахожу ответа.
Наверно надо просто идти.
Куда? Не имеет значения.
Вот река, бывшая. Она пересохла.
Я перешел ее по мосту, издали снимая как есть.
Мимо проезжали машины с людьми.
Это была автозаправка, на высоком табло высветились цифры.
Стоимость бензина и другого топлива.
Гостиница и ресторанный комплекс в два этажа.
Стоявший внизу один малый, вроде охранника, может зазывала днем, или вышибала по ночам,
обратился, когда стал проходить мимо:
— Эй, заходи, дорогой.
— Бикам хата?
Спросил, чтобы отвязались.
— Сто дирхам вход.
— Идите подальше, с такими ценами.
Послал немного, этого, малого.
Он обиженно покривился.
У него своя работа, а у меня своя.
Делать мир лучше.
Когда просто идешь по нему.
Поэтому не оставалось ничего делать, кроме как идти.
Вслед за горизонтом.
Я уже вышел на пустынную трассу.
По которой, изредка, раз в десять минут, проезжал какой-нибудь джип.
— Салам.
— Салам.
Ответил группе молодых парней.
Они сидели возле дороги в тени дерева.
Сидят и сидят, мне-то какое дело до всего?
Хотелось пить и поссать, одновременно.
Где-то там поблизости, росло большое раскидистое дерево.
Направился к нему.
Наверно час или полчаса прошло, пока добрался до него.
Листья, ветки, ствол, давали тень, и необычайное спокойствие.
Отлил, выпил воды, зажег сигарету, стал курить.
Привалившись спиной к столу дерева.
Уже с ручкой в руке, хотелось что-то написать в тетради о своих впечатлениях.
— Ты кто?!
Спросил меня парень, из той группы молодых парней.
Сначала по-арабски, потом по-французски, и лишь потом кое-как на английском.
— Рашен.
Ответил, пряча вещи в рюкзак от него, на всякий случай.
Странная реакция у него была: ни смех, ни слезы.
Он отбросил велосипед, присел рядом, протянул дружелюбную руку, произнес:
— Смаил.
— Райбан.
Он что-то заговорил, быстро-быстро, показывая руками вот это все вокруг, на арабском. Я покачал отрицательно головой, что не понимаю его так.
Он улыбнулся, я тоже.
Он засмеялся, я тоже.
Наверно так бывает, когда люди, оказавшись вдвоем, разговаривают на разных языках. Наверно это тоже получилось в моей ситуации.
Но парень был не из таких.
Он достал смартфон откуда-то, тонкую блестящую коробочку с матовым экраном.
— Айфон.
— Ес.
Показывая его мне, будто я обезьяна.
— Интернет. Скачка. Рашен.
— Окей.
Из всего выяснилось, что качает парень откуда-то из интернета, интерактивный переводчик, с арабского, на русский.
Мы сидели вдвоем, возле дерева, здесь лежал велосипед, где-то там горы,
А вокруг нас качался какой-то интернет, чтобы он мог поговорить со мной.
Приложение обновилось, чтобы в нем оказался русский язык.
Когда люди говорят с другом, не при помощи палок, значков, жестов.
Это машинка цивилизации, уже придуманная за сколько то там две тысячи лет.
Смаил задал вопрос в айфон, из него прозвучало с автоматическим переводом:
— Я твой друг. Куда пойдем?
— Я иду, туда, к горам.
— Я тоже иду с тобой. Маршем.
Марш, это слово из французского ну ладно, хоть это понимает.
Наш марш, оказался немного таким.
Вокруг нас пустыня, саксаулы, блестящие черепа, наверно от погибших здесь верблюдах, служившие теперь здесь вроде как придорожные знаки.
Что-то острое проколола насквозь подошву кроссовки.
— Фак!
Воскликнул от боли.
— Садись, садись. Снимай обувь.
— Счас посмотрим.
Вскричал мой провожатый по бездонной дороге.
Я сел на песок, он был горячим, прожигал сквозь ткань одежды.
Буквально выражение «чтобы яйца сварились», но это тоже
Снял кроссовок, отдал Смаилу.
— Так, змеи нет. Это просто шип от саксаула.
Тебе повезло.
Он вытащил из кроссовка, колючку, как-то ногтями.
— Одевай.
Я одел, и мы пошли дальше, как ни в чем ни бывало.
— Вот был у меня велосипед. Я поехал…
Потом был привал.
Пили воду из моей бутылки, отдыхали, в тени какого-то валуна, с влажными камешками.
— Раньше он был оазис. Но вода ушла от него.
Перевел Смаил. С арабского.
Потом мы двинулись в путь.
Он что-то спрашивал, наверно о музыке.
Поставил какую песню на айфоне, на полную громкость.
Чтобы я смог заглушить свой страх, свою боль, перед неизбежным.
— Ты куда идешь, мой друг?
Задал вопрос Смаил.
— Туда, в горы.
— Это горы Банду. Это горы туарегов.
Туда невозможно добраться так просто.
Наверно, бывает, и выдыхаешь.
«Я больше не могу, дальше».
После короткого привала, новый друг, предложил пойти к нему домой.
Стояла невыносимая жара, точно в настоящей пустыне, без всяких намеков на дождливые тучи.
Мне было неудобно навязываться в нежданные гости, да ещё непонятно как ко мне отнесутся жители деревни и родные Смаила.
Но пришлось согласиться, тем более устал.
Обратный путь, почему показался коротким.
Наверно, от того что Смаил вез меня на багажнике велосипеда.
Жопу так утрясло, да и меня тоже.
Что под конец я шел пешком.
Это было вроде здание какого-то дворца, или охуенного коттеджа.
Смаил предостерег меня, но я зашел внутрь.
Там было очень красиво, с архитектурной точки зрения.
Внутри, конечно, все было в запустении, в разрухе.
— Дворец бывшего короля. Это он здесь всё строил.
— Понятно.
Недалеко от того дворца находилась деревня.
По их ним меркам, через дорогу.
Деревня оказалась приличной, с мечетью и минаретом.
С простой спортплощадкой и маленьким магазинчиком, куда мы потом зашли.
Их дом находился возле этой мечети.
Внутри дом, или так сказать жилище, представлял собой постройку из двух комнат.
В них почти не было мебели, вся семья сидела, скрестив под себя ноги, или полулежала на полу покрытым ковром, опираясь спиной на подушку, прислоненную к стене.
В каждой комнате по одному окну.
Они жили просто, без всяких изысков.
Да наверно все жители этой деревни.
Отопления не было, центрального газоснабжения и канализации тоже.
Газ привозной, в баллонах.
Когда баллон заканчивался, его относили в магазинчик, там было сделано вроде обменного пункта.
Из благ цивилизации имелось электричество и наверно водопровод.
Но они не жаловались на судьбу, выглядели довольными своей жизнью, счастливыми людьми.
Наверно они никогда не ругались: ни в большой семье, ни между собой в деревне.
Я попросил домочадцев, где сполоснуть руки.
Стало понятно, это когда садишься на ковер, тебе руки поливают водой из чайника, а грязная вода с ладоней стекает в тазик.
Не знаю, так здесь руки они сами моют, или только гостям положено.
На полу ещё находился столик, круглый и с маленькими ножками, словно их отпилили под самый корень.
Потом принесли угощения, поставили на столик.
Это было блюдо с большой лепешкой, мягкой и без особого вкуса.
Но оказалась очень лакомой.
И орехи в тарелке похожие на фундук, и миска с оливковым маслом.
В которую надо макать отломленную мякоть лепешки
Подали чай, натуральный арабский чай, из чего-то заваренный, но не из обычной заварки зелёного или черного чая.
Вкус был своеобразный ни на что не похожий, но тоже был очень приятен и кстати.
Его пьют из маленьких стаканчиков, такими же глоточками.
Видно здесь так принято и вшито в кровь издавна при рождении:
образ жизни в безводной пустыне, когда воду надо беречь и наслаждаться каждой каплей.
А я по привычке, пил чай сразу залпом, без зазрения совести, у них выпил почти весь приготовленный заварной чайник и горячий кипяток.
Они всё равно улыбались, вода на газовой конфорке кипятилось снова.
Чай предлагался мне ещё и ещё.
Пока я вдоволь не напился.
Предложил, в качестве отплаты за гостеприимство, вместе сфотографироваться.
Они согласились.
Их было очень много: дети, внуки, некоторые еще ползали и агукали.
Мы все не помещались в кадр.
Пришлось кое-кого убирать.
Они убрали дедушек, хотя был против.
Ещё показал им видеозаписи, сделанные в дороге.
До вечера время пролетело быстро.
— Ты как нормально?
— Я в норме.
— Окей, я покажу тебе наше хозяйство.
Уголок самовыражения
Уголок самовыражения
Зачем я живу.
Когда выхожу из дома по всяким делам, запирая комнату на ключ, отворяя входную дверь на улицу, то потом оказывается двор.
Как всегда, его подметает по утрам, тетя Глаша.
Наш прикрепленный к месту дворник.
В оранжевой спецовке, низенькая и грузноватая женщина, в очках и в косынке.
Иногда она приветливая, а иногда нет.
Наверно она чем-то болеет, но не сдается.
Поэтому работает всёму назло.
Далее прохожу через выход, ведь пространство огорожено забором.
Перехожу маленькую двухполосную дорогу, она с тротуарами с деревьями, с опаской оглядываясь по сторонам.
На всякий случай.
Ведь на ней поджидает неожиданность.
Уже сколько раз на ней, мог быть сбитым, попасть под автомашину.
Но благодаря быстрой реакции, или наглости, когда борзо пер на мчавшуюся машину с поднятыми руками, мечтая о том, чтобы всё закончилось, или может какому-то богу, с ангелами хранителями, — пока всё обходилось.
Разве что маты и проклятия, с обеих сторон.
Идем дальше: девятиэтажный дом, там по тротуару весной и осенью всегда скользко. Снова междомовой проезд, и дальше.
Летом здесь расходится цветник: мальвы, еще что-то очень пахучее пряным.
Может астры, или октябрины.
По окончании домового цветника, снова проезд, для заезда автомобилей.
Он небольшой, можно не оглядываться.
Но я всегда оглядываюсь.
Виной причиной — кот.
Он почему-то постоянно здесь ошивается, на бетонных ступеньках, после проезда,
как наступила весна.
Летом ему наверно было хорошо, тепло, свежий воздух, птички поют.
Кто-то подкармливает, дают еду, «вискас», или что-то еще, купленное по этой дороге в магазинах.
А вот сейчас, осенью, коту, наверно уже не до смеха.
Утром и вечером, он сидит на одном месте, возле ступенек.
Когда мимо прохожу, то подзываю его к себе.
Или когда хорошее настроение, нагибаюсь, глажу его по шерсти.
Она серая, с какими-то рыжеватыми переливами.
Иногда он мурчит, иногда нет.
— Пойдешь ко мне жить?
Спрашиваю его.
Наверно он хочет, но что-то держит его на одном месте.
Котейка ни разу не мяукнул, на что-то жалуясь.
Может раньше он был домашним питомцем, а хозяин внезапно уехал, вот он его дожидается.
Осень, дожди, холода….
Кто-то, наверно из местных детишек, поставил картонную коробку, на бетонных ступеньках. Сверху покрыто непромыкайкой, внутри подстилка, из использованных полотенчиков.
Чтобы кот мог спрятаться от дождя и ветра.
Все равно он глядит своими глазками, на меня, когда прохожу мимо него, будто спрашивая, когда его подзываю «кис-кис»:
— Зачем я живу на свете?
— Без дома, без хозяина, без ничего?
По этой дорожке, по этому тротуару, по этим ступенькам, проходят сотни, тысячи людей, каждый день.
Но почему-то кот смотрит на меня, когда замечаю его фигурку, сжавшуюся от холода.
У кота, выражение глаз человека, умудрённого жизнью.
Жалобный, сгорбленный вид.
Наверно он понимает, неизбежность судьбы, тоже.
Ее нельзя избежать, неминуемость, как она есть.
Ведь близко окончание. Ему, и мне.
Близится зима, стукнет мороз -40, здесь не Африка.
А на тротуаре, даже в картонной коробке, долго так не протянешь.
Зачем тогда я живу на свете?
Стать кормом для бродячих псов?
Или просто сдохнуть, уже скоро…
У меня не ответов.
Ни для себя, ни для него.
Когда выхожу из дома по всяким делам, запирая комнату на ключ, отворяя входную дверь на улицу, то потом оказывается двор.
Как всегда, его подметает по утрам, тетя Глаша.
Наш прикрепленный к месту дворник.
В оранжевой спецовке, низенькая и грузноватая женщина, в очках и в косынке.
Иногда она приветливая, а иногда нет.
Наверно она чем-то болеет, но не сдается.
Поэтому работает всёму назло.
Далее прохожу через выход, ведь пространство огорожено забором.
Перехожу маленькую двухполосную дорогу, она с тротуарами с деревьями, с опаской оглядываясь по сторонам.
На всякий случай.
Ведь на ней поджидает неожиданность.
Уже сколько раз на ней, мог быть сбитым, попасть под автомашину.
Но благодаря быстрой реакции, или наглости, когда борзо пер на мчавшуюся машину с поднятыми руками, мечтая о том, чтобы всё закончилось, или может какому-то богу, с ангелами хранителями, — пока всё обходилось.
Разве что маты и проклятия, с обеих сторон.
Идем дальше: девятиэтажный дом, там по тротуару весной и осенью всегда скользко. Снова междомовой проезд, и дальше.
Летом здесь расходится цветник: мальвы, еще что-то очень пахучее пряным.
Может астры, или октябрины.
По окончании домового цветника, снова проезд, для заезда автомобилей.
Он небольшой, можно не оглядываться.
Но я всегда оглядываюсь.
Виной причиной — кот.
Он почему-то постоянно здесь ошивается, на бетонных ступеньках, после проезда,
как наступила весна.
Летом ему наверно было хорошо, тепло, свежий воздух, птички поют.
Кто-то подкармливает, дают еду, «вискас», или что-то еще, купленное по этой дороге в магазинах.
А вот сейчас, осенью, коту, наверно уже не до смеха.
Утром и вечером, он сидит на одном месте, возле ступенек.
Когда мимо прохожу, то подзываю его к себе.
Или когда хорошее настроение, нагибаюсь, глажу его по шерсти.
Она серая, с какими-то рыжеватыми переливами.
Иногда он мурчит, иногда нет.
— Пойдешь ко мне жить?
Спрашиваю его.
Наверно он хочет, но что-то держит его на одном месте.
Котейка ни разу не мяукнул, на что-то жалуясь.
Может раньше он был домашним питомцем, а хозяин внезапно уехал, вот он его дожидается.
Осень, дожди, холода….
Кто-то, наверно из местных детишек, поставил картонную коробку, на бетонных ступеньках. Сверху покрыто непромыкайкой, внутри подстилка, из использованных полотенчиков.
Чтобы кот мог спрятаться от дождя и ветра.
Все равно он глядит своими глазками, на меня, когда прохожу мимо него, будто спрашивая, когда его подзываю «кис-кис»:
— Зачем я живу на свете?
— Без дома, без хозяина, без ничего?
По этой дорожке, по этому тротуару, по этим ступенькам, проходят сотни, тысячи людей, каждый день.
Но почему-то кот смотрит на меня, когда замечаю его фигурку, сжавшуюся от холода.
У кота, выражение глаз человека, умудрённого жизнью.
Жалобный, сгорбленный вид.
Наверно он понимает, неизбежность судьбы, тоже.
Ее нельзя избежать, неминуемость, как она есть.
Ведь близко окончание. Ему, и мне.
Близится зима, стукнет мороз -40, здесь не Африка.
А на тротуаре, даже в картонной коробке, долго так не протянешь.
Зачем тогда я живу на свете?
Стать кормом для бродячих псов?
Или просто сдохнуть, уже скоро…
У меня не ответов.
Ни для себя, ни для него.
Уголок самовыражения
Мы все заботимся о себе, о своем благополучие, чтобы жопа не мерзла ночами, было что-то пожрать из двухстороннего холодильника.
Крутые тачки, красивые телки, дорогие хаты в Москва-Сити, комфорт от и до.
Только зачем это все.
Вопрос хотя надо поставить конкретней:
— Что я делаю здесь в пустыне?
Где-то на краю миров.
Зачем?..
Я не знаю. Просто что-то ищу, именно для себя.
Наверно мой поиск окажется никчемным делом.
Но разве это отменяет прежнее приключение.
Что про кота, не знаю.
Попробую его уговорить пойти со мной…..
Крутые тачки, красивые телки, дорогие хаты в Москва-Сити, комфорт от и до.
Только зачем это все.
Вопрос хотя надо поставить конкретней:
— Что я делаю здесь в пустыне?
Где-то на краю миров.
Зачем?..
Я не знаю. Просто что-то ищу, именно для себя.
Наверно мой поиск окажется никчемным делом.
Но разве это отменяет прежнее приключение.
Что про кота, не знаю.
Попробую его уговорить пойти со мной…..
Уголок самовыражения
— Минздрав СССР, в последний раз предупреждает,,.
Это было тогда, в 80-е.
А я, молодым подростком, или уже парнем, входил на проходную огромного завода.
Стоял в очереди, показывал пропуск, или сувал его в компьютерный терминал.
Уже тогда у нас были электронные пропуска, вроде нынешних карточек.
Но не суть. (ведь кроме галош, у нас тогда ничего не было)
Многотысячная толпа людей вливалась на территорию.
Растекалась по рабочим местам.
После проходной надо было пройти по коридорам: вперед, назад, вбок, вниз, и вот уже цеха.
Пол бетонной у них.
Хотя нет, не так было, пол бетонный, но вместо мраморной плитки, что наверху, железные квадратики, отполированные до блеска. Временем, и ногами, проходящих.
Гул станков и прессов сразу оглушал.
Поэтому мне приходилось включать музыку.
Наушники, айподсы, мп3-плейр, нет.
Тогда этого еще не было.
Включал музыку в голове, или она сама по себе включалась, как рефлекс.
— Бухгалтер.
Милый мой бухгалтер.
Вот он какой. Такой простой…
Песня «бухгалтер», группы «комбинация».
Клип тогда крутили по телеку бесконечно.
Тупо? Конечно тупо, но в этом и был заложен какой-то смысл.
Завод, это деньги, вместе с бухгалтерией.
Директор завода незаконно построил на эти деньги коттедж, точнее дворец.
И я мечтал украсть эти деньги, может ограбить, и улететь на другую планету, как в клипе.
Будет кровь, смерти, но меня это нисколько не волновало.
Тупо работать до пенсии здесь?!
За нищенскую зарплату, среди гула прессов, смрада от плавильных печей, темноты.
Страна разваливалась на глазах.
Когда профсоюзы стали раком, вместе с парторгом, подлизывая задницы директору, начальникам.
Ищите дураков получше!
С каждым днем, точнее утром, когда входил в цеха, это песня звучала все громче и громче.
Я подпевал ей, словно в караоке, правда негромко.
А то сочтут за сумасшедшего.
Ведь был один у нас: работал, работал, стоял за станком, а потом раз, сошел с ума.
Кидаться на всех начал, железяками бросаться.
Кое-как скрутили. Вызвали «скорую», отвезли в «психушку».
Но опять же, не о том.
Хотя сойти с ума может каждый, были бы подходящие условия.
Поэтому просто тихонько подпевал, почти про себя.
Ну или так, когда человек в душе моется.
Наверно чтобы заглушить в себе: тупость, бесправие, унижения, даже со стороны коллег, таких же рабочих как и ты. Ведь у них тоже крыша едет, понемногу, от всего происходящего.
Можно сказать, в то время, весь народ сошел с ума.
Вместе со мной.
Менял квартиры на машины, клал деньги в Сбербанк.
От отчима досталось пальто.
Черное, из шерсти, «москвичка», классика.
Приходилось его надевать, но оно мне не нравилось.
Пришлось переделать, отрезать полы на полметра.
Ножницами, когда дома никого не было.
Пальто превратилось почти, в совсем другое.
Ведь мне хотелось короткую куртку, а еще кожанку.
Но не было денег, на это, или в тот момент их еще не было в свободной продаже.
Ножницами уже приловчился так делать, когда отрезал рукава от школьного пиджачка, превращая его в безрукавку.
Подсмотренного из обложки пластинки.
Наверное, я бы стал вторым «юдашкиным».
Но опять же, не суть.
Кстати, такие безрукавочки, полгорода носило, в то время.
Кстати тоже: такое же пальто, как было тогда, пришлось купить, но уже задорого. Ведь это же классика.
Сериал «комбинация».
Каст: никита, настя, другие девчонки.
Цепляет, всё: сцены шпаны, кипеша, братвы.
Особенно бытовуха, конкретно снята.
Может, а наверно всем, показаться дикостью, но так и жили. В дерьме, в пьянстве, ссоры, скандалы.
Пьяные завывания матери, вместе с приходящими собутыльниками.
Наверно мне, поэтому хотелось вырваться из этого ада.
Уехать в Америку, или куда-то еще.
Где мог быть свободным, от всего.
Жизнь, почему-то не любит живых, противодействуя этому любыми способами.
Ведь после смерти, ты, или твое имя, может стать «заслуженным артистом», ветераном труда, красоваться на городской доске почете, где пионеры, тьфу, юноармейцы, будут отдавать честь, принимать присягу, и все такое.
Только зачем это уже тебе?
Висящему портрету на доске почета.
Слава, известность, популярность, короче медийность, как выражаются нынче.
Наверно чтобы не забыли.
Наверно еще, у каждого человека, в жизни, есть такие моменты, которые нельзя забывать.
Или от которых можно отправиться в «психушку».
Это было тогда, в 80-е.
А я, молодым подростком, или уже парнем, входил на проходную огромного завода.
Стоял в очереди, показывал пропуск, или сувал его в компьютерный терминал.
Уже тогда у нас были электронные пропуска, вроде нынешних карточек.
Но не суть. (ведь кроме галош, у нас тогда ничего не было)
Многотысячная толпа людей вливалась на территорию.
Растекалась по рабочим местам.
После проходной надо было пройти по коридорам: вперед, назад, вбок, вниз, и вот уже цеха.
Пол бетонной у них.
Хотя нет, не так было, пол бетонный, но вместо мраморной плитки, что наверху, железные квадратики, отполированные до блеска. Временем, и ногами, проходящих.
Гул станков и прессов сразу оглушал.
Поэтому мне приходилось включать музыку.
Наушники, айподсы, мп3-плейр, нет.
Тогда этого еще не было.
Включал музыку в голове, или она сама по себе включалась, как рефлекс.
— Бухгалтер.
Милый мой бухгалтер.
Вот он какой. Такой простой…
Песня «бухгалтер», группы «комбинация».
Клип тогда крутили по телеку бесконечно.
Тупо? Конечно тупо, но в этом и был заложен какой-то смысл.
Завод, это деньги, вместе с бухгалтерией.
Директор завода незаконно построил на эти деньги коттедж, точнее дворец.
И я мечтал украсть эти деньги, может ограбить, и улететь на другую планету, как в клипе.
Будет кровь, смерти, но меня это нисколько не волновало.
Тупо работать до пенсии здесь?!
За нищенскую зарплату, среди гула прессов, смрада от плавильных печей, темноты.
Страна разваливалась на глазах.
Когда профсоюзы стали раком, вместе с парторгом, подлизывая задницы директору, начальникам.
Ищите дураков получше!
С каждым днем, точнее утром, когда входил в цеха, это песня звучала все громче и громче.
Я подпевал ей, словно в караоке, правда негромко.
А то сочтут за сумасшедшего.
Ведь был один у нас: работал, работал, стоял за станком, а потом раз, сошел с ума.
Кидаться на всех начал, железяками бросаться.
Кое-как скрутили. Вызвали «скорую», отвезли в «психушку».
Но опять же, не о том.
Хотя сойти с ума может каждый, были бы подходящие условия.
Поэтому просто тихонько подпевал, почти про себя.
Ну или так, когда человек в душе моется.
Наверно чтобы заглушить в себе: тупость, бесправие, унижения, даже со стороны коллег, таких же рабочих как и ты. Ведь у них тоже крыша едет, понемногу, от всего происходящего.
Можно сказать, в то время, весь народ сошел с ума.
Вместе со мной.
Менял квартиры на машины, клал деньги в Сбербанк.
От отчима досталось пальто.
Черное, из шерсти, «москвичка», классика.
Приходилось его надевать, но оно мне не нравилось.
Пришлось переделать, отрезать полы на полметра.
Ножницами, когда дома никого не было.
Пальто превратилось почти, в совсем другое.
Ведь мне хотелось короткую куртку, а еще кожанку.
Но не было денег, на это, или в тот момент их еще не было в свободной продаже.
Ножницами уже приловчился так делать, когда отрезал рукава от школьного пиджачка, превращая его в безрукавку.
Подсмотренного из обложки пластинки.
Наверное, я бы стал вторым «юдашкиным».
Но опять же, не суть.
Кстати, такие безрукавочки, полгорода носило, в то время.
Кстати тоже: такое же пальто, как было тогда, пришлось купить, но уже задорого. Ведь это же классика.
Сериал «комбинация».
Каст: никита, настя, другие девчонки.
Цепляет, всё: сцены шпаны, кипеша, братвы.
Особенно бытовуха, конкретно снята.
Может, а наверно всем, показаться дикостью, но так и жили. В дерьме, в пьянстве, ссоры, скандалы.
Пьяные завывания матери, вместе с приходящими собутыльниками.
Наверно мне, поэтому хотелось вырваться из этого ада.
Уехать в Америку, или куда-то еще.
Где мог быть свободным, от всего.
Жизнь, почему-то не любит живых, противодействуя этому любыми способами.
Ведь после смерти, ты, или твое имя, может стать «заслуженным артистом», ветераном труда, красоваться на городской доске почете, где пионеры, тьфу, юноармейцы, будут отдавать честь, принимать присягу, и все такое.
Только зачем это уже тебе?
Висящему портрету на доске почета.
Слава, известность, популярность, короче медийность, как выражаются нынче.
Наверно чтобы не забыли.
Наверно еще, у каждого человека, в жизни, есть такие моменты, которые нельзя забывать.
Или от которых можно отправиться в «психушку».
Уголок самовыражения
Я теперь новый друг?
Смаил был средним в семье, из четырех братьев.
Старший брат, он все время на меня подозрительно поглядывал.
Скорее всего, он придерживался старых обычаев, когда нужно прирезать ножиком иноверцев.
Если бы мы наверно оказались один на один, он бы даже не поморщился.
Бритая голова, бородка по скулам, суровый взгляд.
Его звали Мохаммед.
Если он даже Смаилу запрещал пользоваться интернетом, лазить в айфоне.
Прилюдно, при всех.
Смаил, как выяснилось, служил в армии, при местном гарнизоне, старшим капралом.
В то время он оказался в увольнительной, поэтому он обратил на меня внимание.
Подозрительного чужака.
Здесь все не так просто, оказывается.
Чужие люди здесь не водятся.
Смаил повел меня по коридорам, по пространству, выстроенному его предками.
Сначала одно помещение, лишь закрытое досками.
— Это овцы, они беременные.
Дальше было другое.
— Это овцы, тут они разродились.
Мне было интересно все: как они живут, чем питаются.
Овечки испуганно заблеяли, когда направил камеру на них.
Яркого света, луча от телефона, они боялись.
Другое помещение, вроде парикмахерской: здесь стригли с овец шерсть.
Еще одно, для козлов, или баранов.
Они содержаться отдельно от самок.
Для коз тоже все отдельно.
Закуток, где доят из них козье молоко
Это тоже было не просто так.
Целая ферма, и наверно поэтому целая семья работала над ними.
Получая прибыль и заработок.
— Ну как?
— Круто. Мне нравиться.
— Я не об этом.
Мы стояли в тесном проеме, рядом мекали козы, блеяли бараны.
— Нам нужны деньги.
— Я могу помочь?
— Нужен белый человек. Вроде тебя. На переговорах.
— Что делать?
— Сопровождать караван.
Я задумался. Одно дело устраивать перевороты.
А другое, сопровождать нелегальный караван.
Через границы.
И то, и то, выглядело так, словно наступаешь ядовитой змее на хвост.
— Что я буду иметь?
— Все что хочешь: деньги, паспорта, новую жизнь.
— Новая жизнь, она и так уже есть у меня. Когда приехал сюда.
Смаил отвернулся, пряча слезы.
— Пойдем пить чай. Ведь он тебе понравился.
Мы вернулись в гостиную.
Мохаммед уже ушел в мечеть, где пел мулла вечерний азан.
— Мне нужно вернуться в город.
— Нет проблем. Я подумаю над этим.
Смаил стал думать и действовать.
Сначала он попытался завести скутер, но он отказался работать.
То ли бензина нет, то ли масла.
Короче не завелся.
— Может велосипед?
— Нет!
Я отрицательно покачал головой, помня о недавней поездке.
— Ладно. Пойдем.
Мы пошли по деревне.
Зашли в магазинчик, там был приветливый продавец.
Смаил пытался договориться насчет транспорта, но ничего не вышло.
Он развел руками, что делать.
— Пойду ногами, пешком до города. Тут недалеко.
— Я пойду с тобой. Маршем.
Маршем, так маршем. Наверно так веселее будет для нас.
Мы вышли из деревни, шли по вечерней дороге.
Прямо по встречной пололе.
Мимо проезжали мотоциклы, джипы, кто-то сигналил, или махал руками.
Нам, или только Смаилу.
— Срежем путь?
— Давай.
Смаил махнул рукой, показывая, когда надо свернуть с шоссе.
Снова шли по пустыне, пески, только солнце уже не было.
Оно садилось за горизонт, озаряя закат багряным оттенком.
Там, в горах, кто-то дико кричал.
Это был какой-то человек. Его фигурка мелькала на вершине горы.
— Я его знаю. Он собирает овец, чтобы погнать домой.
Ответил на мой удивленный взгляд мой негаданный проводник.
Цокнул языком огорченно: закончились сигареты, потерялась зажигалка.
— Не переживай. Скоро будет маркет.
— Да я не переживаю.
Тут надо уточнить, во французском языке, нет слова «ссать».
Какое-то другое, более гуманное что ли.
Есть слово «бояться».
Разумеется, я не ссал, и ничего не боялся.
Хотя, что тут скрывать, конечно, ссал.
Больше всего неизвестности.
— Чей заказ? Или от кого он поступил?
— От Искандера. Знаешь такого?
— Мда, уже знаю. Рассказывай, что уж теперь, раскрывай ваши тайны.
Так дела не делаются.
— А как делаются?! У нас, вот так.
— У нас всё по чесноку.
— По чесноку?!
— Значит по честному. Понимаешь?
Смаил кивнул. Еще бы, переводчик перевел как надо.
Только я уже буду не переводчиком, а кем-то другим.
В магазине, который был после моста, с гостиницей с тем охранником, Смаил с ним поздоровался тепло, познакомил меня тоже.
Я приветливо пожал ему руку, что было днем, то было.
Здесь все друг друга знают по именам, по лицам.
Чужаки, редкие птицы, залетевшие с туристическим гидом.
С деньгами, с охраной, на джипах.
Короче, в том магазине, он купил мне сигареты, новую зажигалку.
— Давай оплачу сам.
— Нет. Я даю деньги. Не огорчай меня.
Буквально он так сказал, а потом перевел его слова айфон.
— Окей.
— Супер.
— Да, супер.
— Супер, супер!!
Мы были как два ребенка, потерянные, или уже нашедшие себя, просто уже в возрастах, но это не мешало нам заниматься разными чудачествами в пути: пинать мячик, приставать к девчонкам, кричать пассажирам в джипе, что они козлы.
— Ты сердишься? За обман.
— Нет. Так бывает.
— И что теперь? Поедешь домой?
— Не знаю. Надо подумать. Нужно много денег, и много вещей, для такого каравана.
— Еще не поздно отказаться. Скоро будет автобус на Марракеш.
— Я сдам билет. Если ты не против.
— Тогда я буду очень рад, мой новый друг.
Вывеска отеля «сафари».
— Надо зайти. Собрать там вещи.
Внутри было как всегда: шумно, весело, и пьяно.
Хотя тут выпивки конечно не водилось.
Портье, притаившемуся в закутке, кивнул, показывая свой ключ от номера.
Он тоже кивнул, улыбнувшись. Вроде как пропускал.
Смаил поднялся за мной тоже, на второй этаж.
— Заходи. Будь здесь как дома.
Обронил, скидывая одежду, направляясь сразу в душ.
Чтобы смыть с тела весь накопившийся пот за день.
Когда еще выдастся случай, так просто помыться в душе.
Смаил сидел в комнате, чем-то занимался.
Наверно переписывался с боссом, то есть с Искандером.
Уточняя условия сделки, все прочие детали предстоящего тура.
Я вышел из душевой, обтирая голову полотенцем.
Так и было; Смаил сидя на пуфе, писал в айфоне.
— Пойдешь мыться?
Он отрицательно кивнул.
— Что пишут?
— Караван пойдет сегодня ночью. Надо быстрее решать проблемы.
— У тебя проблемы?
— Да. Надо сходить в гарнизон. Отпроситься у нашего майора, на несколько дней.
Смаил был средним в семье, из четырех братьев.
Старший брат, он все время на меня подозрительно поглядывал.
Скорее всего, он придерживался старых обычаев, когда нужно прирезать ножиком иноверцев.
Если бы мы наверно оказались один на один, он бы даже не поморщился.
Бритая голова, бородка по скулам, суровый взгляд.
Его звали Мохаммед.
Если он даже Смаилу запрещал пользоваться интернетом, лазить в айфоне.
Прилюдно, при всех.
Смаил, как выяснилось, служил в армии, при местном гарнизоне, старшим капралом.
В то время он оказался в увольнительной, поэтому он обратил на меня внимание.
Подозрительного чужака.
Здесь все не так просто, оказывается.
Чужие люди здесь не водятся.
Смаил повел меня по коридорам, по пространству, выстроенному его предками.
Сначала одно помещение, лишь закрытое досками.
— Это овцы, они беременные.
Дальше было другое.
— Это овцы, тут они разродились.
Мне было интересно все: как они живут, чем питаются.
Овечки испуганно заблеяли, когда направил камеру на них.
Яркого света, луча от телефона, они боялись.
Другое помещение, вроде парикмахерской: здесь стригли с овец шерсть.
Еще одно, для козлов, или баранов.
Они содержаться отдельно от самок.
Для коз тоже все отдельно.
Закуток, где доят из них козье молоко
Это тоже было не просто так.
Целая ферма, и наверно поэтому целая семья работала над ними.
Получая прибыль и заработок.
— Ну как?
— Круто. Мне нравиться.
— Я не об этом.
Мы стояли в тесном проеме, рядом мекали козы, блеяли бараны.
— Нам нужны деньги.
— Я могу помочь?
— Нужен белый человек. Вроде тебя. На переговорах.
— Что делать?
— Сопровождать караван.
Я задумался. Одно дело устраивать перевороты.
А другое, сопровождать нелегальный караван.
Через границы.
И то, и то, выглядело так, словно наступаешь ядовитой змее на хвост.
— Что я буду иметь?
— Все что хочешь: деньги, паспорта, новую жизнь.
— Новая жизнь, она и так уже есть у меня. Когда приехал сюда.
Смаил отвернулся, пряча слезы.
— Пойдем пить чай. Ведь он тебе понравился.
Мы вернулись в гостиную.
Мохаммед уже ушел в мечеть, где пел мулла вечерний азан.
— Мне нужно вернуться в город.
— Нет проблем. Я подумаю над этим.
Смаил стал думать и действовать.
Сначала он попытался завести скутер, но он отказался работать.
То ли бензина нет, то ли масла.
Короче не завелся.
— Может велосипед?
— Нет!
Я отрицательно покачал головой, помня о недавней поездке.
— Ладно. Пойдем.
Мы пошли по деревне.
Зашли в магазинчик, там был приветливый продавец.
Смаил пытался договориться насчет транспорта, но ничего не вышло.
Он развел руками, что делать.
— Пойду ногами, пешком до города. Тут недалеко.
— Я пойду с тобой. Маршем.
Маршем, так маршем. Наверно так веселее будет для нас.
Мы вышли из деревни, шли по вечерней дороге.
Прямо по встречной пололе.
Мимо проезжали мотоциклы, джипы, кто-то сигналил, или махал руками.
Нам, или только Смаилу.
— Срежем путь?
— Давай.
Смаил махнул рукой, показывая, когда надо свернуть с шоссе.
Снова шли по пустыне, пески, только солнце уже не было.
Оно садилось за горизонт, озаряя закат багряным оттенком.
Там, в горах, кто-то дико кричал.
Это был какой-то человек. Его фигурка мелькала на вершине горы.
— Я его знаю. Он собирает овец, чтобы погнать домой.
Ответил на мой удивленный взгляд мой негаданный проводник.
Цокнул языком огорченно: закончились сигареты, потерялась зажигалка.
— Не переживай. Скоро будет маркет.
— Да я не переживаю.
Тут надо уточнить, во французском языке, нет слова «ссать».
Какое-то другое, более гуманное что ли.
Есть слово «бояться».
Разумеется, я не ссал, и ничего не боялся.
Хотя, что тут скрывать, конечно, ссал.
Больше всего неизвестности.
— Чей заказ? Или от кого он поступил?
— От Искандера. Знаешь такого?
— Мда, уже знаю. Рассказывай, что уж теперь, раскрывай ваши тайны.
Так дела не делаются.
— А как делаются?! У нас, вот так.
— У нас всё по чесноку.
— По чесноку?!
— Значит по честному. Понимаешь?
Смаил кивнул. Еще бы, переводчик перевел как надо.
Только я уже буду не переводчиком, а кем-то другим.
В магазине, который был после моста, с гостиницей с тем охранником, Смаил с ним поздоровался тепло, познакомил меня тоже.
Я приветливо пожал ему руку, что было днем, то было.
Здесь все друг друга знают по именам, по лицам.
Чужаки, редкие птицы, залетевшие с туристическим гидом.
С деньгами, с охраной, на джипах.
Короче, в том магазине, он купил мне сигареты, новую зажигалку.
— Давай оплачу сам.
— Нет. Я даю деньги. Не огорчай меня.
Буквально он так сказал, а потом перевел его слова айфон.
— Окей.
— Супер.
— Да, супер.
— Супер, супер!!
Мы были как два ребенка, потерянные, или уже нашедшие себя, просто уже в возрастах, но это не мешало нам заниматься разными чудачествами в пути: пинать мячик, приставать к девчонкам, кричать пассажирам в джипе, что они козлы.
— Ты сердишься? За обман.
— Нет. Так бывает.
— И что теперь? Поедешь домой?
— Не знаю. Надо подумать. Нужно много денег, и много вещей, для такого каравана.
— Еще не поздно отказаться. Скоро будет автобус на Марракеш.
— Я сдам билет. Если ты не против.
— Тогда я буду очень рад, мой новый друг.
Вывеска отеля «сафари».
— Надо зайти. Собрать там вещи.
Внутри было как всегда: шумно, весело, и пьяно.
Хотя тут выпивки конечно не водилось.
Портье, притаившемуся в закутке, кивнул, показывая свой ключ от номера.
Он тоже кивнул, улыбнувшись. Вроде как пропускал.
Смаил поднялся за мной тоже, на второй этаж.
— Заходи. Будь здесь как дома.
Обронил, скидывая одежду, направляясь сразу в душ.
Чтобы смыть с тела весь накопившийся пот за день.
Когда еще выдастся случай, так просто помыться в душе.
Смаил сидел в комнате, чем-то занимался.
Наверно переписывался с боссом, то есть с Искандером.
Уточняя условия сделки, все прочие детали предстоящего тура.
Я вышел из душевой, обтирая голову полотенцем.
Так и было; Смаил сидя на пуфе, писал в айфоне.
— Пойдешь мыться?
Он отрицательно кивнул.
— Что пишут?
— Караван пойдет сегодня ночью. Надо быстрее решать проблемы.
— У тебя проблемы?
— Да. Надо сходить в гарнизон. Отпроситься у нашего майора, на несколько дней.
Уголок самовыражения
Вывеска отеля «сафари».
— Надо зайти. Собрать там вещи.
Внутри было как всегда: шумно, весело, и пьяно.
Хотя тут выпивки конечно не водилось.
Портье, притаившемуся в закутке, кивнул, показывая свой ключ от номера.
Он тоже кивнул, улыбнувшись. Вроде как пропускал.
Смаил поднялся за мной тоже, на второй этаж.
— Заходи. Будь здесь как дома.
Обронил, скидывая одежду, направляясь сразу в душ.
Чтобы смыть с тела весь накопившийся пот за день.
Когда еще выдастся случай, так просто помыться в душе.
Смаил сидел в комнате, чем-то занимался.
Наверно переписывался с боссом, то есть с Искандером.
Уточняя условия сделки, все прочие детали предстоящего тура.
Я вышел из душевой, обтирая голову полотенцем.
Так и было; Смаил сидя на пуфе, писал в айфоне.
— Пойдешь мыться?
Он отрицательно кивнул.
— Что пишут?
— Караван пойдет сегодня ночью. Надо быстрее решать проблемы.
— У тебя проблемы?
— Да. Надо сходить в гарнизон. Отпроситься у майора, на несколько дней.
— Я с тобой. Только надо одеться.
Смаил ждал, пока одевался во что-то приличное.
Штаны, брюки, рубашка, сверху белая олимпийка.
Нож, и все остальное отбросил, они здесь не помогут.
Было темно, сплошная ночь, когда мы вышли из отеля.
— Чек-аут, — кивнул портье, кладя ключ от номера на стойку.
— Ес.
— Можно я оставлю свой багаж, здесь, на пару часов?
— Ес.
— Окей. Это презент. Чаевые.
Я отсчитал из бумажника несколько купюр, положил ему в нагрудный кармашек.
— Передай привет Искандеру. Мне нужно с ним попрощаться.
— Ес, мистер. Будет исполнено.
Мы вышли на улицу.
— Получается ты мой друг?
— Да. А зачем ты спрашиваешь?
— Не знаю. Так просто.
Теперь уже я отвернулся в сторону, пряча от него слезы.
Наверное у меня не было больше настоящего друга.
— Надо зайти. Собрать там вещи.
Внутри было как всегда: шумно, весело, и пьяно.
Хотя тут выпивки конечно не водилось.
Портье, притаившемуся в закутке, кивнул, показывая свой ключ от номера.
Он тоже кивнул, улыбнувшись. Вроде как пропускал.
Смаил поднялся за мной тоже, на второй этаж.
— Заходи. Будь здесь как дома.
Обронил, скидывая одежду, направляясь сразу в душ.
Чтобы смыть с тела весь накопившийся пот за день.
Когда еще выдастся случай, так просто помыться в душе.
Смаил сидел в комнате, чем-то занимался.
Наверно переписывался с боссом, то есть с Искандером.
Уточняя условия сделки, все прочие детали предстоящего тура.
Я вышел из душевой, обтирая голову полотенцем.
Так и было; Смаил сидя на пуфе, писал в айфоне.
— Пойдешь мыться?
Он отрицательно кивнул.
— Что пишут?
— Караван пойдет сегодня ночью. Надо быстрее решать проблемы.
— У тебя проблемы?
— Да. Надо сходить в гарнизон. Отпроситься у майора, на несколько дней.
— Я с тобой. Только надо одеться.
Смаил ждал, пока одевался во что-то приличное.
Штаны, брюки, рубашка, сверху белая олимпийка.
Нож, и все остальное отбросил, они здесь не помогут.
Было темно, сплошная ночь, когда мы вышли из отеля.
— Чек-аут, — кивнул портье, кладя ключ от номера на стойку.
— Ес.
— Можно я оставлю свой багаж, здесь, на пару часов?
— Ес.
— Окей. Это презент. Чаевые.
Я отсчитал из бумажника несколько купюр, положил ему в нагрудный кармашек.
— Передай привет Искандеру. Мне нужно с ним попрощаться.
— Ес, мистер. Будет исполнено.
Мы вышли на улицу.
— Получается ты мой друг?
— Да. А зачем ты спрашиваешь?
— Не знаю. Так просто.
Теперь уже я отвернулся в сторону, пряча от него слезы.
Наверное у меня не было больше настоящего друга.
Уголок самовыражения
Время Холопов.
Друзья, или не друзья, тут недавно на интернет-площадках, разгорелся спор не на шутку: какое нынче время на дворе стоит?
По телеку говорят: сейчас время героев, и все такое.
Я же думаю, личное мнение, что наступило время долбоебов.
Может есть другие суждения?
Актуальные, как говорится, из первых уст.
— Элита, должна жить богато! — заявила М. Симомьян.
— Общество наше, обязано вернуться, к старым имперским порядкам...
— Надо возвратить православное дворянство. Вернуться к доброму, русскому образу жизни. Как при царе батюшке.
Так ей вторит Михалков Н.С., тот самый, у которого на днях будет «днюха».
Который снимался в фильмах, хороших, кстати, сам снимал тоже. Нет, творчество есть творчество. Тут претензий не имеется.
Ну допустим, допустим.
Вернули, и что дальше??!
Если уже сейчас между богатыми, называемой сейчас элитой, и бедными (быдлом) сегодня такая пропасть.
Ну правильно: где элита, а где ты сам: гавно и быдло.
Как и весь остальной народ.
Ранее об этом же, еще до войны, во время ковида, заявляла мадам пресс-алкаше:
— На самолетах, в разные страны, должны летать только богатые, обеспеченные господа....
Уже в открытую нам говорят:
Вы быдло, а мы элита.
Мы пишем для вас законы, которые вы должны исполнять.
пошлем куда надо, и будете за нас, подыхать в окопах.
Наверно кто-то скажет: вот в странах Запада, тоже есть разделение на касты.
Ладно, начнем с истории:
В странах Запада: Англия, Франция, Германия и других.
Всегда был и стоял капитализм, веками.
Не знаю, как это называется понятие по-научному,
«культура взаимоотношений между богатым и бедным человеком».
Так вот, она выработалась, за многие столетия, начиная от рабства, колониализма, принимая цивилизованные формы.
Там на Западе, или в Америке, богатый чувак вряд ли будет сейчас кидать простому рабочему:
— Ты быдло, иди отсюда.
Или думать о нем как о собаке.
Нет, никому это в голову не придет.
Кстати, есть рабочие (рабочие, потому что работают такие средства) профсоюзы.
Там, можно выйти на улицы, устроить митинги, стачки, забастовки, марши, мирные демонстрации, в борьбе за свои рабочие и социальные права.
И за это ничего не будет: ни тюрьмы, ни крутилова копами, ни штрафов, ни арестов.
Конечно, если все это, не наносит ущерба и разрушений.
Вернемся к нашим реалиям, или к предистории.
В 1914-1917 гг. рабоче-крестьянский народ воевал в «первую империалистическую», проливал кровь, умирал там за что-то там: за царя, отечество.
Конечно за дворянство и за помещиков, торгашей, всевозможных дельцов, которые делали деньги и карьеру на этой войне.
2022- 2024 гг: народ согнали как скот на мобилизацию, подыхать на фронтах, по факту: за дворцы П., за яхты олигархов, за виллы банкиров.
Уговаривают заключить контракт, за бешеные деньги.
Но там же выжить и обогатиться ниже, чем в лотерее «столото», где каждый раз разыгрываться миллиард.
Как по мне, здесь просматриваться прямая аналогия с
«первой империалистической», где люди гибнут за долбанный металл, за золотые мешки капиталистов.
Личные интересы в бизнесах.
Период Горбачева – Ельцина, еще тогда в нем было пять лет демократии. Настоящей демократии и парламента.
Ведь что у нас было до 1917 года: царское правление, крепостничество, почти как рабство, которое отменили лишь в 1861 году, бесправие, отсутствие профсоюзов, угнетение рабочего класса, который работал на заводах и фабриках по 12-14 часов.
Революция, гражданская война.
Времена НЭПа, спекуляции, бизнесов, наверно так потребовало то время.
Наверно тогда стало многим понятно что «нэпмамство» и социализм, когда все для народа и для него, понятия несовместимые.
Благодаря этому мы победили в войне, запустили человека в космос, и многое, многое другое.
70 лет СССР, наверно это кое-что значит.
Когда с букваря читаешь:
«Мы не рабы, рабы не мы».
Наше время.
Конечно, богатый чувак наверно побоится, сказать так, в открытую:
— Эй, быдло, отойди в сторону.
Но обязательно посигналит из дорогущего джипа на «зебре», когда ты переходишь дорогу, ведь ты задерживаешь его элитное величие.
Окинет презрительным взглядом, когда столкнешься с ним случайно на тротуаре.
Пошлет «нахер» из кабинетов чиновников в мерии.
Если работаешь у такого в услужении, то это означает:
Помыть машину, открыть ворота коттеджа, поклонится, отдать честь, закрыть ворота, ожидая дальнейших распоряжений.
Нет у нас культуры, той самой, о взаимоотношениях богатым с бедным. Нету.
Она была уничтожена советской властью, за те самые 70 лет власти.
Поэтому сейчас и идет насаждение, вот этими медийными высказываниями, цитатами, — «давайте возвратим».
Уже комедии сняли «холоп», холоп-2», дабы общество привыкало по немножку.
Ну возвратили, и что дальше? что измениться?
Вернете везде 8-часовой день?
Или чтобы господин тебе кланялся тоже? (шутка)
Уже сейчас люди впахивають как рабы, чтобы заплатить за ипотеки, закрыть кабальные кредиты, итд.
З0 лет дикого капитализма, позади.
Единицы олигархи, десятки банкиров миллиардеров, сотни богачей, тысячи бизнесменов.
Ну а народу то у нас миллионы.
Которые нынче стали холопами, при элитах.
В одно тяжкое время.
В 90-ых, время бежало резво, все вращалось быстро и стремительно.
Дремучий российский народ не успевал опомниться на сотую доли %.
Вот тебе здесь референдумы, вот голосования, вот приватизация, вот залоговые аукционы, вот рыночные отношения.
А вот уже капитализм, братан.
Да, да, вот тут подпиши.
А потом мы уж как-нибудь сами, без тебя обойдемся.
Ведь мы же будущая элита России.
Кинем тебе подачку, и загоним в окопы.
Ничего хорошего, мы тебе не можем предложить.
Ведь ты холоп, подыхай за нас, знать такая у тебя судьба.
Вот и всё.
Друзья, или не друзья, тут недавно на интернет-площадках, разгорелся спор не на шутку: какое нынче время на дворе стоит?
По телеку говорят: сейчас время героев, и все такое.
Я же думаю, личное мнение, что наступило время долбоебов.
Может есть другие суждения?
Актуальные, как говорится, из первых уст.
— Элита, должна жить богато! — заявила М. Симомьян.
— Общество наше, обязано вернуться, к старым имперским порядкам...
— Надо возвратить православное дворянство. Вернуться к доброму, русскому образу жизни. Как при царе батюшке.
Так ей вторит Михалков Н.С., тот самый, у которого на днях будет «днюха».
Который снимался в фильмах, хороших, кстати, сам снимал тоже. Нет, творчество есть творчество. Тут претензий не имеется.
Ну допустим, допустим.
Вернули, и что дальше??!
Если уже сейчас между богатыми, называемой сейчас элитой, и бедными (быдлом) сегодня такая пропасть.
Ну правильно: где элита, а где ты сам: гавно и быдло.
Как и весь остальной народ.
Ранее об этом же, еще до войны, во время ковида, заявляла мадам пресс-алкаше:
— На самолетах, в разные страны, должны летать только богатые, обеспеченные господа....
Уже в открытую нам говорят:
Вы быдло, а мы элита.
Мы пишем для вас законы, которые вы должны исполнять.
пошлем куда надо, и будете за нас, подыхать в окопах.
Наверно кто-то скажет: вот в странах Запада, тоже есть разделение на касты.
Ладно, начнем с истории:
В странах Запада: Англия, Франция, Германия и других.
Всегда был и стоял капитализм, веками.
Не знаю, как это называется понятие по-научному,
«культура взаимоотношений между богатым и бедным человеком».
Так вот, она выработалась, за многие столетия, начиная от рабства, колониализма, принимая цивилизованные формы.
Там на Западе, или в Америке, богатый чувак вряд ли будет сейчас кидать простому рабочему:
— Ты быдло, иди отсюда.
Или думать о нем как о собаке.
Нет, никому это в голову не придет.
Кстати, есть рабочие (рабочие, потому что работают такие средства) профсоюзы.
Там, можно выйти на улицы, устроить митинги, стачки, забастовки, марши, мирные демонстрации, в борьбе за свои рабочие и социальные права.
И за это ничего не будет: ни тюрьмы, ни крутилова копами, ни штрафов, ни арестов.
Конечно, если все это, не наносит ущерба и разрушений.
Вернемся к нашим реалиям, или к предистории.
В 1914-1917 гг. рабоче-крестьянский народ воевал в «первую империалистическую», проливал кровь, умирал там за что-то там: за царя, отечество.
Конечно за дворянство и за помещиков, торгашей, всевозможных дельцов, которые делали деньги и карьеру на этой войне.
2022- 2024 гг: народ согнали как скот на мобилизацию, подыхать на фронтах, по факту: за дворцы П., за яхты олигархов, за виллы банкиров.
Уговаривают заключить контракт, за бешеные деньги.
Но там же выжить и обогатиться ниже, чем в лотерее «столото», где каждый раз разыгрываться миллиард.
Как по мне, здесь просматриваться прямая аналогия с
«первой империалистической», где люди гибнут за долбанный металл, за золотые мешки капиталистов.
Личные интересы в бизнесах.
Период Горбачева – Ельцина, еще тогда в нем было пять лет демократии. Настоящей демократии и парламента.
Ведь что у нас было до 1917 года: царское правление, крепостничество, почти как рабство, которое отменили лишь в 1861 году, бесправие, отсутствие профсоюзов, угнетение рабочего класса, который работал на заводах и фабриках по 12-14 часов.
Революция, гражданская война.
Времена НЭПа, спекуляции, бизнесов, наверно так потребовало то время.
Наверно тогда стало многим понятно что «нэпмамство» и социализм, когда все для народа и для него, понятия несовместимые.
Благодаря этому мы победили в войне, запустили человека в космос, и многое, многое другое.
70 лет СССР, наверно это кое-что значит.
Когда с букваря читаешь:
«Мы не рабы, рабы не мы».
Наше время.
Конечно, богатый чувак наверно побоится, сказать так, в открытую:
— Эй, быдло, отойди в сторону.
Но обязательно посигналит из дорогущего джипа на «зебре», когда ты переходишь дорогу, ведь ты задерживаешь его элитное величие.
Окинет презрительным взглядом, когда столкнешься с ним случайно на тротуаре.
Пошлет «нахер» из кабинетов чиновников в мерии.
Если работаешь у такого в услужении, то это означает:
Помыть машину, открыть ворота коттеджа, поклонится, отдать честь, закрыть ворота, ожидая дальнейших распоряжений.
Нет у нас культуры, той самой, о взаимоотношениях богатым с бедным. Нету.
Она была уничтожена советской властью, за те самые 70 лет власти.
Поэтому сейчас и идет насаждение, вот этими медийными высказываниями, цитатами, — «давайте возвратим».
Уже комедии сняли «холоп», холоп-2», дабы общество привыкало по немножку.
Ну возвратили, и что дальше? что измениться?
Вернете везде 8-часовой день?
Или чтобы господин тебе кланялся тоже? (шутка)
Уже сейчас люди впахивають как рабы, чтобы заплатить за ипотеки, закрыть кабальные кредиты, итд.
З0 лет дикого капитализма, позади.
Единицы олигархи, десятки банкиров миллиардеров, сотни богачей, тысячи бизнесменов.
Ну а народу то у нас миллионы.
Которые нынче стали холопами, при элитах.
В одно тяжкое время.
В 90-ых, время бежало резво, все вращалось быстро и стремительно.
Дремучий российский народ не успевал опомниться на сотую доли %.
Вот тебе здесь референдумы, вот голосования, вот приватизация, вот залоговые аукционы, вот рыночные отношения.
А вот уже капитализм, братан.
Да, да, вот тут подпиши.
А потом мы уж как-нибудь сами, без тебя обойдемся.
Ведь мы же будущая элита России.
Кинем тебе подачку, и загоним в окопы.
Ничего хорошего, мы тебе не можем предложить.
Ведь ты холоп, подыхай за нас, знать такая у тебя судьба.
Вот и всё.
Уголок самовыражения
Требуются, по объявлению.
Когда не было работы, там, в ЦЗН, (еще до войны) предложили:
— Пойдешь работать?
— Конечно пойду.
— Есть одна вакансия свободная.
— И что такое с ней не так?
— Рабочий по отлову животных.
Так она называется.
Я. Посмотрел. Вниз. В пол того гребаного заведения. Вспоминая.
Это были тогда. Двух тысячные года.
Можно сказать, что я жил и работал на помойке.
Наверно это и было так.
Время такое было, или жизненный момент чтобы опустится до самого – самого- самого дна.
Которое, вы сами не можете себе представить.
Да, работал на городской свалке с бомжами.
Собирал бутылки, сортировал вторсырье, медь, железо.
Жил в отбросах, в каком-то вагончике.
Все это блядь, было со мной.
С одной стороны интересно, познавательно.
А с другой – ну, ее нахуй. Ебать такую хуйню.
Его звали Снайпер, в наших босяцких кругах.
Наверно не просто так.
Но это наверно подработка для души, а так он, рабочий по отлову животных.
Работает в паре с водителем пикапа, «пирожок».
Так они назывались раньше.
Обычный «москвич»: в салоне два места, сзади грузовой кузов.
Он был серого цвета, с опознавательным зеленым значком на борту:
«Спецэкотранс».
Обычно он сидит у нас в бытовке, сделанной, из списанного вагона.
Курит едкие сигареты без фильтра, постоянно молчит.
Даже когда к нему обращаются, о чем-то спрашивают.
Он отмахивается, либо цыркает на всех злобно, потом выходит на свежий воздух.
Натура у него такая, одиночная.
Никто не знал, как его зовут по-настоящему, как его имя.
Снайпер и Снайпер.
Когда мороз, чистит винтовку, от нагара.
Ведь он стреляет настоящими боевыми патронами.
Между делом поправляя лохматую шапку на запотевшем лбу.
Шапка из собачьих шкур сделана.
— Сколько сегодня зарядил на тот свет?
Спрашивает Толик, это его водитель, того «пирожка».
— Пятерых.
Хмуро отвечает Снайпер.
— Угу. Нормально.
— С хера ли. Это мало для нормы.
— Для нормы, надо завалить десять.
Стал объяснять Снайпер.
Мне плевать, сколько там, ему до нормы убитых собак.
Мне плевать, на все.
Как и Снайперу тоже: болонки. Дворняги. Овчарки. Да без разницы.
Я видел как они, выгружают из кузова спецмашины, трупы мертвых собак.
Для утилизации.
Зимой, они мерзлые.
А летом начинают издавать запах.
Я блевал давно от тошнотворной вони.
Уже давно, когда был нормальным.
А сейчас нет. Привыкаю.
Снайпер чистит винтовку СВД. Детали разложены на столе.
Она без прицела, сделана под латунный патрон.
Латунный патрон, он обладает малой убойной силой.
Но для собак, чтобы усмирить, пробить шкуру и все такое, хватает
От нее приятно пахнет оружейным маслом, чем-то еще.
Забытым. Казалось навсегда.
Снайпер стреляет пойманным собакам в голову.
Это происходит в отдельном помещении, тоже вроде расстрельного помещения на свалке.
Он приставляет ствол к башке. Стреляет в голову, чтобы не испортить шкуру.
Вскоре полученную из собачьего трупа.
Жертвы даже не скулят перед смертью, наверно понимают, что это бесполезно.
Там рык, щелчок затвора, спуск, БАМ, и все.
Уноси готовенького.
Механика, конвейер.
Когда не надо рассуждать, а только делать.
Словно робот.
Снайпер, как на войне, делает зарубки на прикладе винтовки.
Только там было по число убитых фрицев, а здесь по числу убитых собак.
— А что будешь делать, когда места не хватит?
Подначил его как-то раз Толик.
— На тебе нарисую.
Снайпер, он странный.
Можно сказать, ебанутый на всю голову.
Наверно поэтому с ним никто не хочет связываться, вступать в разборки.
Пить с ним кофе, или пиво в баре.
Он ебнутый Снайпер, которому доставляет удовольствие убивать собак.
Но не людей же, с одной стороны.
Наверно так, рассуждали люди в погонах, которые выдавали разрешения, на применения огнестрельного оружия.
Снайпер любит убивать животных. Наверно тоже людей.
Люди они тоже как животные.
Я не интересовался. Так лучше спать по ночам, даже где-то на свалке.
Ему было без разницы, чем это делать: молотком, отверткой, ножом.
— Ты. Ты, и ты, завтра на сбор «пета».
Смотрящий наш, Аслан. Горец, выходец из гор. Чечен.
Для нас, он царь и бог.
После него идет уже всякая шушера, вроде городского начальства.
— А ты пойдешь завтра со Снайпером. Его напарник Толик, шайтан его возьми, ушел в «бухару».
— Норму нам еще удвоили в мерии. Говорят, много по городу бродячих собак стало.
— Я не пойду со Снайпером. Не хочу. Я лучше на «пэте» буду.
— Не пойдешь?
— Да, не пойду. Я не хочу, никого убивать!
— Это собаки. Они очень опасные, для людей.
Не надо никого убивать, ты просто подержишь, присмотришь.
Потом отвезем их в приют. И все.
— В приют?!
— Конечно в приют. Это хороший, отличный, собачачий приют.
Понимаешь, да?
Я согласился.
Тогда, на мусорном полигоне «Спецэкотранса», это уже не стало выбором.
Ни для меня, ни для кого-нибудь.
Все это было предопределенно заранее.
Да, в одном мегаполисе, мы убивали бродячих, беспризорных животных.
Зачем? Почему?
Нам платили деньги, за план по отлову мохнатых и хвостатых тварей.
Собаки, кошки, коты, без разницы.
Наверно мы все тогда превратились в «шариковых».
Не спрашивая больше никого.
В итоге.
В итоге, не желаю об этом вспоминать и думать.
Поэтому я не знаю что с ним потом стало; может жив, может повесился, или приставил заряженный ствол, с латунным патроном, к своей башке.
— Ну как? Пойдете работать туда?
Спрашивают меня в очередной раз в ЦЗН.
— Да как-то не хочется. Мне лучше хормейстером подходит.
Да, и еще совет: не стоить заводить собак в наше время.
Собаки слишком доверчивы и глупы, как и люди.
Лучше кошку.
Или лучше вообще ничего.
Ничего.
Ведь за ними не придет «Рабочий по отлову животных».
По прозвищу Снайпер.
Когда не было работы, там, в ЦЗН, (еще до войны) предложили:
— Пойдешь работать?
— Конечно пойду.
— Есть одна вакансия свободная.
— И что такое с ней не так?
— Рабочий по отлову животных.
Так она называется.
Я. Посмотрел. Вниз. В пол того гребаного заведения. Вспоминая.
Это были тогда. Двух тысячные года.
Можно сказать, что я жил и работал на помойке.
Наверно это и было так.
Время такое было, или жизненный момент чтобы опустится до самого – самого- самого дна.
Которое, вы сами не можете себе представить.
Да, работал на городской свалке с бомжами.
Собирал бутылки, сортировал вторсырье, медь, железо.
Жил в отбросах, в каком-то вагончике.
Все это блядь, было со мной.
С одной стороны интересно, познавательно.
А с другой – ну, ее нахуй. Ебать такую хуйню.
Его звали Снайпер, в наших босяцких кругах.
Наверно не просто так.
Но это наверно подработка для души, а так он, рабочий по отлову животных.
Работает в паре с водителем пикапа, «пирожок».
Так они назывались раньше.
Обычный «москвич»: в салоне два места, сзади грузовой кузов.
Он был серого цвета, с опознавательным зеленым значком на борту:
«Спецэкотранс».
Обычно он сидит у нас в бытовке, сделанной, из списанного вагона.
Курит едкие сигареты без фильтра, постоянно молчит.
Даже когда к нему обращаются, о чем-то спрашивают.
Он отмахивается, либо цыркает на всех злобно, потом выходит на свежий воздух.
Натура у него такая, одиночная.
Никто не знал, как его зовут по-настоящему, как его имя.
Снайпер и Снайпер.
Когда мороз, чистит винтовку, от нагара.
Ведь он стреляет настоящими боевыми патронами.
Между делом поправляя лохматую шапку на запотевшем лбу.
Шапка из собачьих шкур сделана.
— Сколько сегодня зарядил на тот свет?
Спрашивает Толик, это его водитель, того «пирожка».
— Пятерых.
Хмуро отвечает Снайпер.
— Угу. Нормально.
— С хера ли. Это мало для нормы.
— Для нормы, надо завалить десять.
Стал объяснять Снайпер.
Мне плевать, сколько там, ему до нормы убитых собак.
Мне плевать, на все.
Как и Снайперу тоже: болонки. Дворняги. Овчарки. Да без разницы.
Я видел как они, выгружают из кузова спецмашины, трупы мертвых собак.
Для утилизации.
Зимой, они мерзлые.
А летом начинают издавать запах.
Я блевал давно от тошнотворной вони.
Уже давно, когда был нормальным.
А сейчас нет. Привыкаю.
Снайпер чистит винтовку СВД. Детали разложены на столе.
Она без прицела, сделана под латунный патрон.
Латунный патрон, он обладает малой убойной силой.
Но для собак, чтобы усмирить, пробить шкуру и все такое, хватает
От нее приятно пахнет оружейным маслом, чем-то еще.
Забытым. Казалось навсегда.
Снайпер стреляет пойманным собакам в голову.
Это происходит в отдельном помещении, тоже вроде расстрельного помещения на свалке.
Он приставляет ствол к башке. Стреляет в голову, чтобы не испортить шкуру.
Вскоре полученную из собачьего трупа.
Жертвы даже не скулят перед смертью, наверно понимают, что это бесполезно.
Там рык, щелчок затвора, спуск, БАМ, и все.
Уноси готовенького.
Механика, конвейер.
Когда не надо рассуждать, а только делать.
Словно робот.
Снайпер, как на войне, делает зарубки на прикладе винтовки.
Только там было по число убитых фрицев, а здесь по числу убитых собак.
— А что будешь делать, когда места не хватит?
Подначил его как-то раз Толик.
— На тебе нарисую.
Снайпер, он странный.
Можно сказать, ебанутый на всю голову.
Наверно поэтому с ним никто не хочет связываться, вступать в разборки.
Пить с ним кофе, или пиво в баре.
Он ебнутый Снайпер, которому доставляет удовольствие убивать собак.
Но не людей же, с одной стороны.
Наверно так, рассуждали люди в погонах, которые выдавали разрешения, на применения огнестрельного оружия.
Снайпер любит убивать животных. Наверно тоже людей.
Люди они тоже как животные.
Я не интересовался. Так лучше спать по ночам, даже где-то на свалке.
Ему было без разницы, чем это делать: молотком, отверткой, ножом.
— Ты. Ты, и ты, завтра на сбор «пета».
Смотрящий наш, Аслан. Горец, выходец из гор. Чечен.
Для нас, он царь и бог.
После него идет уже всякая шушера, вроде городского начальства.
— А ты пойдешь завтра со Снайпером. Его напарник Толик, шайтан его возьми, ушел в «бухару».
— Норму нам еще удвоили в мерии. Говорят, много по городу бродячих собак стало.
— Я не пойду со Снайпером. Не хочу. Я лучше на «пэте» буду.
— Не пойдешь?
— Да, не пойду. Я не хочу, никого убивать!
— Это собаки. Они очень опасные, для людей.
Не надо никого убивать, ты просто подержишь, присмотришь.
Потом отвезем их в приют. И все.
— В приют?!
— Конечно в приют. Это хороший, отличный, собачачий приют.
Понимаешь, да?
Я согласился.
Тогда, на мусорном полигоне «Спецэкотранса», это уже не стало выбором.
Ни для меня, ни для кого-нибудь.
Все это было предопределенно заранее.
Да, в одном мегаполисе, мы убивали бродячих, беспризорных животных.
Зачем? Почему?
Нам платили деньги, за план по отлову мохнатых и хвостатых тварей.
Собаки, кошки, коты, без разницы.
Наверно мы все тогда превратились в «шариковых».
Не спрашивая больше никого.
В итоге.
В итоге, не желаю об этом вспоминать и думать.
Поэтому я не знаю что с ним потом стало; может жив, может повесился, или приставил заряженный ствол, с латунным патроном, к своей башке.
— Ну как? Пойдете работать туда?
Спрашивают меня в очередной раз в ЦЗН.
— Да как-то не хочется. Мне лучше хормейстером подходит.
Да, и еще совет: не стоить заводить собак в наше время.
Собаки слишком доверчивы и глупы, как и люди.
Лучше кошку.
Или лучше вообще ничего.
Ничего.
Ведь за ними не придет «Рабочий по отлову животных».
По прозвищу Снайпер.
Уголок самовыражения
Я оказался внутри.
Внутри самого себя.
Это вышло совершенно случайно.
Хотя возможно попросил показать, что и как устроено.
Мне и сделали.
Засунули меня в свою же собственную голову.
Сначала не понял, что это такое, где я.
Дали понять, что это всё не иллюзия, происходить на самом деле. Ты просто как бы посторонний наблюдатель.
Предоставили админские права, с главным доступом.
Как бы ты, но не ты.
Вроде как смотришь издалека, наслаждаешься процессами.
А потом входишь, как главным инженером.
Тут делаешь замечания, тут еще надо исправить.
Чтобы все дышало, и работало как надо.
Внутри всё гудело, словно работают заводские насосы.
Будто нахожусь в раздвоенной пещере, откуда гоняется свежий ветер, похожий на воздух.
Это носоглотка, позволяющая дышать, чуть позже понял.
С одной стороны, я как бы был и снутри, раздвоился, то есть снаружи.
И в тоже время внутри.
Я не испугался, наверно так и есть.
Мне хотелось понять, что есть «я», словно я посторонний человек и захожу как непрошенный гость.
Вот я нахожусь внутри собственного «я тела».
Оно кривое, измученное, побитое.
Сканируем череп, какую-то массу, называемой мозгами.
Устройства, называемой глазами.
Но если я нахожусь в голове, какого-то там человека, под именем «райбан», то где Я сам?
Где моя душа, где моя сущность?
Можно спуститься дальше: трахея, бронхи, легкие.
Кишечник, с желудком.
Снова поднимаясь наверх, спрашиваю:
— Где «я»? где оно всё?
Спрятанное в костяной клетке черепа.
Просто пытаюсь найти, поймать, или поговорить с ним, с тем демоном, под именем райбан.
Ведь он же где-то должен быть, как –то жить, кем-то питаться.
Я обшариваю все потайные закоулки головы.
Хотя в ней ничего нет особенного, пластичная масса, похожая на желтое гавно.
Поэтому, вряд ли он спрятался здесь.
Тогда где же?
Если меня «я» нет в теле, то где же тогда?
Иногда, мы задаем сами себе вопросы, на которые сложно, или невозможно ответить.
Тогда я первый раз испугался.
Стало страшно, что я не могу найти самого себя.
Наверно это странно для обычных людей, понять как это: не найти самого себя, в самом себе.
Ну вот так. Я не смог.
Отыскать свою сущность, может она рептилоидная или еще какая нибудь, паршивая, гениальная, или что-то еще.
Где я есть на самом деле?
Может в Ватикане, в подземных хранилищах там хранятся подлинники всего.
Или на серверах МКС.
Можно убить самого себя.
И за это ничего не будет по закону.
Я сам же убийца и сам же потеперпевший.
Ибо как можно судить за убийство самого себя?
Отключить насосы жизнедеятельности.
Все так, нет проблем, отдайте приказ.
Говорят по рации, из какого-то командного центра.
— Ждите. Я думаю.
— Мы ждем приказа.
— Я хочу жить. Наверно он тоже.
*
Не пытайтесь повторить.
Опасно для жизни.
Особенно для психического здоровья.
Внутри самого себя.
Это вышло совершенно случайно.
Хотя возможно попросил показать, что и как устроено.
Мне и сделали.
Засунули меня в свою же собственную голову.
Сначала не понял, что это такое, где я.
Дали понять, что это всё не иллюзия, происходить на самом деле. Ты просто как бы посторонний наблюдатель.
Предоставили админские права, с главным доступом.
Как бы ты, но не ты.
Вроде как смотришь издалека, наслаждаешься процессами.
А потом входишь, как главным инженером.
Тут делаешь замечания, тут еще надо исправить.
Чтобы все дышало, и работало как надо.
Внутри всё гудело, словно работают заводские насосы.
Будто нахожусь в раздвоенной пещере, откуда гоняется свежий ветер, похожий на воздух.
Это носоглотка, позволяющая дышать, чуть позже понял.
С одной стороны, я как бы был и снутри, раздвоился, то есть снаружи.
И в тоже время внутри.
Я не испугался, наверно так и есть.
Мне хотелось понять, что есть «я», словно я посторонний человек и захожу как непрошенный гость.
Вот я нахожусь внутри собственного «я тела».
Оно кривое, измученное, побитое.
Сканируем череп, какую-то массу, называемой мозгами.
Устройства, называемой глазами.
Но если я нахожусь в голове, какого-то там человека, под именем «райбан», то где Я сам?
Где моя душа, где моя сущность?
Можно спуститься дальше: трахея, бронхи, легкие.
Кишечник, с желудком.
Снова поднимаясь наверх, спрашиваю:
— Где «я»? где оно всё?
Спрятанное в костяной клетке черепа.
Просто пытаюсь найти, поймать, или поговорить с ним, с тем демоном, под именем райбан.
Ведь он же где-то должен быть, как –то жить, кем-то питаться.
Я обшариваю все потайные закоулки головы.
Хотя в ней ничего нет особенного, пластичная масса, похожая на желтое гавно.
Поэтому, вряд ли он спрятался здесь.
Тогда где же?
Если меня «я» нет в теле, то где же тогда?
Иногда, мы задаем сами себе вопросы, на которые сложно, или невозможно ответить.
Тогда я первый раз испугался.
Стало страшно, что я не могу найти самого себя.
Наверно это странно для обычных людей, понять как это: не найти самого себя, в самом себе.
Ну вот так. Я не смог.
Отыскать свою сущность, может она рептилоидная или еще какая нибудь, паршивая, гениальная, или что-то еще.
Где я есть на самом деле?
Может в Ватикане, в подземных хранилищах там хранятся подлинники всего.
Или на серверах МКС.
Можно убить самого себя.
И за это ничего не будет по закону.
Я сам же убийца и сам же потеперпевший.
Ибо как можно судить за убийство самого себя?
Отключить насосы жизнедеятельности.
Все так, нет проблем, отдайте приказ.
Говорят по рации, из какого-то командного центра.
— Ждите. Я думаю.
— Мы ждем приказа.
— Я хочу жить. Наверно он тоже.
*
Не пытайтесь повторить.
Опасно для жизни.
Особенно для психического здоровья.
Уголок самовыражения
В клетке.
Смаила, здесь в кафе, наверно его тут все знали не понаслышке.
Прямо с входа, он принялся со всеми сдержанно улыбаться, пожимать протянутые руки парней.
Кому-то просто кивал, кого-то обнимал по-дружески.
Видимо здесь такой принятый этикет общения, среди мужского населения.
Я же мялся в сторонке, позади него.
Хотя, на меня никто не обращал внимания: никто не лез обниматься, никто не протягивал руки для пожатия какому-то белому чужеземцу.
Смаил кивнул, на свободный столик в зале, показывая, чтобы присел за него.
Он похлопал меня по плечу, когда я садился, говоря, наверное, что ничего страшного нет, ему надо отлучиться вон туда, за проход, скрывающийся за ширмой.
— Окей шакикон?
— Окей, аху.
Смаил покачал головой, еще раз погладил по плечу.
— Я возьму тебе колы, братишка.
Он отошел к витринному холодильнику, стоявшему возле стены, открыл стеклянную дверцу, взял четыре бутылки кока-колы в стекле, принес, поставил их на столик.
— Надо чем-то открыть.
— У меня есть открывашка, — успокоил его.
— Ладно. Ты пока пей, кури сигареты. Не беспокойся, здесь друзья.
Смаил удалился, гордо неся курчавую голову, через несколько шагов скрываясь за отдернутой занавесью.
Я проводил его долгим взглядом.
Интересно: что он там будет делать?
На связке моих ключей имелся брелок в виде бутылочной открывашки.
С ее помощью открыл бутылку колы, сразу отпил немного пенной жидкости.
Из карманов разложил сигареты, зажигалку.
С наслаждением вытянул уставшие ноги, удобней устраиваясь на стуле.
Обстановка вполне себе, работает кондиционер, нагоняя в помещение прохладу, после одуряющей жары, стоявшей даже ночью, это было очень приятно.
Конечно, стулья и столики пластиковые, жесткие, но ничего.
В зале царила непринужденная атмосфера.
Почти все взгляды посетителей были направлены на светящийся экран.
Где показывался повтор голевого момента в замедленном виде.
Мужчины и парни азартно орали, кричали, вздымали руки, хлопали друг друга по плечам, в общем, по-всякому выражали свои эмоции.
В большой группе, или в компании, всегда найдется какой-нибудь чувак, вроде шутника неадеквата.
Здесь такой тоже завелся. Развязный дерзкий пацан.
Он громко нарочито смеялся, подходя к окружающим, которые были старше его по возрасту, нелепо искривляясь, лез обниматься.
Я уже несколько раз ловил его вызывающий хамский взгляд, направленный на меня.
Наконец пацан не выдержал моего спокойствия, когда началась в телевизоре очередная перестановка, он подвалил к столику, за которым находился я.
Нагло усмехаясь, он взял без разрешения бутылку колы.
Прислонил горло к краю столика, резко срывая крышечку, тут же с жадностью отпивая из нее.
Кола в стеклянной бутылке от тряски, вспенилась как в огнетушителе.
Тут пацан подавился, выпучив глаза, закашлялся, из его рта повалила бело-коричневая пена.
Это было очень смешно.
Такое поведение еще больше взбесило не на шутку зарвавшегося пацана.
Отрыгиваясь и отряхиваясь от пены, которая видать даже залезла ему в уши, он, ярясь, будто боевой петушок, стал набрасываться с какими-то выражениями на арабском.
Пришлось встать, во время очередного наскока, с силой оттолкнул его назад.
Да так, что пацан отлетел на несколько метров, затем упал, прокатился по гладкому полу. По пути сшибая, задевая парней и мужчин.
Бутылка в руке пацана разбилась об напольную плитку на осколки.
Все взоры разом обернулись на меня.
Почему-то они стали одновременно недружелюбными.
С отчаянным криком, наверно что в переводе означало «наших бьют!», один, видимо из друзей того пацана, сразу устремился с готовыми кулаками.
Нападавший, крепкий парень, круто замахнулся для удара в голову.
Нагнувшись, тоже оттолкнул его в сторону нападающих.
Тут из-за ширмы, выбежали на крики Смаил с Искандером.
Первым был, конечно, Смаил, он сразу стал оттаскивать от меня парней, хотевших подраться с белым чужаком.
За ним тяжело переваливаясь тучным животом, в расписном халате, во всей красе появился большой босс, Искандер.
Его внушительный вид, грозные окрики по-арабски, которые вообще не требовали перевода, быстро остудили горячий пыл желающих почесать кулачки.
Зачинщика потасовки, того заводного пацана, вывели из кафе на улицу, от греха подальше. Он постоянно вырывался из рук провожатых, все рвался вернуться на поле боя, все время выкрикивал, что-то на своем.
Наверно какие-то жуткие угрозы, смертельные для здоровья.
Когда все, наконец, успокоилось, обкурившегося гашишем пацана отправили спать домой, уборщица с пола убрала стекла с разбитой бутылки, то Искандер пригласил меня, туда, за ширму, там находилось вроде шикарного вип-кабинета.
Когда мы все расселись по мягким кожаным креслам, Искандер обратился ко мне:
— Продай одежду свою, и купи себе оружие. Так когда-то говорил великий Мохаммед. Понимаешь теперь, пришелец?
— Не совсем.
— Тебе бы пришлось совсем туго, не появись мы в нужный момент.
Эти людишки, разорвали бы тебя на клочья.
Ведь у тебя даже меча нет, чтобы защититься.
— На всё, воля аллаха.
Искандер рассмеялся раскатистым смехом.
— Воистину, да будет так, иншалла.
Он благоговейно обтер ладонями лицо.
— Так, всё. Шутки закончились. К делу, сэры и мистеры.
Кроме нас троих, в кабинете находился четвертый человек.
Мужчина, пожилых лет, араб, на голове чалма, а лицо до прищуренных глаз скрывала повязка из фиолетовой материи, еще обмотанная вокруг шеи.
— Знакомьтесь: это Раххим, наш проводник. Он настоящий бербер, знает всю Сахару с детства.
Я кивнул человеку из пустыни головой, в знак приветствия.
Он тоже с достоинством, чуть растянув тонкие сжатые глаза, как бы в улыбке.
Смаил же протянул ему руку для пожатия, но бербер лишь моргнул глазами.
Был и пятый: человек, как тень, похожий на европейца. Он молча стоял в углу кабинета, словно официант ожидая подачи меню.
— А это Салим. Мой пресс-секретарь. Он немой, как рыба. Когда надо и не надо.
Салим наклонил голову, показывая, что так и есть.
Искандер хлопнул ладонью по обширной столешнице, на которой уже была расстелена подробная карта, стояло три ноутбука, разложена куча различных бумаг:
На каждого из присутствующих готовые документы, пропуска, декларации, справки, визы.
— Так, окей, господа хорошие. Переходим к обсуждению нашей миссии.
Нам нужно спасти одного достойного человека.
Очень важного, очень хорошего, для будущего движения во имя аллаха всемогущего. Но это очень непросто сделать.
Вам предстоит пересечь несколько охраняемых границ, проехать и пройти сотни километров.
— Вопросы имеются?
Смаил поднял руку:
— Мне надо отпроситься в гарнизоне.
— Окей капрал. Если потребуется помощь, звони. Попробуем уговорить майора.
Я тоже поднял руку, не таясь сказал:
— А мне надо сдать билет, и взять с собой Чена.
Искандер изумился:
— Какой фак ю Чен?! Зачем он нам нужен?
Стал объяснять по порядку:
— Чен, это юноша, китаец. Он работает в автобусной кассе. Мечтает вернуться на родину, где находиться его отец. Но у него нет денег. Поэтому я обещал ему помочь.
Искандер растерянно развел руками, но тут раздался погрубевший голос из-под фиолетовой повязки:
— Китаец нам не помешает. Пусть тоже будет в караване.
— Ладно, на том и решим.
Искандер обвел всех находившихся глазами, в которых плескались только желтоватые белки.
— Салим! Готовь документы на этого гребаного китайца.
Салим склонил понятливо голову, присаживаясь на свободное место к ноутбуку.
— Сбор, джентльмены, здесь, через час. Время пошло. Гоу, гоу!
Смаила, здесь в кафе, наверно его тут все знали не понаслышке.
Прямо с входа, он принялся со всеми сдержанно улыбаться, пожимать протянутые руки парней.
Кому-то просто кивал, кого-то обнимал по-дружески.
Видимо здесь такой принятый этикет общения, среди мужского населения.
Я же мялся в сторонке, позади него.
Хотя, на меня никто не обращал внимания: никто не лез обниматься, никто не протягивал руки для пожатия какому-то белому чужеземцу.
Смаил кивнул, на свободный столик в зале, показывая, чтобы присел за него.
Он похлопал меня по плечу, когда я садился, говоря, наверное, что ничего страшного нет, ему надо отлучиться вон туда, за проход, скрывающийся за ширмой.
— Окей шакикон?
— Окей, аху.
Смаил покачал головой, еще раз погладил по плечу.
— Я возьму тебе колы, братишка.
Он отошел к витринному холодильнику, стоявшему возле стены, открыл стеклянную дверцу, взял четыре бутылки кока-колы в стекле, принес, поставил их на столик.
— Надо чем-то открыть.
— У меня есть открывашка, — успокоил его.
— Ладно. Ты пока пей, кури сигареты. Не беспокойся, здесь друзья.
Смаил удалился, гордо неся курчавую голову, через несколько шагов скрываясь за отдернутой занавесью.
Я проводил его долгим взглядом.
Интересно: что он там будет делать?
На связке моих ключей имелся брелок в виде бутылочной открывашки.
С ее помощью открыл бутылку колы, сразу отпил немного пенной жидкости.
Из карманов разложил сигареты, зажигалку.
С наслаждением вытянул уставшие ноги, удобней устраиваясь на стуле.
Обстановка вполне себе, работает кондиционер, нагоняя в помещение прохладу, после одуряющей жары, стоявшей даже ночью, это было очень приятно.
Конечно, стулья и столики пластиковые, жесткие, но ничего.
В зале царила непринужденная атмосфера.
Почти все взгляды посетителей были направлены на светящийся экран.
Где показывался повтор голевого момента в замедленном виде.
Мужчины и парни азартно орали, кричали, вздымали руки, хлопали друг друга по плечам, в общем, по-всякому выражали свои эмоции.
В большой группе, или в компании, всегда найдется какой-нибудь чувак, вроде шутника неадеквата.
Здесь такой тоже завелся. Развязный дерзкий пацан.
Он громко нарочито смеялся, подходя к окружающим, которые были старше его по возрасту, нелепо искривляясь, лез обниматься.
Я уже несколько раз ловил его вызывающий хамский взгляд, направленный на меня.
Наконец пацан не выдержал моего спокойствия, когда началась в телевизоре очередная перестановка, он подвалил к столику, за которым находился я.
Нагло усмехаясь, он взял без разрешения бутылку колы.
Прислонил горло к краю столика, резко срывая крышечку, тут же с жадностью отпивая из нее.
Кола в стеклянной бутылке от тряски, вспенилась как в огнетушителе.
Тут пацан подавился, выпучив глаза, закашлялся, из его рта повалила бело-коричневая пена.
Это было очень смешно.
Такое поведение еще больше взбесило не на шутку зарвавшегося пацана.
Отрыгиваясь и отряхиваясь от пены, которая видать даже залезла ему в уши, он, ярясь, будто боевой петушок, стал набрасываться с какими-то выражениями на арабском.
Пришлось встать, во время очередного наскока, с силой оттолкнул его назад.
Да так, что пацан отлетел на несколько метров, затем упал, прокатился по гладкому полу. По пути сшибая, задевая парней и мужчин.
Бутылка в руке пацана разбилась об напольную плитку на осколки.
Все взоры разом обернулись на меня.
Почему-то они стали одновременно недружелюбными.
С отчаянным криком, наверно что в переводе означало «наших бьют!», один, видимо из друзей того пацана, сразу устремился с готовыми кулаками.
Нападавший, крепкий парень, круто замахнулся для удара в голову.
Нагнувшись, тоже оттолкнул его в сторону нападающих.
Тут из-за ширмы, выбежали на крики Смаил с Искандером.
Первым был, конечно, Смаил, он сразу стал оттаскивать от меня парней, хотевших подраться с белым чужаком.
За ним тяжело переваливаясь тучным животом, в расписном халате, во всей красе появился большой босс, Искандер.
Его внушительный вид, грозные окрики по-арабски, которые вообще не требовали перевода, быстро остудили горячий пыл желающих почесать кулачки.
Зачинщика потасовки, того заводного пацана, вывели из кафе на улицу, от греха подальше. Он постоянно вырывался из рук провожатых, все рвался вернуться на поле боя, все время выкрикивал, что-то на своем.
Наверно какие-то жуткие угрозы, смертельные для здоровья.
Когда все, наконец, успокоилось, обкурившегося гашишем пацана отправили спать домой, уборщица с пола убрала стекла с разбитой бутылки, то Искандер пригласил меня, туда, за ширму, там находилось вроде шикарного вип-кабинета.
Когда мы все расселись по мягким кожаным креслам, Искандер обратился ко мне:
— Продай одежду свою, и купи себе оружие. Так когда-то говорил великий Мохаммед. Понимаешь теперь, пришелец?
— Не совсем.
— Тебе бы пришлось совсем туго, не появись мы в нужный момент.
Эти людишки, разорвали бы тебя на клочья.
Ведь у тебя даже меча нет, чтобы защититься.
— На всё, воля аллаха.
Искандер рассмеялся раскатистым смехом.
— Воистину, да будет так, иншалла.
Он благоговейно обтер ладонями лицо.
— Так, всё. Шутки закончились. К делу, сэры и мистеры.
Кроме нас троих, в кабинете находился четвертый человек.
Мужчина, пожилых лет, араб, на голове чалма, а лицо до прищуренных глаз скрывала повязка из фиолетовой материи, еще обмотанная вокруг шеи.
— Знакомьтесь: это Раххим, наш проводник. Он настоящий бербер, знает всю Сахару с детства.
Я кивнул человеку из пустыни головой, в знак приветствия.
Он тоже с достоинством, чуть растянув тонкие сжатые глаза, как бы в улыбке.
Смаил же протянул ему руку для пожатия, но бербер лишь моргнул глазами.
Был и пятый: человек, как тень, похожий на европейца. Он молча стоял в углу кабинета, словно официант ожидая подачи меню.
— А это Салим. Мой пресс-секретарь. Он немой, как рыба. Когда надо и не надо.
Салим наклонил голову, показывая, что так и есть.
Искандер хлопнул ладонью по обширной столешнице, на которой уже была расстелена подробная карта, стояло три ноутбука, разложена куча различных бумаг:
На каждого из присутствующих готовые документы, пропуска, декларации, справки, визы.
— Так, окей, господа хорошие. Переходим к обсуждению нашей миссии.
Нам нужно спасти одного достойного человека.
Очень важного, очень хорошего, для будущего движения во имя аллаха всемогущего. Но это очень непросто сделать.
Вам предстоит пересечь несколько охраняемых границ, проехать и пройти сотни километров.
— Вопросы имеются?
Смаил поднял руку:
— Мне надо отпроситься в гарнизоне.
— Окей капрал. Если потребуется помощь, звони. Попробуем уговорить майора.
Я тоже поднял руку, не таясь сказал:
— А мне надо сдать билет, и взять с собой Чена.
Искандер изумился:
— Какой фак ю Чен?! Зачем он нам нужен?
Стал объяснять по порядку:
— Чен, это юноша, китаец. Он работает в автобусной кассе. Мечтает вернуться на родину, где находиться его отец. Но у него нет денег. Поэтому я обещал ему помочь.
Искандер растерянно развел руками, но тут раздался погрубевший голос из-под фиолетовой повязки:
— Китаец нам не помешает. Пусть тоже будет в караване.
— Ладно, на том и решим.
Искандер обвел всех находившихся глазами, в которых плескались только желтоватые белки.
— Салим! Готовь документы на этого гребаного китайца.
Салим склонил понятливо голову, присаживаясь на свободное место к ноутбуку.
— Сбор, джентльмены, здесь, через час. Время пошло. Гоу, гоу!
Уголок самовыражения
[url = [/url]
Уголок самовыражения
[url = [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url = [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
Блаженны кроткие, блаженны нечестивые, ибо они наследуют землю нашу.
Я сдал билет, там, в кассе.
Юсуфа, или Чена, не пришлось долго уговаривать.
Поэтому через час, мы все тряслись в джипе по ночной дороге.
Я, Чен, Смаил, бербер Раххим, еще какой-то водитель.
Он нас повез куда-то.
Искандер сказал на прощание, что нас отвезут в лагерь, на подготовительный кемпинг.
Раздал каждому новые паспорта, деньги, документы.
Теперь я не я, а какой-то гражданин из Женевы, подданный Швейцарии.
Якоб Хельц.
Мне не понравилось, но выбирать не приходилось.
Еще сказал, чтобы я не шалил.
Не бедокурил, и не безобразничал.
Искандер еще много слов сказал разных.
На территории кемпинга горели костры.
Разложено много разноцветных палаток.
— Это обычные туристы. Не обращай внимания.
Шепнул на ухо неслышно подошедший Раххим.
— Нам надо затеряться среди всех.
— Да, я понял. Нам надо затеряться.
Водила подогнал джип ближе к лагерю.
Мы стали разгружаться на территории кемпинга:
Палатки, вещи, рюкзаки, снаряжение.
На костре стала готовиться какая-то еда.
— У нас гречка есть?
Смаил разводит руками:
— Есть рис, горох, маис, просо, пшено.
А с Чена что спрашивать, ему только рис подавай.
Понятно, с ними кашу не сваришь.
Поэтому пошел по лагерю туристов, спрашивать у всех, гречки.
Я сдал билет, там, в кассе.
Юсуфа, или Чена, не пришлось долго уговаривать.
Поэтому через час, мы все тряслись в джипе по ночной дороге.
Я, Чен, Смаил, бербер Раххим, еще какой-то водитель.
Он нас повез куда-то.
Искандер сказал на прощание, что нас отвезут в лагерь, на подготовительный кемпинг.
Раздал каждому новые паспорта, деньги, документы.
Теперь я не я, а какой-то гражданин из Женевы, подданный Швейцарии.
Якоб Хельц.
Мне не понравилось, но выбирать не приходилось.
Еще сказал, чтобы я не шалил.
Не бедокурил, и не безобразничал.
Искандер еще много слов сказал разных.
На территории кемпинга горели костры.
Разложено много разноцветных палаток.
— Это обычные туристы. Не обращай внимания.
Шепнул на ухо неслышно подошедший Раххим.
— Нам надо затеряться среди всех.
— Да, я понял. Нам надо затеряться.
Водила подогнал джип ближе к лагерю.
Мы стали разгружаться на территории кемпинга:
Палатки, вещи, рюкзаки, снаряжение.
На костре стала готовиться какая-то еда.
— У нас гречка есть?
Смаил разводит руками:
— Есть рис, горох, маис, просо, пшено.
А с Чена что спрашивать, ему только рис подавай.
Понятно, с ними кашу не сваришь.
Поэтому пошел по лагерю туристов, спрашивать у всех, гречки.
Уголок самовыражения
Блаженны кроткие, блаженны нечестивые, ибо они наследуют землю нашу.
Я сдал билет, там, в кассе.
Юсуфа, или Чена, не пришлось долго уговаривать.
Поэтому через час, мы все тряслись в джипе по ночной дороге.
Я, Чен, Смаил, бербер Раххим, еще какой-то водитель.
Он нас повез куда-то.
Искандер сказал на прощание, что нас отвезут в лагерь, на подготовительный кемпинг.
Раздал каждому новые паспорта, деньги, документы.
Теперь я не я, а какой-то гражданин из Женевы, подданный Швейцарии.
Якоб Хельц.
Мне не понравилось, но выбирать не приходилось.
Еще сказал, чтобы я не шалил.
Не бедокурил, и не безобразничал.
Искандер еще много слов сказал разных.
На территории кемпинга горели костры.
Разложено много разноцветных палаток.
— Это обычные туристы. Не обращай внимания.
Шепнул на ухо неслышно подошедший Раххим.
— Нам надо затеряться среди всех.
— Да, я понял. Нам надо затеряться.
Водила подогнал джип ближе к лагерю.
Мы стали разгружаться на территории кемпинга:
Палатки, вещи, рюкзаки, снаряжение.
На костре стала готовиться какая-то еда.
— У нас гречка есть?
Смаил разводит руками:
— Есть рис, горох, маис, просо, пшено.
А с Чена что спрашивать, ему только рис подавай.
Понятно, с ними кашу не сваришь.
Поэтому пошел по лагерю туристов, спрашивать у всех, гречки.
Гречка была добыта у путешествующих албанцев.
Они отсыпали мне ее в карман, примерно две горсти, которые умещались в ладонь.
Я развел свой отдельный небольшой костер.
На перекладине висел котелок.
Где в нем кипятилась вода.
Ложкой сыпанул чуть соли, немного черного перца.
Закипела вода, значит почти вовремя, высыпая в бурлящую воду коричневые зернышки. Прикрыл крышкой варево.
Еще минута, или две, и будет готово.
Я сидел на корточках, отрешенно наблюдая, как готовится еда, как горит костерок.
Было еле слышно, как приблизился Раххим.
Но даже не повернул голову, и так всё понятно.
—Присаживайся, проводник.
— Шукран. Угостишь?
— Да без проблем. Сколько хочешь, угощайся.
Раххим сдернул повязку с лица.
Там открылся рот, губы, все как положено у человека.
Снял крышку с котелка, помешал ложкой.
Там уже загустело, превращаясь в гречневую кашу.
— Так, готово.
Объявил, снимая котелок с огня.
Той же ложкой наложил кашу в походную посудину.
Протянул ее берберу.
— Пробуй, как гость.
Раххим не отказался, зачерпнул ложку, отправил в рот, стал пережевывать, глядя за горизонт. Наконец проглотил.
— Это хорошая еда.
— Еще будешь?
— Нет. Мы к такой не привыкли. Если я ее покушаю, то мне станет плохо.
— Понимаю.
— Не обижайся. Хочешь, я наш, народный чай сделаю?
— Я не против.
Котелок быстро опустел, каша получилась очень вкусной, или я так проголодался.
Остатки каши сгреб в посудину, освобождая котелок. Пусть останется на завтрак.
Немного воды, и я его помыл.
Наливая чистую воду в него, ставя над костром.
Раххим же исчез, в темноте, лишь слышалось потрескивание, будто рядом бродил серьезный сильный зверь, вроде снежного барса.
Бербер скоро проявился, будто неслышная тень, что-то сжимая в руках.
Он склонился над костром, в котелок с кипящей водой стал класть какие-то листочки, корешки, веточки, наверно от саксаулов.
Не знаю как, но это он добыл ночью.
Заваренный кипяток разлили по кружкам.
Потом мы стали пить чай, смотря в чистое небо без малейших туч.
— Зачем это все?
— А тебе зачем это? Зачем ты здесь? Согласился сопровождать караван?
— Не знаю. Уж точно не из-за денег. Хотя, интересно, кто это должен знать?
— Ты сам должен знать. Или узнать.
Здесь, ничего не меняется. Ни я, ни ты, ни кто-либо другой, не сможет изменить это.
Пустыня, останется пустыней. Как всегда. Тысячелетия, не изменять ее.
— Ты пей. Пей чай, странник.
Чай был очень странный, в тоже время вкусный.
Мысли почему-то смешивались в голове, как и слова.
— Я, я, хочу спросить, но о чем, странно, не помню.
— Не надо спрашивать, все это есть уже у тебя внутри.
Там все ответы. Но ты очень необычный, и недоговариваешь, как всегда.
— Мы все недоговариваем друг другу.
— Так ты хочешь, узнать?
Приглушенный голос бербера звучал как бы на отдалении, заманивая и приглашая пройти в пустоту, где всегда царит ясная ночь в Сахаре.
— Да, хочу…
— Вот так, приляг, приляг немного.
— Дыши, просто дыши. Ни о чем больше не думай…
Я оказался внутри.
Внутри самого себя.
Это вышло совершенно случайно.
Хотя возможно попросил показать, что и как устроено.
Мне и сделали.
Засунули меня в свою же собственную голову.
Дали понять, что это всё не иллюзия, происходит на самом деле.
Ты просто как бы посторонний наблюдатель.
Предоставили админские права, с главным доступом.
Как бы ты, но не ты.
Вроде как смотришь издалека, наслаждаешься процессами.
А потом входишь, как главным инженером.
Тут делаешь замечания, тут еще надо исправить.
Чтобы все дышало, работало как надо.
Сначала не понял, что это такое, где я.
Внутри всё гудело, словно работают заводские насосы.
Будто нахожусь в раздвоенной пещере, откуда гоняется свежий ветер, похожий на воздух. Это носоглотка, позволяющая дышать, чуть позже понял.
С одной стороны, я как бы был и снутри, раздвоился, то есть снаружи.
И в тоже время внутри.
Я не испугался, наверно так и есть.
Мне хотелось понять, что есть «я», словно я посторонний человек и захожу как непрошеный гость.
Вот я нахожусь внутри собственного «я тела».
Оно кривое, измученное, побитое.
Сканируем череп, какую-то массу, называемой мозгами.
Устройства, называемыми глазами.
Но если я нахожусь в голове, какого-то там человека, под именем «райбан», то где Я сам?
Где моя душа, где моя сущность?
Можно спуститься дальше: трахея, бронхи, легкие.
Кишечник, с желудком.
Снова поднимаясь наверх, спрашиваю:
— Где «я»? где оно всё?
Спрятанное в костяной клетке черепа.
Просто пытаюсь найти, поймать, или поговорить с ним, с тем демоном, под именем райбан.
Ведь он же где-то должен быть, как-то жить, кем-то питаться.
Я обшариваю все потайные закоулки головы.
Хотя в ней ничего нет особенного, пластичная масса, похожая на желтое гавно.
Поэтому, вряд ли он спрятался здесь.
Тогда где же?
Если меня «я» нет в теле, то где же тогда?
Иногда, мы задаем сами себе вопросы, на которые сложно, или невозможно ответить.
Тогда я первый раз испугался.
Стало страшно, что не могу найти самого себя.
Наверно это странно для обычных людей, понять как это: не найти самого себя, в самом себе.
Ну вот так. Я не смог.
Отыскать свою сущность, может она рептилоидная или еще какая нибудь, паршивая, гениальная, или что-то еще.
Где я есть на самом деле?
Может в Ватикане, в подземных хранилищах там хранятся подлинники всего.
Или на серверах МКС.
Можно убить самого себя.
И за это ничего не будет по закону.
Я сам же убийца, и сам же потерпевший.
Ибо как можно судить за убийство самого себя?
Отключить насосы жизнедеятельности.
Все так, нет проблем, отдайте приказ.
Говорят по рации, из какого-то командного центра.
— Ждите. Я думаю.
— Мы ждем приказа.
— Я хочу жить. Наверно он тоже…
Через некоторое время очнулся.
Я лежал на спальнике, рядом сидел Раххим, спиной ко мне, вороша веткой тлеющие угольки. От него поднимался сладковатый дымок, наверно он что-то курил.
— Что это было?! — спросил, приподнимаясь, окликая его.
— А что ты видел?
— Не знаю. Бесконечность какая-то. Где в ней не мог найти себя.
— Ты пройдешь пустыню, благодаря твоей сущности.
— А они — нет.
Раххим показал рукой на них: Смаила и Чена, которые тоже сидели перед костром, возле палатки.
— Твои друзья не пройдут. Не смогут. Для них смерть. Я это уже знаю наперед.
— Что же делать?! может вернуться назад, всё отменить?
— Будем менять маршрут. Там где вода, где оазисы.
Это займет несколько дней, но мы наверно всё-таки успеем.
— Отдыхай. Завтра рано вставать.
Раххим постучал трубкой по мыску ботинка, вытряхивая сгоревший пепел.
Больше не успел у него спросить, как фигура бербера исчезла во тьме.
Потом мне снилось, всякая хрень лезла в голову.
Что как-будто всё как-будто,
Что как-будто вечер — утро,
Что трава — как-будто снег,
Что медведь — как человек,
Мы — как-будто в темноте,
И как-будто мы не те,
Что как-будто мы в дороге,
И как-будто спим в берлоге,
Я — как-будто маленький…
Я сдал билет, там, в кассе.
Юсуфа, или Чена, не пришлось долго уговаривать.
Поэтому через час, мы все тряслись в джипе по ночной дороге.
Я, Чен, Смаил, бербер Раххим, еще какой-то водитель.
Он нас повез куда-то.
Искандер сказал на прощание, что нас отвезут в лагерь, на подготовительный кемпинг.
Раздал каждому новые паспорта, деньги, документы.
Теперь я не я, а какой-то гражданин из Женевы, подданный Швейцарии.
Якоб Хельц.
Мне не понравилось, но выбирать не приходилось.
Еще сказал, чтобы я не шалил.
Не бедокурил, и не безобразничал.
Искандер еще много слов сказал разных.
На территории кемпинга горели костры.
Разложено много разноцветных палаток.
— Это обычные туристы. Не обращай внимания.
Шепнул на ухо неслышно подошедший Раххим.
— Нам надо затеряться среди всех.
— Да, я понял. Нам надо затеряться.
Водила подогнал джип ближе к лагерю.
Мы стали разгружаться на территории кемпинга:
Палатки, вещи, рюкзаки, снаряжение.
На костре стала готовиться какая-то еда.
— У нас гречка есть?
Смаил разводит руками:
— Есть рис, горох, маис, просо, пшено.
А с Чена что спрашивать, ему только рис подавай.
Понятно, с ними кашу не сваришь.
Поэтому пошел по лагерю туристов, спрашивать у всех, гречки.
Гречка была добыта у путешествующих албанцев.
Они отсыпали мне ее в карман, примерно две горсти, которые умещались в ладонь.
Я развел свой отдельный небольшой костер.
На перекладине висел котелок.
Где в нем кипятилась вода.
Ложкой сыпанул чуть соли, немного черного перца.
Закипела вода, значит почти вовремя, высыпая в бурлящую воду коричневые зернышки. Прикрыл крышкой варево.
Еще минута, или две, и будет готово.
Я сидел на корточках, отрешенно наблюдая, как готовится еда, как горит костерок.
Было еле слышно, как приблизился Раххим.
Но даже не повернул голову, и так всё понятно.
—Присаживайся, проводник.
— Шукран. Угостишь?
— Да без проблем. Сколько хочешь, угощайся.
Раххим сдернул повязку с лица.
Там открылся рот, губы, все как положено у человека.
Снял крышку с котелка, помешал ложкой.
Там уже загустело, превращаясь в гречневую кашу.
— Так, готово.
Объявил, снимая котелок с огня.
Той же ложкой наложил кашу в походную посудину.
Протянул ее берберу.
— Пробуй, как гость.
Раххим не отказался, зачерпнул ложку, отправил в рот, стал пережевывать, глядя за горизонт. Наконец проглотил.
— Это хорошая еда.
— Еще будешь?
— Нет. Мы к такой не привыкли. Если я ее покушаю, то мне станет плохо.
— Понимаю.
— Не обижайся. Хочешь, я наш, народный чай сделаю?
— Я не против.
Котелок быстро опустел, каша получилась очень вкусной, или я так проголодался.
Остатки каши сгреб в посудину, освобождая котелок. Пусть останется на завтрак.
Немного воды, и я его помыл.
Наливая чистую воду в него, ставя над костром.
Раххим же исчез, в темноте, лишь слышалось потрескивание, будто рядом бродил серьезный сильный зверь, вроде снежного барса.
Бербер скоро проявился, будто неслышная тень, что-то сжимая в руках.
Он склонился над костром, в котелок с кипящей водой стал класть какие-то листочки, корешки, веточки, наверно от саксаулов.
Не знаю как, но это он добыл ночью.
Заваренный кипяток разлили по кружкам.
Потом мы стали пить чай, смотря в чистое небо без малейших туч.
— Зачем это все?
— А тебе зачем это? Зачем ты здесь? Согласился сопровождать караван?
— Не знаю. Уж точно не из-за денег. Хотя, интересно, кто это должен знать?
— Ты сам должен знать. Или узнать.
Здесь, ничего не меняется. Ни я, ни ты, ни кто-либо другой, не сможет изменить это.
Пустыня, останется пустыней. Как всегда. Тысячелетия, не изменять ее.
— Ты пей. Пей чай, странник.
Чай был очень странный, в тоже время вкусный.
Мысли почему-то смешивались в голове, как и слова.
— Я, я, хочу спросить, но о чем, странно, не помню.
— Не надо спрашивать, все это есть уже у тебя внутри.
Там все ответы. Но ты очень необычный, и недоговариваешь, как всегда.
— Мы все недоговариваем друг другу.
— Так ты хочешь, узнать?
Приглушенный голос бербера звучал как бы на отдалении, заманивая и приглашая пройти в пустоту, где всегда царит ясная ночь в Сахаре.
— Да, хочу…
— Вот так, приляг, приляг немного.
— Дыши, просто дыши. Ни о чем больше не думай…
Я оказался внутри.
Внутри самого себя.
Это вышло совершенно случайно.
Хотя возможно попросил показать, что и как устроено.
Мне и сделали.
Засунули меня в свою же собственную голову.
Дали понять, что это всё не иллюзия, происходит на самом деле.
Ты просто как бы посторонний наблюдатель.
Предоставили админские права, с главным доступом.
Как бы ты, но не ты.
Вроде как смотришь издалека, наслаждаешься процессами.
А потом входишь, как главным инженером.
Тут делаешь замечания, тут еще надо исправить.
Чтобы все дышало, работало как надо.
Сначала не понял, что это такое, где я.
Внутри всё гудело, словно работают заводские насосы.
Будто нахожусь в раздвоенной пещере, откуда гоняется свежий ветер, похожий на воздух. Это носоглотка, позволяющая дышать, чуть позже понял.
С одной стороны, я как бы был и снутри, раздвоился, то есть снаружи.
И в тоже время внутри.
Я не испугался, наверно так и есть.
Мне хотелось понять, что есть «я», словно я посторонний человек и захожу как непрошеный гость.
Вот я нахожусь внутри собственного «я тела».
Оно кривое, измученное, побитое.
Сканируем череп, какую-то массу, называемой мозгами.
Устройства, называемыми глазами.
Но если я нахожусь в голове, какого-то там человека, под именем «райбан», то где Я сам?
Где моя душа, где моя сущность?
Можно спуститься дальше: трахея, бронхи, легкие.
Кишечник, с желудком.
Снова поднимаясь наверх, спрашиваю:
— Где «я»? где оно всё?
Спрятанное в костяной клетке черепа.
Просто пытаюсь найти, поймать, или поговорить с ним, с тем демоном, под именем райбан.
Ведь он же где-то должен быть, как-то жить, кем-то питаться.
Я обшариваю все потайные закоулки головы.
Хотя в ней ничего нет особенного, пластичная масса, похожая на желтое гавно.
Поэтому, вряд ли он спрятался здесь.
Тогда где же?
Если меня «я» нет в теле, то где же тогда?
Иногда, мы задаем сами себе вопросы, на которые сложно, или невозможно ответить.
Тогда я первый раз испугался.
Стало страшно, что не могу найти самого себя.
Наверно это странно для обычных людей, понять как это: не найти самого себя, в самом себе.
Ну вот так. Я не смог.
Отыскать свою сущность, может она рептилоидная или еще какая нибудь, паршивая, гениальная, или что-то еще.
Где я есть на самом деле?
Может в Ватикане, в подземных хранилищах там хранятся подлинники всего.
Или на серверах МКС.
Можно убить самого себя.
И за это ничего не будет по закону.
Я сам же убийца, и сам же потерпевший.
Ибо как можно судить за убийство самого себя?
Отключить насосы жизнедеятельности.
Все так, нет проблем, отдайте приказ.
Говорят по рации, из какого-то командного центра.
— Ждите. Я думаю.
— Мы ждем приказа.
— Я хочу жить. Наверно он тоже…
Через некоторое время очнулся.
Я лежал на спальнике, рядом сидел Раххим, спиной ко мне, вороша веткой тлеющие угольки. От него поднимался сладковатый дымок, наверно он что-то курил.
— Что это было?! — спросил, приподнимаясь, окликая его.
— А что ты видел?
— Не знаю. Бесконечность какая-то. Где в ней не мог найти себя.
— Ты пройдешь пустыню, благодаря твоей сущности.
— А они — нет.
Раххим показал рукой на них: Смаила и Чена, которые тоже сидели перед костром, возле палатки.
— Твои друзья не пройдут. Не смогут. Для них смерть. Я это уже знаю наперед.
— Что же делать?! может вернуться назад, всё отменить?
— Будем менять маршрут. Там где вода, где оазисы.
Это займет несколько дней, но мы наверно всё-таки успеем.
— Отдыхай. Завтра рано вставать.
Раххим постучал трубкой по мыску ботинка, вытряхивая сгоревший пепел.
Больше не успел у него спросить, как фигура бербера исчезла во тьме.
Потом мне снилось, всякая хрень лезла в голову.
Что как-будто всё как-будто,
Что как-будто вечер — утро,
Что трава — как-будто снег,
Что медведь — как человек,
Мы — как-будто в темноте,
И как-будто мы не те,
Что как-будто мы в дороге,
И как-будто спим в берлоге,
Я — как-будто маленький…
Уголок самовыражения
4 ноября.
Наверно, это конец всему.
Нет времени писать, или нет желания.
Шесть дней назад мы отправились в путь из того кемпинга.
Джип, на котором мы ехали, в первый же день, заглох и сломался.
Водитель машины отправился домой налегке, хотя ему тоже дали воды.
Мы выгрузили вещи, сложили на песок.
Потом взяли из поклажи, кто что мог.
Взвалили на себя, пошли пешком, по дюнам.
Раххим повесил на себя объемный рюкзак, в который я видел, он высыпал пачки денег из дипломата.
Потом мы шли и шли, то взбираясь по барханам, то опускаясь, а за нами лишь оставались цепочка следов, которая вскоре исчезнет.
Уже в дороге, выбрасывая лишние вещи, они давили слишком на плечи.
Сломанный джип остался далеко позади.
Где-то на вершине, песчаного бархана мы прилегли для отдыха.
В наших рюкзаках заканчивалась вода.
Бербер установил строгую экономию, половину глотка через три часа.
На это лишь хватало смочить губы, и язык.
Но это уже была последняя бутылка воды.
Я расположился с краю, рядом Раххим.
— А ты знаешь, что бога нет?
Спросил его, облизывая языком сухие потрескавшиеся губы.
— Знаю.
Для нас бог, это Сахара.
Она казнит, или дарует жизнь.
Тут нет ничего: она сама примет решение.
Быть тебе мертвым, или живым.
— Зачем ты несешь деньги? Ведь это тяжело. Выброси.
— Я не могу.
Наверно мог бы сказать ему много грязных злых слов, но не стал.
Это не поможет, а злить проводника в данный момент, хуже отстроченной смерти.
— Почему?! Мы же сдохнем все здесь! Из-за тебя!!
Раххим помотал головой, замотанную до горла чалмой.
— Нет. Не из-за меня.
— Хватит!!, хватит!.
Наверно у меня случилась истерика.
— Скоро не станет воды. Мы все умрем. Как ты не понимаешь?!
— Мы будем пить кровь и мочу. Но мы выживем. Я тебе обещаю.
Скоро дойдем до оазиса. Там будет вода, сколько захочешь.
— Я не верю…
Прохрипел через силу.
Раххим раскинул руки, его взгляд, устремленный в небеса, был похож на земноводную ящерицу.
Да и сам он стал таким: чешуйчистым, холоднокровным, каким-то пластичным.
Наверно я заснул от переутомления.
— Вставай. Надо идти.
С помощью подставленной руки Раххима, встал на ноги.
Стояла светлая ночь.
Чен, и Смаил находились тоже не в лучшем состоянии.
Они недавно блевали, после того, как поели песка.
Наваждение, ведь песок им казался водой, наверно в реке, или в бассейне, или чем-то еще. Что я им мог еще сказать:
— Ребят, я привел вас сюда, чтобы вы здесь сдохли!!
Нет, не так, давайте я вам каждому вырою могилы.
Вы только простите меня, плиз…
Наверно, это конец всему.
Нет времени писать, или нет желания.
Шесть дней назад мы отправились в путь из того кемпинга.
Джип, на котором мы ехали, в первый же день, заглох и сломался.
Водитель машины отправился домой налегке, хотя ему тоже дали воды.
Мы выгрузили вещи, сложили на песок.
Потом взяли из поклажи, кто что мог.
Взвалили на себя, пошли пешком, по дюнам.
Раххим повесил на себя объемный рюкзак, в который я видел, он высыпал пачки денег из дипломата.
Потом мы шли и шли, то взбираясь по барханам, то опускаясь, а за нами лишь оставались цепочка следов, которая вскоре исчезнет.
Уже в дороге, выбрасывая лишние вещи, они давили слишком на плечи.
Сломанный джип остался далеко позади.
Где-то на вершине, песчаного бархана мы прилегли для отдыха.
В наших рюкзаках заканчивалась вода.
Бербер установил строгую экономию, половину глотка через три часа.
На это лишь хватало смочить губы, и язык.
Но это уже была последняя бутылка воды.
Я расположился с краю, рядом Раххим.
— А ты знаешь, что бога нет?
Спросил его, облизывая языком сухие потрескавшиеся губы.
— Знаю.
Для нас бог, это Сахара.
Она казнит, или дарует жизнь.
Тут нет ничего: она сама примет решение.
Быть тебе мертвым, или живым.
— Зачем ты несешь деньги? Ведь это тяжело. Выброси.
— Я не могу.
Наверно мог бы сказать ему много грязных злых слов, но не стал.
Это не поможет, а злить проводника в данный момент, хуже отстроченной смерти.
— Почему?! Мы же сдохнем все здесь! Из-за тебя!!
Раххим помотал головой, замотанную до горла чалмой.
— Нет. Не из-за меня.
— Хватит!!, хватит!.
Наверно у меня случилась истерика.
— Скоро не станет воды. Мы все умрем. Как ты не понимаешь?!
— Мы будем пить кровь и мочу. Но мы выживем. Я тебе обещаю.
Скоро дойдем до оазиса. Там будет вода, сколько захочешь.
— Я не верю…
Прохрипел через силу.
Раххим раскинул руки, его взгляд, устремленный в небеса, был похож на земноводную ящерицу.
Да и сам он стал таким: чешуйчистым, холоднокровным, каким-то пластичным.
Наверно я заснул от переутомления.
— Вставай. Надо идти.
С помощью подставленной руки Раххима, встал на ноги.
Стояла светлая ночь.
Чен, и Смаил находились тоже не в лучшем состоянии.
Они недавно блевали, после того, как поели песка.
Наваждение, ведь песок им казался водой, наверно в реке, или в бассейне, или чем-то еще. Что я им мог еще сказать:
— Ребят, я привел вас сюда, чтобы вы здесь сдохли!!
Нет, не так, давайте я вам каждому вырою могилы.
Вы только простите меня, плиз…
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]
Уголок самовыражения
[url= [/url]