Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы

[райбан]

Конечно Юра, не был чисто «местным», в том местечке.
Приехал на побывку из детдома, где записал альбом, после захотел поступить куда-то, чтобы получить хоть какое-то образование, как всё обычные люди.
Какие-то родственники, дальних кровей.
С помощью их он и немного обжился в том городишке.
Да он был крепким парнишкой в то время.
Все время мне говорил про какую-то тетю.
А я в шутку говорил, что это его теща, где еще есть женушка с ребенком, да еще с двоими.
Он почему-то смущался и краснел, потом переводил разговор на другое, как живу, что делаю, что пишу акварелью.
Я доставал ему из шкафа мольберт, расставлял ножки, крепил ватмана кнопки, — это были девушки из »советского воина», только во весь рост, ну и с преувеличением чуть молочных желез.
Ему нравилось, мне тоже.
— Айда на крышу.
— А можно?
— Не ссы, нам можно всё.
Мы вышли из барака, Юра указал путь, по лесенке, она была приставлена к скосу крыши.
Он первый взобрался как кошка.
Следом за ним я.
Светило солнце, уходя в красноватый закат, он розовел перед вечером.
Потом из холщовой сумки Юра доставал принесенные вещи, раскладывая на подстеленной газете, — это были пирожки, еще очень теплые.
— Это от тети, покушать нам.
— Ладно свистеть, от тещи, так и скажи.
— Да нет, от тети, ты попробуй только.
— Ага..
Целая сумка пирожков улетела за пять минут, в наши прожорливые желудки. Без чая, без ничего, так просто.
Потом мы опьянели от еды, разлеглись на крыше: он на одном месте, я на другом, стали говорить о жизни.
— У тебя какая мечта?
— Стать известным художником.
— А вот я не знаю, зачем вот поступаю (в «педагогичку»), тоже не знаю
— Понятно.
— А как тебе здесь?
— Плохо.
И ему стал рассказывать, что у меня на душе: про школу, про одноклассников и одноклассниц.
Точнее про одну, от которой у меня мурашки по коже бегают и есть добытый всеми неправдами её телефонный номер.
И по которому я всегда стесняюсь позвонить ей, чтобы спросить, пойдет ли она свидание.. со мной.
Юра хмурился и морщил лоб, стараясь понять мои переживания.
— Че, так правда бывает?...
— Ну да.
Потом Юра притащил наверх магнитофон, поставил кассету, с демо-версией первого магнитоальбома.
Ему нравилось такое слушать, мне тоже.
— Зачем тебе это всё? — спросил он, когда мы прослушивали поп-ритмы из «романтика», имея ввиду мое художество.
— Не знаю.
— Может лучше что-то найдешь в жизни. Может в музыке.
— Пойдешь в группу вокальную?
— Пойду. Только я петь не умею.
— Не ссы, я научу.
Юра с широкой улыбкой, так произносит.
— Приезжай в Уфу, такого-то числа августа, там встретимся.
— Хорошо, я приеду.
На ночь Юра всегда уходил, чтобы не мешать мне, как я сейчас понял, предаваться своему юношескому максимализму, то ли к тете, то ли к теще.
Хотя какая теща в 15 лет…
На следующее утро пошел в деканат и забрал документы.
После всех экзаменов.
Меня зачисляли, на первый курс, как студента, со стипендией в 29 рублей.
Мне это было по барабану, ведь в таких условиях, даже тараканы не живут, или поменять это всё на иллюзорную надежду, выбраться из этого гавна и жопы мира.
«Розовый вечер», — наверно оттуда, от меня, у Юры.
Хотя мне абсолютно не жалко.
Пирожки были очень вкусными, вроде с мясной начинкой, даже непонятно из чего они сделаны.
Только осталось в памяти, что они были такие, очень вкусными и натуральными и домашними………

[райбан]

Время закрутивших в наоборот.
Воскрешает в памяти.
Это было тогда в школе.
Сбивал шапку меховою с дядек..
— вот смотри вон тетя идет, ее не трогай
А вон мужик, он точняк не в обиде.
Я, ловким размахом, сбиваю шапку с мужика.
Шапка, она очень дорогая, улетает в снег.
Шапка идет ко мне я надеваю ее на голову, подъезжают старшаки из авто….

[райбан]

Время закрутивших в наоборот.
Воскрешает в памяти.
Это было тогда в школе.
Нас водили на «практику».
Между ними район, и завод.
Завод работал, мы учились.
Иногда заводу требовалась помощь.
И мы помогали ему…
— Есть кто добровольческие классы?
—Уу ,
Раздается в ответ.
— Так , значит все классы согласно установленному графику, проходят практику на заводе.
— У-у.
Низкий шум, из всех стоящих учеников на линейке.
Это директор, завуч, девушка с косой на левое плечо староста дружины с комсомольским значком и знаменем наперевес.
— Тихо, тихо,
— Блятьь я сказал всем молчать!
Директор школы срывается на крик .
— Молчать!
Он по дирижерски разводит руками,
— Всем молчать…
— Пока я, я, не разрешу говорить.
Все, все блять — наказаны.
Наказаны мной,
Зульфия проследи.
Зульфия, это наша завуч.
Развод я сказал.
Наша Школа напоминает психиатрическую больницу.
Это без всяких преувеличений.
Когда кто-то режется, колется, вешается, глотает таблеток, или рожает.
Блять.
Это просто школа.
И еще выпускной ….
Хотя до него еще надо дожить.
Скорлупа, чушпачанчики,
Это нам командуют супера.
Быстро драит полы , блять
Собрали деньги
Попрыгали, кому сказано.
Блять, найду, обоссу.
Все сдали?
Да, вроде все.

[райбан]

Обряд перехода.
По соседству со мной, через три комнаты, жила семья: сын, отец, мать. Она ушла на прошлых выходных, в мороз, и в холод.
Отца, еще до этого, забрали в дом престарелых, он там и помер, за год до этого. А еще за год до этого, утопился сын, не дожив, до сорока лет.
Все это происходило на моих глазах.
Не то что вот прямо смерти, а всего остального: угасание, будто тает нить в свечном огарке.
Сын, он никак не мог найти работу.
Да пил, бухал, бывало по-черному, благо друганы-собутыльники тут как тут.
Мать, всю жизнь пахала на работах, кормила-одевала, готовила-стирала, осталась с кучей всяких болезней.
Отец, тоже, после выхода на пенсии получил пару инсультов и почти потерял память: срался и ссался в штаны.
И вот они «ушли», в иной мир.
Все, друг за другом.
Сына звали Саней, его мать тетей Галей, а отца уж и не помню.
Его все звали старик, или ругали на все лады обсерившийся дед.
Боялись ли они смерти? не знаю.
Отец, старик 70-ти лет, выглядел и поступал как ребенок, который ничего не понимает во взрослой жизни.
Сын? Вряд ли. Он, видимо, знал заранее что так и произойдет.
Мать? Тут да, она сильно боялась умереть, или самой смерти.
Когда она осталась совсем одна, из ее комнаты часто по вечерам доносился плач, вой, и рыдания.
Я их заглушал громкой музыкой, вперемешку с алкоголем.
А что мог сделать?!
Время — неумолимо.
Мне было стыдно глядеть в ее глаза при встречи.
Поэтому избегал всячески наших общений.
Я даже не заходил к ней, дабы проведать как здоровье, или купить продукты по пути (но находились другие соседи, которые покупали ей продукты и лекарства)
Мне было очень стыдно.
Что вот она умирает, а я вот живой и здоровый (относительно), буду еще ходить по свету.
«Обряд Перехода», небольшая повесть, в которой есть автобиографические моменты.
Честно говоря, ее не очень люблю, совсем не горжусь сделанным.
Да и текст никто не читает за деньги, почему то.
Всем добра…

[райбан]

Обряд Перехода.
* * *
Я пришел дать вам Волю и Свет.
Я знаю откуда пришли мы.
У меня с собой ключи, и я не забыл.
И я знаю, куда мы идём.

Я лежал и спал. Спал и лежал всё время. Приходя в привычную норму после всего. Только Время вязкой паутиной, навязчивой пеленой в детской колыбели, обволакивало болезненное тело, заставляя корёжиться мозг от странной боли в голове. Видимо этот мерзкий паук времени, плетет там свой кокон, паутинку за паутинкой.
С одной стороны, успокаивая и мягко убаюкивая, от всех насущных задач, которые ожидали своей очереди, освобождая от всех данных обязательств.
И видения, со звуками музыки приходили снова, и оживали в голове, как только закрывал глаза.
Вселенская музыка небесных сфер, похожая на заупокойный Реквием, она проникала через поры кожи, заставляя меня ещё дышать и цепляться за ниточку, паутинку жизни. Качая моё «я», на своих незримых звуковых вибрациях. На Волнах безбрежного океана музыки.
И целого океана, живущего в маленькой душе человека.
Если океан состоит из множества капель воды, то также и в одной капли воды живёт целый океан. Зачем искать где-то и в ком-то Бога, и другие Вселенные за другими морями?
Если Бог (Творец) итак есть внутри нас. Просто надо поискать хорошо.
Последний заказ Моцарту — реквием был ведь.
И сделан кем-то неизвестным.
А кем: мы не узнаем никогда. По легенде, этим неизвестным заказчиком оказался странный австрийский граф.
Он тоже был композитором, но из-за наложенного заклятья потерял свой дар творить музыку. Поэтому он всюду ездил и скупал произведения у неизвестных сочинителей, и выдавал потом их за свои.
Так было дело и с Моцартом, только почему-то этот граф всё-таки распространил реквием под настоящим именем создателя.
После нескольких лет, от смерти Моцарта. От него не осталось ничего.
Ни нормальной могилы, ни дворца, ни памятников.
Только музыка, записи, обрывки партитур, и всё.
Растворился полностью в божественной музыке, сохранённой на многие века. Сам реквием длиться недолго Времени.
В котором умещается вся жизнь людская.
От родов и до смерти. Тогда что такое время?
И где мы живем, в каком времени. Что такое время? По своей сути.
Ведь если человек в двадцать лет, после аварии, зашёл или ввели в
кому–летаргию. И там пролежал двадцать лет.
Потом он вдруг очнулся, вьношей на двадцать лет.
А потом вдруг постарел лет на сорок. И стал как все, в том возрасте.
Сравнялся, со всеми, кто в его поколение.
Время, исчезающее и снова проявляющее, время.
Даже одна секунда времени, прожитая с любимой. Покажется вечностью.
Просто надо помнить. Что так было. И отпустить навсегда.
Потом снова забылся в нескончаемых видениях.
… — Хавайте. Хавайте.
— Да быстрей уже хавайте, хлопцы!
Впереди всех перед парадным построением нёсся, юркий адъютант шнурок холеного полковника. Полковника–карьериста из штабных крыс. На которого все смотрели с ненавистью. И которому приспичило начать наступление, чтобы получить новый орден.
Именно сейчас, в такую морозную погоду и природу.
Только ему не нужно лезть под огонь, он то останется в обустроенном блиндаже, со своей полевой женой.
— Хавайте сто грамм спиртяшки боевых,— кликал тот юнец безусый и шустрый. Выскочил политрук как обычно, и начал речь толкать, для вдохновления на героизм и подвиги:
— Победоносная. Героическая. Советская армия, скоро перейдет в наступление по всему фронту корпуса. И нам предстоит, товарищи бойцы, для успеха операции, произвести разведку боем. Выявить огневые укрепления врага.
Потом вышел свежевыбритый полковник, скомандовал зычно:
— Залечь всем в окоп полностью.
Вся рота послушно как немые рабы, погрузилась по грудь в морозную стылую жижу земли с растаявшим снегом, узкого и глубокого окопа. Я тоже. Я как все. Ты кто есть? Сборка из мясного желе и груды костей.
Вот и всё. Бог простил и отпустил загодя все грехи.
Можно в воду, можно и под огонь, да хоть в ад или в рай на небе.
Я тоже опустился в грязную холоднющюю жижу.
Если мы окунемся, то всё.
Понятно, мы трупы. Живые трупы. Не убьют, так замёрзнем.
А нам уже всё равно, что ожидает нас впереди.
Проси, не знаю чего.
Да только никто не даст этого, призрачной надежды на жизнь.
Кто выжил тогда? Я не знаю. Да умер тот солдат, а может и я, в своей прошлой жизни воплощении. Только зачем сейчас умирать.
Наверное, кто-то и до глубокой старости доживет, лет до ста или больше.
Приподнялся на подушке и спросил:
— Что такое Время и Хроно?
Виландия, и сам не знал ответа на мой вопрос, когда пришел проведать меня. Как бы отшутился, зачем оно тебе? Лежишь и лежи себе.
Всё просто. А я просто тоже задаю вопросы, если Паук Времени у меня в голове веретеном плетет свою паутину.
Вопросы ни о чем. И гораздо серьезней.
Люди обрастут шерстью, полюса изменяться.
Знания снова станут запретными.
Память... она сотрётся. Даже моя.
И останется только в сказаниях вроде Гомера.
Что-то плохо у меня с головой последнее время твориться, и с памятью.
Записывать надо, только уже не знаю, как это делается.
Надо снова самому себе напомнить, пока не забыл, как я очутился здесь и своё имя вспомнить:
Я лежу в госпитале испанском. Виландия, ведь приволок на себе.
Я сопротивлялся по дороге. Говорю ему: «Брось меня».
А он ни в какую, упёртый, как все аборигены здесь.
Так и притащил в госпиталь, типа нашей санчасти, где эти свинопасы работают. Живодеры! Дохтур называется?! Так и наживую рану зашили!
Без всякой анестезии. Что сказать. Больно, ё-моё.
Дохтура, почему-то все хотят зарезать. И я хотел, потом передумал.
Дохтур он один, а нас много таких подраненных, там лежит.
Да пускай лечит, изучает нас, человечков. Ну а так, вроде всё норм.
Шли дни, и шло время, заживляя мою рану.
Только голова становилась с каждым ушедшим днём, пустой и легкой.
Как воздушный шарик, паривший в небе без всякого груза и мыслей.
Виландия, потом меня и выписал скоро. Говорит мне как-то:
— Хватит, належался. Пора брат и работать, и отрабатывать.
Так я и попал к папе–падре, в один странный дом, и очень большой. Монастырь называется. Работать работу. Нам это знакомо почему-то. Память какая-то, мышечная что ли.
Ну двор там подмести, мешки принести, да всяко что скажут, большие сыновья папы–падре. Которые тоже в черных одеждах ходят.
Вечером они всей толпой стоят в одном зале и что-то поют, так красиво, аж заслушаешься до влаги из глаз. Месса вечерняя. Да только хреновая у них медицина, даже больничный лист не дают на руки.
Всё молчком, да молчком норовят пройти мимо, да рукой машут с пальцами.
Просто падл.., нехорошие люди. Но тут ругаться ни–ни.
Только ночью, когда никто не видит, и все остальные сыны падре спят.
Мне можно, папа–падре разрешил. Говорит, — вспоминай, как тебя звать.
А я ни в какую, хоть убей не помню. Как Иван, родства не помнящий.
Так ему и сказал, — зови пока Иваном.
Папа–падре удивлённо покачал головой, поцокал языком, потом привыкнув, выговорил: «Ќи-Ван».
Ладно: Ќиван так Ќиван.
Сейчас помню только, как мужик чудной меня на спине нес. И всё.
А до этого нет, просто и нет. Не знаю. Болел, наверное чем-то.
Вот и царапины, какие-то на плече.
Царапины чешутся невыносимо, особенно по ночам.
Но нельзя так делать. Папа–падре сказал, если так буду делать, то все руки обрастут лохматой шерстью.
А я боюсь обрасти шерстью, как мой друг кот.
С котом подружился местным, он тоже здесь живет.
А больше не с кем дружить мне.
Все сторонятся, как больного, или чумного.
Он мышек ловит здоровых и страшных, с большими зубами и хвостами.
Потом мне носит в тесную каморку, где проживаю отдельно.
Поскребется и заходит. Чтобы я тоже поел, как следует.
Только я не ем мышек сейчас, невкусные они.
Пробовал поначалу — не понравилось.
Мне другая еда подходит, которую все сыны папы–падре кушают.
Просто вид делаю, что кушаю мышек, чтобы он не обиделся на меня.
Потом выбрасываю в мусор, когда убираюсь. Да вдвоём и нескучно ночами просиживать в темноте.
Странный кот, всё песни поёт на своём языке удивительном.
Вроде для других так слышится как «мур–мур», а для меня это как звуки, которые складываются в картинку в цветах разных.
Которая, как прям взаправдашняя выглядит.
Умный кот, какое-то название мудрёное выдумал для
неё — телепатическая визуализация.
Откуда он всё это знает? Я вот даже не знаю. Не помню.
А может и знал, давно–давно, в другой жизни.
У него даже имя есть свое личное, которое он знает и помнит — Мардук.
А не Гарсик, как его все сыны падре пшикают постоянно, да пнуть норовят под хвост. Да сказки, и небылицы рассказывает, сказывает всё свободное время, когда мы не заняты: я работой, а он по своим делам где-то ходит всюду. Про себя, про свою планету, потом про другие земли чудные и далёкие, откуда они все взялись здесь.
Кот всё говорил и говорит без умолку, найдя во мне благодарного слушателя, только я не слушал его.
Да и зачем, теперь мне всё это. Всё равно странно всё, и непонятно для меня с диковинными названиями.
И существа похожие на людей превращались там в ящериц, или крокодилов, когда они спали вдвоём: самка и самец.
Память... Я произнес по буквам нараспев эти странные звуки по малым частям — «па–мя–ть».
И всё — всё забуду, или вспомню. Амназия правага..., а нет, не так, сейчас вспомню: амнезия прогрессирующая.
Вот. Так что ли главный дохтур–живодер сказал, когда смотрел на меня, как-то странно в глазах со стёклышками, как будто хотел ещё что-то спросить.
И был в длинных красноцветных одеждах, всадник на белом коне. Страшен был в гневе.
Не знаю. Не помню я ничего дальше.
Кот учил меня, и я слушал его иногда.
В каменную клетку как-то раз посадили меня за провинность мелкую, в наказание. Карцер, называется наказание, на неделю.
Кушать не давали, и на свет дневной выходить не пускали.
Совсем взаперти за засовом сижу. А за что?
Я даже не понял, что я такого сделал?!
Ну приехал в гости к моему папе–падре, какой-то другой папа–падре.
Только недобрый он совсем и старше.
Всё глядит из-под бровей черных и шипит всё время на всех, через бороду свою белую. Я как-то попался ему на глаза, поклонился даже, как научил папа–падре, а он шипит недовольно,— целуй мол.
И руку суёт прям под нос. Вот ещё!
Какие-то ручки слюнявить, уже обмусоленные слюнями кем-то до меня.
Сроду не слюнявил, меня даже папа–падре так не заставляет делать.
Я и послал его, отказался короче.
А он меня палкой по спине шарахнул, да со всей мочи, что есть у старика.
Но мочи у него будь здоров оказалось, да палка тяжёлая наверно помогла ему в этом.
Знатная была палка, вся в узорах и в украшениях белых.
Почему была? Да потому что вырвал я её из злой руки старика, да об колено, тоже со всей мочи — хрясь.
Только не мочи, а дури.
Так из одной палки стало сразу две, только маленьких.
А старик не обрадовался этому ничуть.
Наоборот, стал ногами топать, бороду рвать свою на части, и кричать во всю мочь дурной голосины: «Посох, посох Папы..!»
И я уже совсем ничего не стал понимать: какой папа, зачем моему
папе–падре посох–палка?
У меня уже есть ведь папа–падре, а двоих папов не бывает, это я знаю точно. Прибежали сыны, увели меня от злого старика потом, и закрыли под замок, ничего толком не объясняя.
Только твердили, наказание карцер.
И вот сижу долго–долго, потом слышу, а слух у меня хороший стал, только глаза от света отвыкать стали.
Темно тут, как у негра в одном месте. И лампочки нет, которая сама по себе горит, а свечек не дают с огнем.
Боятся, думают, я сожгусь сам. Слышу, как что- то шуршит внизу стены, я туда пощупать рукой, что за дела там.
А там вроде норки маленькой, потом ухом к ней приник.
Слышу «мур–мур» знакомый. Мардук ползет! нашел ведь дорогу ко мне, мохнатый, усатый–полосатый дружок!
Норку расковырял от камешков всяких попавших, он и пролез кое-как в темницу. Вот я обрадовался. И он тоже, тоже видно не с кем поговорить. Такие вот дела. Потом надоело мне сидеть всё без света.
Ломился в дверь, да бесполезно, с крепкими засовами она сделана.
Бил кулаком об стену и ничего. Только руку разбил в кровь.
Но ведь стены в реальности пластичны, мягче масла — Мардук сказал по секрету на ухо.
А кот всё твердил мне, — ты сможешь сломать, ты сможешь, ты всё сможешь...
Ладонь метнулась к стене, от самого сердца желая разбить её на кусочки, на обломки, на крошки, на атомы.
И всё. Нет больше стены, и проник лучик света в клетку.
От стены отвалился огромный валун. Достаточный, чтоб я смог пролезть наружу, на свет с воздухом.
Много не надо, что-то я совсем тонким стал, сидя в чертовом карцере.
Кот был прав, и я смог так сделать.
Забытое учение темасивари.
Учитель, третий дан, смог разбить десять кирпичей стопкой.
На аттестационных экзаменах поясов в Японии.
А я ? что я? В молодости я бил кирпичи ладонью руки подражая ему, сначала по одному. Потом по два.
Но так и не сумел подняться, больше двух.
Вроде всё так же. И рука и техника, те же кирпичи и всё.
Но что- то есть такое, отличая мастера от подмастерья.
А сначала бутылки бил, стеклянные.
В день, бывало, по несколько штук наколачивал вдребезги.
Резался в кровь, когда неудачно получалось. Всё запястье в порезах.
Я тогда не знал что такое понятие «Ось». А он не объяснял.
Просто говорил: «Смотри, как я делаю». Я смотрел и не видел.
Молодой был тогда чутка.
Вылез я тогда на свет вольный. Ночь была, и когда надышался вволю, пошел к себе в старую каморку.
И спать лег свободным. Потом за мной поутру приходили сыны папы–падре, хотели освободить было, злой старик уехал к этому времени. Смотрят, а меня там нет, пустая клетка.
Удивились они сильно, стали искать.
Да я сам вышел к ним, когда выспался, не стал прятаться.
Сначала сытно накормили всякой едой вкусной, ну а потом снова работать заставили. Да налаживать ту стену, которую я сломал кулаком.
Ничего, надо так надо.
Потом заделал кое- как прореху в стене. Так шли день за ночью, с обычной работой, только вот кот куда-то пропал.
Не хватало мне болтовни с котом. скучно совсем стало, без него.
Однажды, после карцера, где-то в темном чулане большого дома, нашел непонятную железяку. Длинная и тяжелая, она оказалась.
Выволок её потом на свет, где оконце в сарае.
Красивая штука, острая по бокам и в конце, я аж палец порезал до красной царапины, и блистящая светлым блеском. С надписями ещё извилистыми посредине, где ясно блистает отсверк.
Долго смотрел на чудесную вещь, позабыв обо всём на свете, и о скучной работе. О том, что надо обратно возвращаться к вечерней службе.
Потом взялся за плавный конечик, к руке который подходит, где пальцы ещё, забыл как называется.
Тут как молнией стукнуло всеми картинками подряд снова.
И был всадник на коне... Страшен в гневе ужасном... Взвился конь как бешеный, и начал подковами бить о Землю..
Где ударит копытом конь буйный, там озеро станет, где всадник длинной палкой своей огненной ударит, там ещё больше как тысяча озер становилось… Всполохнуло перед глазами видениями, разбегающиеся во все стороны.
Хочу отбросить странную штуку от себя, а она как будто вросла в меня полностью, превратившись вместе со мной в одно целое, и не отпускает от себя. И вдруг увидел себя со стороны.
Точнее свою голову, и её внутренности с извилинами и двумя большими крыльями как у бабочек.
А вот посередине крыльев бабочки, было какое-то яйцо оплетенное паутиной, как делает паук.
Только паучок делает это снаружи, я то знаю, такой паучок в моей каморке живет в уголке, а у меня хитрый паук сплёл внутри головы своё паучье яйцо.
И громкий голос снаружи мне сказал вдруг, я аж испугался малек и воздух испортил громко: «Тут твоя болезнь. Убей её! Так надо». Убедительно так, что нельзя даже подумать ослушаться, и послать как того злого старика.
Ну надо, так надо, я послушался голоса, и делал как он мне велит.
Сначала я взял «силу» из чудной железяки, пышущую огненным жаром.
И направил её туда меж крыльев, где сидело проклятое яйцо, просто попросив её об этом.
«Сила» тоже окутало, завертело яйцо прямо в себя, красным одеялом.
Яйцо пропало, растворилось в покрове.
И я вспомнил... и всё вернулось назад.
Вспомнил себя, осознав кто я есть, и зачем…
Потом вспомнил, как было и стало в прошлом и настоящем.
Сначала наступило чувство облегчения и легкости, а потом снова нахлынуло, навалились тяжким грузом проблемы.
Даже не знаю, что бы выбрал: остаться непомнящим
дурачком–дворником, или с памятью и разумом.
Не знаю, если был бы выбор такой.
Души, всех кого я знал, мельком показали образами: и дона тоже, она в каком-то болоте была подвешена за черные веревки из тины и водорослей.
И Андреса видел, точнее картинку его потерявшийся души, мечущийся в непонимание смерти и знания.
От боли, желания жить ещё долго и счастливо.
Неуспокоенная душа, не находила покоя там, после смерти.
Так бывает, когда внезапно обрывается нить судьбы, а человек духовно не готов к переходу туда. Надо помочь ей, не остаться в безвременье.
Придётся провести обряд «Перехода», ведь он тоже был моим другом.
И я косвенно был причастен к его случайной смерти.
Для Перехода в другой слой реальности, для нас только эфемерной.
Чтобы душа туда перешла спокойно, без всяких привязок к различным эгрегорам, надо её очистить, и всё лишнее сдать — вернуть обратно. Вроде как ломбард такой. Родился — взял, а когда умер, уже вернуть надо с процентами. На словах, конечно, кажется так просто, а только высшие шаманы–знающие могут этим заняться путешествием в мире мёртвых. Разбиранием и собиранием заново частиц души, трансформируя её в Духа.
Церковные обряды: христианские, католические, и мусульманские.
Это всё не то, только для показухи.
Душа так и остаётся привязанной потом к своему эгрегору навечно.
И если воплотиться даже на свет, то она потеряет свой прошлый Опыт жизней. А это плохо, не помнить Себя.
Дети, некоторые, маленькие помнят ещё сначала свои прошлые воплощения. А потом забывают.

[райбан]

обряд перехода.
Есть, конечно, практики «перехода» ещё на Земле.
И шаманские тоже, в Африке, и Вуду.
Много чего есть для этого ритуала правильного, сделанного за много тысячелетий человечества.
В Тибете, и в Непале: там тело рубят на части и отдают грифам, и читают мантры в трансе ламы.
В Индии ещё. Там обряд проводят специальные жрецы, поклоняющиеся культу смерти — «агхори» называются.
Труп кладется на дрова по всей длине тела, потом поджигается, жрец–агхори потребляет гашиш, или другой наркотик, какой есть под рукой. Входит в транс, временно покидая свое тело, мантры читает свои при этом, так он провожает умершую душу в правильное место.
И всё время не спеша горит костер, сжигая бренное тело, а агхори всё это время провожает и провожает покойную душу.
Индия… странная страна в этом плане.
Там вообще мало кто трупы закапывает в землю, ложут в могилу.
В основном, просто сжигают на кострах, или в крематории, если по- современному.
Или просто в воду без заморочек, кто рядом живет на берегах реки Ганга. Там рыбы съедят мертвяка, или утки дикие. Да много всякого такого: и едят, и варят потом… уфф.
Ладно, увлёкся, пока речь не об Индии.
Я тоже провожатый во время обряда, проводник до нужного места, и потом выныриваю на «поверхность».
Задание осложнялось тем, что душа Андреса уже была там давно как, поэтому её надо было освобождать, сначала от всей «слизи» налипшей в безвременье.
Да и в первый раз на практике буду пробовать, ведь до этого не приходилось «провожать».
С учителем пробовал тренировочно «нырять», под его контролем.
Он голосом ввёл меня в погружение, и потом мы встретились «там».
На пороге потоптались, да обратно вернулись.
Зато теперь есть мой «помощник», могущественный меч–клинок, наделённый невиданной силой.
Если что, он подскажет и поможет в пути.
Не стал я откладывать дело в долгий ящик. Зачем?
Итак, сколько я пробыл здесь в беспамятстве, месяц, два, или год?
Пора. Пора заняться своими делами. Как там надо начинать?
Надо припомнить. Сначала облететь южный крест, потом северный крест. Или это в конце, не помню. Память еще не совсем восстановилась.
Ладно, там по ходу пьесы разберёмся. Главное «занырнуть» и поглубже. Затем посетить, провести заблудшую душу через три города.
Город мертвых, город вечности, и город живых.
И в реальности, на физическом плане, есть такие города, ведь что внизу, то и вверху. Например Луксор, в Египте. Он стоит на берегах Нила.
«Город живых» на правом берегу и «Город мертвых» находится на левом.
В «Городе мертвых» находится Фиванский некрополь с Долиной царей, Долиной цариц, погребальными храмами Рамессеум, царицы Хатшепсут, а также прочие гробницы, и Колоссы царя Мемнона
Мертвые там покоятся, поэтому так и прозвали ту часть Луксора.
На правом берегу, жилые дома, курорты гостиницы, и там пока живые живут. Ну а город вечности, «вечный город» — Рим.
Понятно. А начинать когда-то всё равно надо, и тем раньше, тем лучше.
Всё равно нервы ни к черту, и пальцы дрожат от предстоящего совершения. А туда надо «нырять» без всякой тени сомнения себя, иначе…
Лучше не думать, что случиться с моим «я», если пойдет как-то иначе.
И положиться на свое подсознание, оно само разберется в затруднение как поступать. Чертим стандартную символику, для усиления.
Пару зажжённых свечей по бокам, благо они оказались под рукой.
На всякий случай.
Вроде всё. Жертвы, и кровь черного петуха ни к чему. И так сойдет.
Главное что в голове, а остальное, просто костыли или фетиш.
Осознать себя, не как просто сборку желе и груду костей, а нечто большее.
Выйти за пределы пространства. Остановить время.
Ощутить другую реальность.
Я сел в свободную позу медитации, внутри символов, начертанных кусочком известняка.
Меч осторожно взял за холодное, оно оказалось даже ледяным, и морозное лезвие двумя ладонями и положил на колени. Аккуратно досчитал до десяти. Для полного расслабления.
Потом долгая цифровая спираль «безначалия».
Для входа в начальный транс, точнее, для перестройки сознания.
Вроде «понесло» в нужное русло.
Не сбавляя темпа погружения, положил ладони на рукоять живого клинка. Именно, живого.
Тогда, при начальном знакомстве, когда меч меня исцелил, я спросил тот голос — кто он такой.
Как я говорил ранее, имеете полное Право Спрашивать — кто такой.
Право, дарованное Творца Демиурга, человеку.
А та сущность, кто бы она ни была, должна отвечать.
Таков Порядок и Закон.
Просто надо это усвоить на уровне подсознательных инстинктов.
Чтобы в экстремальной ситуации «Там», не застрематься, по полной программе.
Голос ответил, что он душа этого меча и имя ему — «Иштен Кардъя»! загрохотал голос громовым раскатом!
Снова испугав меня до.., ну вы поняли. Да тут всякий бы испугался.
— Иштен Кардъя, — голос снова повторил, уже более тихо и мягче, видно поняв мой испуг, — что означает Меч Бога Войны. Я вижу тебя насквозь, ты человек войны и воин по своему призванию. С предназначеньем для Мира. Потому я тебе помог восстановиться, и помогу еще раз, если позовешь. Но только ещё один раз.
Так сказал Голос меча. Что уж теперь отступать, используем меч до конца.
И решительно, мысленно воззвал к душе клинка, — Иштен Кардъя, Я призываю Тебя, и твою «Силу»!
Правильно говоря «сила», это энергия Ци.
Меч послушно ожил, нагреваясь энергией, передавая её мне.
Энергия Ци перешла в меня, накатывающей волной океанского прибоя ударила в мозг, захватывая вместе собой нескончаемым потоком куда-то, где нет никаких границ бытия...
… Я очутился в непонятном месте, конечно, странном и непривычном для обычной реальности. А так место, как место, вполне земное.
И я начал осматриваться, немного обвыкаясь к Нави.
Это была территория большой, нет, очень огромной железнодорожной станции. Вроде день, тепло и сухо, только небо какое-то неземное.
И безлюдно совсем на бетонном перроне.
Полотна жд путей, на которых стоят составы поездов из разных вагонов.
Старинные теплушки, контейнеровозы, грузовые, и круглые цистерны.
Тянущиеся вдаль, до самого горизонта, где ничего не разобрать зрением.
Начнем, значит, хотя «это» давно началось, ещё с первой моей мысли об обряде.
«Все, что созвучно нашей Высшей Истине, остается с нами всегда.
Мы не можем потерять то, что действительно принадлежит нам.
И мы сейчас начинаем процесс сдачи всего того, что нам не принадлежит.
И отдавать надо безоговорочно...»
Безлюдно, да не совсем, как оказалось. Я вдруг замечаю, что сзади плавно подходят две девушки–тётки, пошло виляя бедрами. Одна блондинка, другая черненькая. Да кому я говорю, разумеется, это сущности–демоницы, принявшие человеческий образ для меня.
Хотя принятые ими образы, те ещё: страшные, как моя жизнь!
Но страха не было, чего бояться пока.
— Ну что, пойдем?— обратилась светлая тётка.
Я равнодушно пожал плечами: ну пойдем.
Спрашивать, не стал, это мелочь тут в табели о рангах:
— Лилит и Ламия,— Голос, душа меча шепнула в ухо подсказкой. — Они приставлены к тебе, как свидетели и наблюдатели за законом и порядком.
— А это что, у тебя за спиной? Да никак сам Кардъя с тобой?!— прицепилась Ламия, черненькая демоница.
Обернув шею назад, да и правда, увидел за спиной рукоять меча в ножнах притороченный:
— Да так, помощник мой, вдруг пригодиться.
Видно, неосознанно я «забрал» меч с собой из земной реальности, в эту.
Сущности поплыли, едва касаясь твёрдой бетонки ножками, я за ними.
Они залетели на пустую платформу в составе ближней теплушки, тоже запрыгнул, почти перелетев большое расстояние, как при отсутствии гравитации. Состав плавно тронулся, и покатил в темнеющую даль.
Передняя платформа, спереди нас, была груженой пирамидой длинных и толстых бревён.
Прямо из-под брёвен вылезли, объявились на свет, несколько мужичков–лесовичков, в старых ермолках и бородках колышком, как на подбор, только цвета разные в нарядах.
Ругаться стали на нас, кулачками грозить, да спрыгнули потом с поезда на ходу, помахивая хвостиками.
Бесы, простые бесенята. Мелочь пузатая, с первого уровня.
Ничего, у нас дела тут небольшие, в вашем королевстве.
Старая теплушка мягко катила по рельсам, без привычного перестука колёс, и мы выехали уже давно из огромной станции.
Демоницы стояли по бокам платформы, смотря куда-то по сторонам, изредка меняя внешность, расплываясь в очертаниях и вновь собираясь в одно целое.
Сначала тоже бездумно смотрел, потом решил заняться своими делами.
Разжечь священный костер необходимой практики очищения–чистки.
То есть стать светлой высокой сущностью, отличной от всех, и стоять прямо и гордо перед всеми обитателями тонкого плана, а иначе можно слиться со всеми и «залипнуть» до конца. ТБ — знаете ли такое.
Только как сделать? Нужны хотя бы дрова и спички.
Я уже было захлопал по карманам сталкерского комбеза, одетого на себя, материализованного, по привычке.
Вот я деревня! Не нужны для него натуральные дрова!
Топливом для костра служат ненужные мысли, желания, всякая грязь, все лишнее и фальшивое.
Всё прошлое. И сейчас, я бросал в костер, в обновляющее пламя, все то, что мне больше не нужно.
Брал–доставал из себя, и бросал туда не только ветхие пожитки, но и отношения, которые не дают мне больше поддержки, старые виртуальные установки с целями, въевшиеся привычки и самоограничения.
Ведь это уникальная возможность по-настоящему вычистить кладовые моей жизни и личности.
Складывал в этот костер кучу устаревших мыслей, философий, духовных практик, системы верований, страхи, сомнения, компромиссы и так далее.
На полу платформы возникло нечто, превращенное все это в поленья дровишек, березовых почему- то.
Ну а для поджога, тут легче. Представляем луч солнца наверху.
Тянемся кверху, выше самого неба, ловим там огненный Луч Света и притягиваем его к полу платформы.
Теперь укореняем этот луч Света в Земной Звезде, в самом центре планеты, чтобы мой костёр горел как следует.
И костер будет исключительно ярким и жарким, по всем проявлениям чистки. Луч света возник над дровами, возникнув из пустоты, притянулся к середке костра, поджигая его.
Костер мигом занялся, не обращая внимания на бешеный ветер, от несущегося поезда над бездной. Получилось.
Демоницы с каким-то интересом смотрели за мной, но не вмешивались.
Потом под нами сделалось море, а состав катил по волнам.
Неожиданно поезд птицей взмыл в небо, снова ехали как по очень высокому мосту протянутым в воздухе.
Я осторожно наклонился за бортик, и увидел землю, морской берег с заливом с высоты соколиного полета.
Далеко внизу копошились какие- то точки. Игрушечные домишки, лодочки, ниточки дорог, травинки зелени лесов прилепленных возле холмика скалистой горы.
Строения, башенки, купола, вышки: как целый город, только маленький.
Одна часть пейзажа темная, а другая с частью залива, красиво освещена солнечным светом, наступающего заката.
Так реально и здорово, что захотелось нырнуть, окунуться в теплые воды освещённого залива.
— Город живых, — шепнул голос.
А костёр всё горел с искрами, как настоящий чадил, с дымком.
Не сдуваясь от стремительной скорости состава. Да и ветра не чувствовалось, наверное вакуум.
Вот я дубина, тут нет воздуха! А как же я дышу и живу?
Вот, блин! Да я же уже не человек, а тоже как все — просто сущность.
Надо бы ещё топливо бросить в костерок, пока не погас.
И снова. Складывал в костер всё то, что требует завершения.
Это обязательства перед семьей, нерешенные проблемы с близкими.
Всё, что мешало окончательно слиться с Высшей Реальностью.
В огонь костра, я бросал все свои влюбленности, которые разбили сердце, и все сердца, которые разбил я сам. Разочарования, сердечную тоску, безответную любовь, предательства и, укоренившиеся из-за этого, чувство одиночества, эмоции. И всё в костер.
Всю старую боль, спрятанную в моей душе.
Я прощал всех тех, кто когда-либо ранил мою душу.
Ворох этих старых, болезненных эмоций, с чувством глубокой благодарности за все, чему они меня научили, поместил в центр костра. И, что важнее всего, я прощал себя.
Моя душа очищалась, и скоро будет готова к активации Единой Монады.
А потом настала очередь самого себя, очищения Огнем.
Я шагнул без колебаний прямо на разгоревшийся в человеческий рост, костёр. И я ощутил, как огонь дотронулся до моей самой глубинной сути.
Превращая меня в «ничто», с человеческой оболочкой.
НИЧТО — ЭТО БОЛЬШЕ ЧЕМ НЕЧТО. Вот теперь я готов.
С уверенностью, одним скачком, я бросился с платформы адского поезда вниз, в зияющую пустоту.
Повторив кастанедовский прыжок Веры. Зажмурив, однако, глаза. Крепко–крепко, перед прыжком в неизвестность.
Я отыщу твою душу, даже если мне придется для этого перевернуть вверх дном всё запредельное, и сделаю всё как надо, Андрес.
Ты слышишь?! Ты только подожди ещё чуть–чуть.
А потом открыл глаза, да будь что будет.
Куда-то замедленно падал, то ли вниз, или вверх.
Вокруг была тёмная пустота, ещё не добрался до места столкновения.
И видел по пути паденья…
Отлетали безгрешные детские души в небо синее наверху.
Яркими комочками, озарило ребячьей зарницей, небосвод мирозданья.
И много их потом стало, так много, что всё «запредельное», засияло светлее солнца. Детскую душу сразу видать, она чище и светлее.
Чем взрослее души, тем они тусклые и тёмные.
Видно снова что-то происходит недоброе.
Или уже произошло, и ничего не исправить.
Не исправить никак людей. Всё виноватых, ищут потом.
И попы набегут спасители от церкви, станут молиться скорбно, да панихиды похоронные отчитывать.
Только и без них, сразу приберёт святые детские души бог Демиург к себе, не оставит так просто. Им то не нужен обряд Перехода.
Они нужнее Ему, для своего небесного проекта, звездные души.
Это когда у холодных звёзд появляется душа погибшего детки.
Многие души выбирают Землю последней эманацией–испытанием перед возвращением Домой. Ведь Земля, не наш родной Дом.
И очень много душ, там пересеклись, которые ранее встречались в других Мирах. А мирозданье одно на всех.
Как победа одна, и как смерть одна на всех.
А ведь зачем сейчас умирать им? И войны вроде нет.
Так и хочется крикнуть в голос убегающим светлячкам вдогонку в бессмертие — я тоже с вами!
Только вот нельзя мне с вами туда, не пришло ещё мое время.…
И Он тоже получит мою душу, когда нибудь.
Страшно им… наверно уже нет. Было страшно, перед смертью.
А здесь уже нет. Мне тоже было не по себе, перед «нырянием».
Потом я переместился просто в помещение.
Вроде фабрики, теплицы, для цыплят. Только больше.
Инкубатор, где выращивают, зародыши. Человеческие зародыши.
Они лежат в специальных кюветах.
Под постоянным обогревом и желтым искусственным светом.
Я работаю там, и уже давно. Сортирую, раскладываю, отбраковываю. Одна рутина. Никакой романтики и никакого отпуска. Есть и начальница. Она и указывает, что и как делать.
Приходят проверяющие всякие, время от времени, для контроля.
Вот и сейчас тоже одна пришло, проверяющая.
Она как бы знакомая моей начальницы.
Так между беседой и разговорами, а мы все стояли в главном зале на входе, проверяющая расширилась, руки удлинились настолько, что она сумела ловко выцепить большенького зародыша из середки инкубатора.
Рааз — и всё. И зародыш висит вниз головкой, молча разевая свою пасть.
Да, ловко она. Они скользкие, в своей слизи до ужаса.
Я знаю, сам иногда подаю для проверки зародышей своей начальнице.
Проверяющая ещё раз пару встряхнула зародыша, выпрямляя его и тщательно прощупала.
Осталась довольна результатом, и она показала картинку: взрослая особь лежала неподвижно на каталке.
— Скоро вылупится. Этого для меня оставь. Я тут обещала одной хорошей приятельнице «оттуда», подобрать для неё хороший зародыш.
— Ладно. Раз вы за неё ручаетесь,— мы хором ответили,—а сколько ей лет, по земному времени?
— Я точно не помню, вроде 40 или 45. Может и 60. Да Сириус его знает. Лень переводит земное на космик. А что?
— Так это же поздно, там, иметь зародыша в таком возрасте, — ответила начальница.
— Ничего, она справится, поэтому и прошу о маленькой услуге.
— Мы всё сделаем, — заверила заведующая.
Проверяющая, повернулась к выходу.
Удовлетворённо хлопая хвостом, она покинула наш инкубатор.
Инкубатор под вывеской на языке рептилоидов...
Падение ощутимо замедлилось, и плавный спуск, наконец то подходил к концу. Вот он нижний мир, самый нижний, какой есть.
Извернулся, подбирая место, куда бы приземлиться по удобней.
И всё равно упал на болото, в зловонную жижу.
Смрадно и чадно оказалось здесь. Жёлтым дымком курились топкие кочки, испуская вонючий газ, приторный до тошноты.
Ощерились черепным провалом потревоженные проклятые, сосланные души грешников. Вот и дон среди них, затянутый в тину. Почти, по шею.
— Знакомый,— выкрикнул он, глотая склизкую жижицу через оскал черепа. — Что, Андреса ищешь?
— Да, его. А что?
— Помоги мне выбраться, а я отведу тебя к нему.
— Не верю я тебе, зачем ты мне будешь помогать? И что взамен?
— Хочешь, пойду, а хочешь — нет. Мне наплевать. Я уже мертвец. Вытащи меня отсюда!
Болото, оно тоже начало действовать на меня.
Своим веселящим газом, для сущностей Нави.
Чтобы не ходили тут лишние посетители.
Ещё чуть–чуть и я сам тут начну ползать по болотным кочкам.
Собирать цветочки, целовать лягушек и признаваться им в любви.
Почему он не действовал на дона? Не знаю.
Может быть, что он был мертвый. А я ещё нет.
Огромной теневой глыбой надвинулась исчадье ада, в обличье огромной и мерзкой жабы. Слюни капали из зловонной пасти, длинный язык трепетал, предвкушая сладкий десерт. Да тут бесполезно спрашивать, у самой низшей сущности. Съесть, не подавиться, и фамилии не спросит:
— Как тебя, мол, звали друг, там, в другом измерении…
Из-за спины вытащил меч. Ну что, пришло твое время, Иштен Кардъя. Меч богов. Давай выручай. Клинок не подвел. Осветился пламенем, сосудом содержащий истинный свет, сталью плеская на тьму.
Гниду разорвало на куски, всякой мерзости раскинувшейся по сторонам.
Только едва успел отскочить в сторонку.
Ещё два взмаха мечом, и конечности дона освобождённо уцепились за мою руку. Вытащил я его из болота, пусть ведёт пока, там видно будет.
И мы снова шли бок об бок, ступая по какой-то тропинке.
Мертвый и живой, пока ещё живой. Скованные одной целью.
Как братья по оружию, с того света.
Я ведь, только я, убил его, и мы дрались насмерть недавно.
Просто мне повезло, а ему нет.
И мы снова идём, здесь в Нави, как и не бывало всего.
Как там говориться в другой жизни встретимся.
Ну вот — и встретились. Только он мёртвый, а я нет ещё.
И может дать ему ещё шанс? Человека определяют поступки.
Поступки в обществе. Мгновения любви этим обществом, подаренные подонку, даже самому маньяку и мерзавцу, изгою из рода человеческого, придают смысл его жизни.
Даже не так. Жизни после смерти. Что ж, да будет так.
Ведь чего хочу я, того хочет Бог. Или наоборот.
Да всё взаимосвязано, так или иначе.
Быть может, зачтётся, что вытаскивал дона снова и снова из болота.
В которое, не следует попадать после смерти.
Почему так происходит всегда, как обычно?
Человек так устроен странно, его сознание.
Что даже здесь, в Нави, оболочка мертвой души дона, кажется человеком.
Мне так удобно. Даже сказать, удобно–смотримой.
В реальности тоже так происходит.
Идёт прохожий, смотрит, творится какая- то пакость, а он включает свое зрение удобно–смотримое, и всё.
Как будто и ничего и не происходит. Так вот, о чем я. Как попадают сюда.
Ну как дон, например. Следуя правилу — жизнь не предотвращает, а только наказывает. В отместку, потом, за всё содеянное на своём веку.
Дон вёл и вел меня, ориентируясь по каким- то своим приметам.
Где мы, и куда бредем?
Не знаю, наверно, приблизительно куда-то на восток от эдема.
Где нет времени, нет пространства, нет реальности.
Только болотная субстанция, бесконечно хлюпающая под ногами.
Хлябь внизу, а сверху тоже сыпало дождевой, водяной пылью.
Наверное, сюда и есть водосток нечистот всяких, со всей «беспредельной».
Где-то шли и шли, не чувствуя ритма времени.
Где-то бежали, спасаясь от жутковато рычащих чудищ, проснувшихся от нашего появления. Мечом светлой силы, отпугивая внезапно появляющихся мерзкого вида сущностей
Где-то перепрыгивали с разбегу, особо топкие места.
Можно было перемещаться на большие расстояния, как бы телепортируясь. А что толку: оно пропорционально увеличивается.
Если будешь на космической скорости пролетать, то так же и будет тебе расстояние сверхкосмическое. Такое же время и затраты.
Хотя время застыло здесь на отметки вечности, превратившегося мертвого безвременья в черной дыре.
Лучше уж дедовским способом, где потише, да подальше.
Так мы и наматывали, отмерянное нам, положенное расстояние, в движение по спирали вокруг «Оси». То ли вверх, то ли вниз.
Тут всё относительно, главное движение, действия к Цели.
А всё остальное неважно: получиться, так получиться; нет, так нет.
Опять же правило: Если яйцо разбивается силой извне, жизнь прекращается. Если яйцо разбивается силой изнутри, жизнь начинается.
Все великое всегда начинается изнутри. Поэтому так.
А мы есть сила изнутри. Ходим внутри и долбим по яйцу.
Хорошо, наверно, ангелам, сидеть на крыше запредельного мира, и тереться мохнатым крылом, друг о друга.
А нам приходится слоняться здесь в самом низу.
Я и говорю, идём на север от Эдема. Короткий путь, не самый близкий.
И вот мы идём дорогою добра и счастья, по «беспредельному» бездорожью. Потянуло издалека откуда-то сухим жаром и светом.
Почуялось знойное марево, почудилось ли? или просто повеяло чем-то горячим. Может мираж какой привиделся, да нет, в самом деле, болото кончилось, предстала пустыня.
Теперь дон будет водить меня по пустыне, как мессия своих евреев.
Только он молчал всю дорогу, лишь изредка отвечал односложно, соглашаясь со мной: «да босс, да мессир».
Скучно так, даже не поспоришь с ним, о чём нибудь, по какому-либо вопросу. Про Время размышлял по дороге, что ещё делать в скитаниях по низшему миру. О времени, мере, и объеме времени. Почему так устроено.
Ну допустим: нет времени, нет пространства, нет объема и меры: нет Ничего. Ведь я нахожусь в «беспредельном безвременье».
Логично? Логично. А что тогда есть?! Что есть тогда «я» и все остальное. Оно же всё равно есть.
Мой спутник дон, моя Цель «обряда»? Как с этим бороться.
— Иштен Кардъя, есть ответы? Подскажи, — спросил меч.
— Все ответы в тебе,— отголоском донеслось.— Просто слушай...
Начнем с конца. Допустим я обычный человек.
И нет никакого объема временности.
Есть шкала дробления движения от одной точки в пространстве или плоскости. Условия плоскости определяют мои культурные ограничения, в которых залип, как пчела в затвердевшем мёде.
Наша земная шкала имеет определенный ритм «непонятно чего», который "вбивали" со стуком сердца матери, носящей меня в утробе.
Ну и тут как у ракеты — а насколько я выдержу энергетики и мутаций.
Главное не мандражнуть — (а-ля онкология) иначе снова залипнуть, как та пчела в мёде. И ни каких фиксаций в навязанной метрике.
Свобода и выбор осознанности.
Вот и есть инструмент — растягивания или сжатия спирали движения–действия.
«Я», как сгусток индукционно–магнитного Потока, (Тора) двигаюсь по спирали, вокруг «Оси».
Ось, кстати, и есть «Я», в зависимости от локализации Центра "Я" и происходят угловые величины движения.
Так вот, двигаясь по спирали вокруг Оси, есть только направление, Центр, Ось и угловая величина.
В любом случае — только через собственный опыт.
Главное опыт. И Времени нет. По идеи. Постоянного.
И время. Та самая угловая величина. Не константа постоянная, нет. Она меняется, с каждым разом. С каждой эманацией. С каждым воплощением. Можно остановить, можно изменить время.
Хорошо "встряхивает" изменение спирали Времени личной, по отношению к внешней. Внешнюю, «технически» возможно растягивать, словно пружину зажатую в тисках, а внутреннюю — вжимать.
Тогда вместо привычных 35000 отведенных вдохов 300–х сот летней черепахи пройдут в таком же объеме, как и у
70–ти летнего человека... Вариантов множество.
Так и прожить можно 200–300 лет без боязни умереть.
Вот и рецепт царям императорам, которые желают жить вечно, ну или долго. Не знаю. Видно карма у них такая. Не получается у них так сделать. Видно что-то мешает всемогущим царям.
Калиостро, Брюллов, Распутин и Бадмаев: придворные маги, конечно, помогали им в этом, да без толку.
И снова мы бредём по пескам, надеясь на авось, что выйдем куда- нибудь.
Ради чего, ради идиотских принципов дружбы, которые всегда остались там. Не знаю. Мы просто идём.
Устроив проверку мира и себя на прочность.
Наверно так надо, если больше ничего не осталось.

[райбан]

обряд перехода.
Так мы шли по пескам и барханам, в жаре и в молчание, скатываясь со склонов обжигающего песка.
Ветер смеялся подлыми издёвками нам в лицо, закидывая водоворотом песка, а мы продирались сквозь песчаные вихри сухого ветра самума.
Что есть такое песок и болото «здесь»?
Песок утекал через пальцы обратно в нагретый песок, неотрывно соединяясь с другими частичками.
Желтые крошки бытия, и белые капли бытия, а еще, говорят, бывают и черные, и красные. Просто восприятие реальности одним
мозгом–приемником, между явью и сном.
Восприятие реальности человеком может меняться. Оно не всегда обязано соответствовать тому состоянию, которое мы испытываем на повседневной основе в нашей земной матрице.
Восприятие, его можно менять через различные раздражители, например алкоголь или психотропные вещества, но в этих случаях, рано или поздно, организм возвращается в «обычное состояние».
Чтобы удержать сознание в этом самом обычном состоянии в течение всей жизни, нужно работать на более высоких уровнях реальности, поддерживая общую матрицу пространства—времени, совершенно другими технологиями.
Если учитывать, что течение времени и плотность материи могут управляться через изменение плотности эфира.
А свойствами эфира можно управлять через внешние вибрационные настройки.
То получается, что при достаточно продвинутой технологии, можно не просто менять параметры отдельных элементов окружающей среды (плотность камня, например), но и весь окружающий мир вообще, вплоть до того, что планета будет действительно выглядеть плоской, как считали наши предки (утрирую, но всё же).
Для этого, нужно всего лишь посылать нужные сигналы в мозг испытуемых аборигенов, или же поменять саму частоту восприятия– структуру мозга через импланты и модификации ДНК.
В данном случае, всё зависит от уровня Вершителя Реальности, то есть человека, который совершает то, или иное действие.
Одно дело — состряпать сеть пирамид в Египте, или напичкать мозги жучками для подавления психических энергий и зомбирования локальной популяции.
Другое вариант — погрузить целую планету в энергетическое поле, полностью меняющее окружающую реальность по заказу сверху.
А точнее, проецировать именно такую картину реальности на все приемники (мозги живых существ, находящихся на планете), которую хочет протестировать заинтересованный прото–программист от Бога.
Об этом позже, как всегда.
И вдруг дон заорал. Да так громко, что я чуть не оглох от крика:
— Что орешь, как поп на аналое. Что там?
— Там, там,— дон указывал рукой.
Да я уже сам узрел. Там был город, несомненно, город в пустыне.
У меня аж слезы потекли, наконец то добрались.
Так бывает, когда идешь и идешь к цели, а она вот. И всё.
Помыться хотел. Да вволю воды напиться. Мог, конечно, и воду сделать.
Да слишком много »ци» уйдет, а мне ещё наверх «выныривать».
Ага, гравицапы не нужны, и скрипач не нужен. Скрипач это дон, только нужен он мне сейчас. Лучше помучаться. Бог терпел, и нам велел.
Да что как? Как трава стелющая под копытами коня вольного, так и мы, как трава должны терпеть.
Как я там говорил: город живых, потом снова город.
То ли мертвых, то ли вечности.
Да неважно теперь, дойдём, там разберемся.
В начале улицы, между домами, посередине стоял обычный кот, не обращая никого внимания на всех, умывал лапу.
Обрисованный силуэт кота, между сном и сном, он показался мне знакомым. Кот сильно помотал головой, встряхиваясь от чего-то, звеня золотым ошейником. Может здоровался так, с долгого расставания, не приучен он лапу подавать.
Потом посмотрел на меня внимательно, прижмурив покрасневшие глазки, как будто стесняясь, своего появления.
— А ты зачем здесь? Ты что, умер?— удивился немного.
— Может и умер. Не знаю. Тесно там стало, потом камнями завалило, и воздуха не стало,— лаконично отвечал Мардук, между объяснением сосредоточенно, как будто от этого зависела чья–та жизнь, ловко почесывался как живой, наверно фантомно, по привычке земной.
Того и гляди, за мышкой погонится, если почует добычу.
— Почему так, ведь у тебя, свой кошачий рай есть там,— поразился, что снова вижу настоящего Мардука, а не его копию.
— Да ничего, ведь ты позвал, я и пришёл,— рассказывал кот, он умно помаргивал, пряча от меня глаза с краснотцой виновато.
Звал может, как сейчас поймёшь, что было.
Кот тогда внезапно исчез, пропал, как ни и не бывало его на свете, из монастыря.
Я искал, спрашивал у всех монахов и падре, да бесполезны были поиски.
Мардук разумно снова покачал головой, понимая и прощая меня за всё.
Наверное, он тоже сейчас как отец падре, отпускает мои грехи.
Кот настороженно прядал ушками, зажмуривался временами, наверно от непривычного света здесь, потом запел громко–громко и мелодично, замурлыкал распевно небесную мелодию души, разгоняя печаль, о своей удачной смерти, и как ему хорошо здесь, среди друзей и родичей кошачьего племени.
Возникла из ниоткуда, или слетела с ветки огромного дерева, взбивая воздух крыльями, воздух ли, на плечо приземлилась птица, в образе небольшого попугая, разноцветного попугайчика.
— А ты кто такой ещё?
Попугай прокаркал, или проговорил, смешно коверкая слова:
— Го–ша, го–ша ум–ный.
Узнал теперь, был такой «Гоша». Только он в жизни был, в своей короткой жизни попугаиной, какой-то серый и потертый, а здесь прямо павлин, весь в красках переливается и в отливающих пёрышках блестящих. И его заодно что ли позвал?
Попугай тоже запел по птичьему, поддакивая, подпевая коту, вознося хвалу, нет — не богам, а счастливой смерти.
Давно это было, в прошлом. Прикупил я как-то сыну в зоомагазине, волнистого попугайчика на день рождения.
Видать с самого начала подсунули больную птичку. Не знаю.
Иногда только он приходил в себя, и весело чирикал.
Всё остальное время, тихо нахохлившись, попугай сидел на жердочке, даже ничего не клевал
Больше месяца мучился, бедняга. И такая боль стояла в его птичьих глазках, что сложно передать словами, как бы по-человечески умоляя меня о смерти, как о снисхождение.
Да мы надеялись, что он выстоит как-то и болезнь его пройдет сама собой.
Конечно, не досмотрел я, по хорошему надо было свезти его к ветеринару, да денег не было.
Развязка наступила неожиданно. Стукнули сильные морозы, отопление толком не было, если радиаторы были, то холодные и не прогревались.
Он и замерз, околел, не выдержав холода.
Потух огонёк жизни, угас потушенной свечкой, сбитой нечаянным сквозняком общей судьбы.
Шаги. Послышались за спиной.
Я обернулся — трудно узнаваемая тень брата, пришла на свидание нежданное, негаданное.
Брат младший, тоже умер тогда, ушёл рано из жизни из-за пьянки, отравившись газом в пьяном угаре, не дожив и до тридцати.
Молодым был, и старым уже не станет никогда.
Наверно тоже не досмотрел, как всегда. Как всегда…
Вот и свиделись ещё раз.
На похоронах ведь даже не был у него.
Брат изменился почти до неузнаваемости.
Постарел и вытянулся, оброс прядями волос седыми, да бородой кучерявой.
— Ну здравствуй брат.
— Как ты здесь?
Только брат молчал, взглядом куда- то вбок безумно уткнувшись остекленевшими глазами, точно не признавая меня, своего родного брата. Потом заговорил, не обращаясь ни кому, а просто, для того чтобы слушали,
— Призываю в свидетели серые сумерки, и ночь, и всё то, что она оживляет...
— Призываю в свидетели месяц, когда он нарождается, и зарю, когда она начинает алеть… призываю!
Эй, свидетели: имейте в виду, в следующий раз напьюсь до того волшебного состояния, когда сны шарахаются от перегара на сто поприщ! Имейте… в виду… я славно напьюсь, да так, что всем тошно будет…
Потом он исчез, растворился из вида, точно приведение.
Шаги. Послышались за спиной. Ты оборачиваешься: и никого.
Одни только шаркающие шаги. Без родной тени.
Просто пустые шаги вокруг тебя, слышные нетрезвой походкой: шлёп–шарк, шарк–шлеп.
— Призываю в свидетели серые сумерки, и ночь, и все то, что она оживляет, — повторяя за братом, бормочешь ты пьяный бред, лишь бы заглушить проклятые шаги брата, лишь бы не слышать этого шарканья стертых подошв ступней.
Никогда ни слышать, не видеть.
Да как ему бл... помочь, если у него даже кокон души неустойчивый?
Что же ты братан, наделал?!
Есть такие слова, что начинают звучать между сном и явью. Слова совести.
Какое-то безумное действо призрачных теней воцаряется кругом, зловещий театр абсурда, охватывая тебя доверху:
Лепет недавно родившегося младенца; крики страсти, вопли влюбленных;
старческое бормотанье в мутной дрёме перед кончиной во сне; гнусаво пришепетывает мелкий плут цыганёнок;
взахлеб, навзрыд плачет женщина, выталкивая из себя комки отчаянья…
«Да чтоб вас всех! — надрываешься ты, не слыша собственного голоса, ощущая лишь боль, жгучую боль где-то там, где должно находиться сердце, да в горле, если оно тоже есть у живой сущности.
— Да заткнитесь же! Онемейте навеки вечные!
— Я клянусь: я всем языки вырву!... всем… всем…!»
И призраки, и шаркающие шаги, испуганно разбегаются, чтобы из потаённых углов осторожно тыкать в тебя пальцами. Лишь дон в сторонке тихо улыбается кривой ухмылкой:
— Что получил своё, чёртов шарлатан. Ведь ты тоже не такой уж и белый и пушистый, каким хочешь казаться.
И не такой безгрешный ты, чёртов амигос испанец.
— Ибо воистину, человек всегда оказывается в проигрыше, — отвечают фантомы хором, уходя навсегда.
Стойте! Куда же вы?! Эти призраки душ, и сказочные места во снах, обещания счастья и мира.
— Всегда? — спрашиваешь ты у них.
— Нет, правда? — переспрашиваешь ты у них.
— Постойте! — и они, повинуясь, останавливаются на полпути.
— И прощайте…
Есть такая жизнь, что начинается между навью и навью.
Наверно, я снова провинился, на сей раз перед попугаем, и виноват в его смерти. Да перед всеми, чего уж юлить. Да когда же это закончится.
Не знаю, наверно только с моим личным переходом. Сюда.
Ладно, что уж теперь, идёмте с нами, искать дорогу–проводницу к цели.
И мы снова шли. По бесконечной, самой длинной, словно сама жизнь, улице Города Мертвых: я, дон, и кот с Гошей. Душа дона. Души кота и попугая. Ну и моя, не пойми чего.
То ли живая, то ли совсем без искорки жизни.
На пути к своей цели. У всех цель была разная.
Наверно, это тоже не важно. С небольшим попугаем, сидящим на левом плече, вышагивая как заправский пират, да с пушистым котом, верным псом идущим рядом со мной, по одной–единственной улице Города.
Огненная птица–солнце весело подмигивала нам с небосвода «беспредельной», щедро обрушивая на Город слепящий жар своих перьев. Я размышлял по дороге о странностях Города Мёртвых: создавалось впечатление, что не сущности идут по улицам и переулкам, а Город водит оболочки людских душ сам по себе, играя в сложную игру с непредсказуемым результатом.
Город Мёртвых прозван так, наверно, потому что здесь нет никого, ни живых, ни мёртвых. Здесь нет никого. Просто пустой город.
По пути встретился маленький проточный фонтан, пришлось остановиться, причаститься водой, водицей падающей сверху вниз.
В горсть ладоней набрал воды — хрустальных колокольчиков, что совсем недавно заигрывали со сквозняками в горах, ветрами в полях.
Они обрываются крупными каплями стеклянных зеркал, стекая вниз не задерживаясь в ладонях, и остаётся лишь вытереть сухой ладонью лоб лица. Совсем не утоляя животной жажды питья.
Как и песок истекал сквозь пальцы в пустыне, не давалась вода, видно не для питья она здесь. Фальшиво, искусственно, всё ложь и неправда.
Вихрем взметнулся загулявший ветерок откуда-то снизу обвода фонтана.
— Конечно, — успокаивающе нашептывает ветер в уши. — Ты прав: они коварны, они лживы, они…
— Замолчи! Ты тоже врешь! Никому нельзя верить, — закричал я, не чувствуя Правды. И только гулкое эхо от крика расходится по пустынной улице: » ...Ить, ить, ить…»
Я! Только один Я здесь, остальных нет, они — словно мираж.
Прошлое скрыл ночной мрак, черной зеленкой, где пахло всеми мокрыми дождливыми кровавыми войнами, а Будущее рассмеялось с отчетливым привкусом Безумия. И час безумия нынешний, стал всем Временем сразу: от Сотворения, до гибели Мира.
Мира по имени Риккардо де Радо, и Мира Джоника.
Напротив фонтана оказалась площадь старинная.
Старая площадь, вымощенная булыжником, высокие башни и величественные строения храмов, обступали её.
Сначала прошли под аркой площадных ворот, и очутились внутри. Внутри кузни.
Обычной кузни с мехами и наковальней, где бородачи кузнецы куют железо и сталь, выделывая из них лошадиные подковы, кухонную утварь, ножи и оружие.
Был и кузнец, рыжебородый здоровяк, в нагруднике кожаном, при этой кузни, где всё пышало жаром металла и взметалось искрами под гремучими ударами молота.
Огромный Кузнец скакал и прыгал по своей кузне мелким воробышком, между мехами и наковальней, возбужденно вертя в руках какую-то большую железяку с нашлепкой. Привычка у него такая?
Волнение? Или все сразу?!
Небось, не каждый день к нему в Кузню сущности захаживают!
Я пригляделся — и окаменел на месте: Кузнец вертел в пальчиках изрядный стальной костыль, который от Кузнецовой ласки мялся хлебным мякишем, глиной податливой, от прикосновений принимая новую Форму.
— Бог металла — Гуфест. Таков мой выковывающий родитель, сотворивший меня,— тихо восхищаясь, с благовением шепнул меч за спиной, ощущая работу в запредельной кузне.
Но пора было снова собираться в путь по улице. Тут ничего нет для нас.
Нету среди нас «железного дровосека» из королевства мудрого Гудвина, которому нужно стальное сердце.
Нам нужна только Цель и ответы, простые ответы на вопросы.
Пора было сунуть голову в пасть льва. И мы снова побрели дальше.
Где-то за площадью обнаружился переулок.
За проулком сразу виднелось летнее поле, огромный луг зелёный от высокой сочной травы.
На невысокой копне из накошенной травы, вблизи проулка, сидел человек.
Ну как? Обычный мужик из деревни, смахивающий на сельского пастуха.
Наверно, все представляют образ такого пастуха.
Во рту цигарка давно потухшая, на плечи наброшен кургузый пиджак, без определенного цвета. На голове жухлая кепка, в кирзачах стоптанных от бесконечных хождений за приданым стадом. Всё по-простому, по житейски. Человек, или образ его, безмятежно сидел спиной к нам, и делал что- то самозабвенно, занятый полностью своим творчеством.
Подошли ближе, затаив дыхание, а попугай даже спрятал голову под крыло. И стало видно. Мужик–пастух занимался плетением.
Берет, значит в руки, стебли травы из-под себя, складывает, заворачивает и вяжет мудрёно. Как там в детском стишке: ручки, ножки, огуречик, и появился человечек. Простой плетёный человечек.
Мужик, только мужик ли, Плетущий Судьбу полюбовался на произведение рук своих, глубоко вдохнул и выдохнул, на поднятую плетёную куклу из трав.
Кукла зашевелилась, инициированная дыханием, затрепыхалась ручками и ножками. Человек, человек ли, Вязальщик Небес бережно поставил маленькое плетёное чудо на землю.
Чудо, сделанное из травы медленно, неуверенно сделало шажок, потом второй, потом третий.
И вот идёт по междутравью, переваливаясь с ноги на ногу, как трехлетний карапуз, держась за руку мамы по пути в детсад.
После десятого шага, кукла выросла в два раза.
И снова шаг, и рост в ширину и высоту.
Приглядевшись, я увидел что далеко, по бескрайнему полю, уже бредут такие же плетёные человечки.
Много их было, идущих кукол, только не замечал их ранее.
Куклы Дети, мальчики и девчонки, превращались по дороге, большого роста мужчин и женщин.
И этот новый, вырастая с каждым сделанным шагом послушной поступью, чем-то оживленный, шел за ними, повторяя всё тот же путь за ними. Зрелище завораживало своей красотой естественности творения, и вызывало жуть одновременно. Столько травяных пугал и человечьих страшил, я не видел никогда в жизни.
Мы все оказались заворожённые чудом, обычным чудом: сотворился, ожил, и пошёл, как будто так и надо.
— Это Яхве Плетущий, в данный момент за работой,— сообщил буднично Иштен Кардъя, как ни в чём ни бывало, и такого сверх естественного не происходит,— а так у него много Имён во всех Мирах — Вдыхающий Жизнь, Сатр Смотрящий на Вечность, да много, всех и не упомнишь.
У вас в библии он, к примеру, как — «я есть тот, кто Я есть», или если ещё проще, то Господь.
Тут я немного ошалел что ли, мягко выражаясь.
Вот блин, сам Господь, значит! На Самого нарвались! За что боролись, на то и напоролись! Во попали! Как куры в ощип, да в суп. Не зря попугай голову спрятал.
— Вижу, вижу вас. Две души не отсюда. Другая душа отсюда, да не совсем. Последняя: живой человек в другом теле, да ещё с другой эпохи, странник по Нави, принявший форму сущности Духа на время. Или не только на время? Мда, сложный случай, — характеризуя, уточнил, словно сомневаясь в себе переспросил Вдыхающий Жизнь, оборачиваясь к нам лицом удивительно знакомым.
Обычным лицом, и не страшным совсем.
По-человечески с добрым ликом, немного усталым.
Нос с небольшой горбинкой, в запавших глазных орбитах играет немая усмешка, лоб изборожден мелкими морщинками.
Вязальщик улыбнулся и почесал себе переносицу.
Я тоже улыбнулся в ответ, тоже почесал себе нос.
Утолять зуд приятно: почти как утолять любопытство — что будет дальше в продолжении. А думать о том, что мы с Плетущим Яхве изрядно чем-то неуловимо похожи? Думать об этом не хотелось совсем. Ну его в баню.
— Да не бойся ты, садись путник рядом,— пригласил Вязальщик, как я его нарёк про себя, немного подвинувшись на копне мягкой травы. Да и сяду! Чего уж тут, раз так — садись так садись.
Мне ли бога учить, как правильно выражаться по-земному.
Я и сел по-простому близ бога, с удовольствием распрямляя ноги, конечности оболочки. Помолчали.
Кот, принюхиваясь к чему-то, тоже подошел к нам.
Заскулил жалобно, застонал долгим стоном точно как человек, и припал к сапогу Господа.
Так и замер мраморным сфинксом, рабским слугой.
— Хороший кот, хороший,— проговорил Яхве Плетущий, ласково потрепал кота по холке.— И птичка у тебя хорошая. Дай мне её сюда.
Попугай покорно слетел с моего плеча, и приземлился приручённый на выставленную ладонь Вязальщика.
— Я ведь тоже, когда-то, начинал вот с них,— Творец как-то радостно и с ностальгией, рассматривал попугая, как взрослый мужик, случайно нашедший в углу чердака, свою забытую детскую игрушку, вспоминая при этом свое счастливое детство. Снова помолчали, да и об чём говорить, всё из головы вылетело, улетучилось.
Тёмная фигура дона стояла вдалеке, не смея приближаться, чувствуя себя муравьишком.
Да все, наверно, ощущали себя так, пред очами мудрого Творца.
Они выдавали в нём нечто такое: две космические звезды, уменьшенные неземной силой и вставленные в глазницы, отдающие внеземным жаром света изнутри.
— Это хорошо, что они все с тобой. И этот тоже, как его, дон, пусть идёт с тобой, так надо. Значит, Ответы всё ищешь?— начал разговор Вдыхающий Жизнь. — Ну и что, Ты хочешь знать? Спрашивай, Я отвечу.
Если правильно поймёшь подсказки к Ответам. Или Увидишь.
Мардук навострил уши, прислушиваясь к неторопливой беседе.
Потом видел сон глазами (сознанием) кота.
Здесь и сейчас стало возможно всё, всё что угодно.
… Джоник из-под ладони глянул на солнце, клонившееся к закату.
Багровый диск вот–вот должен утонуть в складках зиккурата «Монолита».
Именно в эту минуту он, сталкер из Зоны, путник и бродяга, упрямая игрушка рока судьбы, должен будет войти в шершавый сумрак внеземной пирамиды, которая поглотит его.
Что произойдет дальше?
Эта мысль ушла, улетела, избежав рождения, даже не думая вором прокрасться в сердце — ибо, как известно, Творец миров поместил истинный разум в сердце человека, откуда свет его подымается в голову.
Сталкер тихо улыбнулся собственным размышлениям.
Он просто устал, смертельно устал, от безнадежной Войны с Судьбой.
А после чаши базы «Юпитера», доверху полной человеческой крови, вслед произошедшей бойни с бойцами Борова, эта судьба — его собственная судьба! — уже не слишком волновала Джоника.
Он сделает должное, совершит предназначенное, каким бы оно не оказалось — и да поможет ему, тот у кого так много Имён. В глазах мало–помалу темнело, и Джоник не осознавал, что виной тому — не зубчатый горизонт, обнесённый бетонным Периметром, чье чрево поглощало солнечный чернобыльский диск.
Просто веки сталкера, отяжелев от грёз, налипших на ресницы, смыкались стальными дверями бункера.
Закрывались, закрывались… пока самовольно не скрыли от господина и раба своего угасающий день.
А потом под веками вспыхнуло другое солнце, начиная показ нового видения.
Половина поднебесного свода забрызгано кровью.
Багровый диск светила яростно рвал в клочья тучи, темные, как пролитые растяпой-писарем чернила.
Края обрывков мрака небесного, сверкали серебряной сталью молний — и люди, казалось, старались не отстать от солнца и залить кровью половину Земли. Он проиграл. Час пробил; и значит — пора.
Пора уходить. Он и так прожил лишний кусок чужой, заёмной одолженной жизни.
Или всё же своей? Последним, что увидел сталкер — стало Солнце.
Бог по имени Сурья, сиял над правым плечом Вечного Путника в небе.
Или нет, не солнце. Почудилось в предсмертном видение.
А может в небе, усмехаясь, скалила острые зубы змеиная голова богини Иштар! Богиня денег, всех денег в мире. Воплощение Златой Овцы смеялось надо мной.
Или всё-таки Сурья там сиял, над правым плечом того, у кого так много Имён в Мирах.
Потом была темнота. А потом снова свет…

[райбан]

— Вставай. Пойдём со мной,— позвал Яхве.— А своих спутников оставь здесь. Я сам пригляжу за ними.
… было всё равно. Потом огляделся, где очутился.
Свет закатного солнца, медленной патокой тёк в крохотное оконце под потолком.
Пылинки вековой пыли танцевали в луче, вертясь и подпрыгивая заблудшими душами в поисках божественного откровения и ответов. Человек подумал, что свет не видывал напыщенного сравнения, да и тьма, пожалуй, тоже не видывала. Мысль оказалась слишком длинной, чтобы додумывать до конца. Ну её в баню.
В углу стоял небольшой алтарь, похожий на черный мрамор Монолита.
Чуть дальше, у самой стены, притулился идол человеческого облика, из серого песчаного камня, но на идола смотреть не стал. Он знал, что идолопоклонничество — это грех.
Только не помнил, что такое грех, и плохо ли это.
Он не помнил ничего из жизни: ни имён, ни снов. Ни прошлого, ни будущего.
Путник потер пальцем шершавый сланец стены, лизнул палец, сплюнув горькую крошку, присел на корточки.
Был узелок ещё с собой в руках.
Узелок он положил перед собой на пол. Он его сейчас не интересовал, до наступления голода.
Зато сбоку на алтаре, обнаружился длинный сверток — и любопытство вспыхнуло в человеке.
Это приятно: хотеть узнать и иметь возможность узнать, что будет дальше в продолжение.
Съесть лепешку — тоже приятно, но не так. Меньше.
Шелковый платок развернулся сам собой. Там, в скользких объятиях шелка, прятался пенал.
Роскошный пенал из мореного орешника, сплошь расписанный мельчайшей вязью, ветками и цветами.
Серебряная цепочка приковывала к пеналу чернильницу, сделанную из желтой бронзы.
А внутри орехового футляра мирно лежали два очиненных пера и бронзовый ножичек.
Маленький такой. Человек встал и подошел к дверям. Ему захотелось уйти, но двери оказались заперты снаружи.
У порожка, свернутое втрое, валялось одеяло из колючей верблюжьей шерсти; поверх одеяла ждали своего часа огниво и пучок лучин. И передумал уходить. Он только стукнул кулаком в дверь.
Тихий вызов, протест, от которого смешно щипало в носу, а на душе становилось тепло.
И вернулся к пеналу. Чернильница сухо пустовала.
Огляделся: раз есть пенал, значит, должно быть что-то еще… что-то… еще…
Нашел. На алтаре оказалась ещё книга.
Огромный фолиант в кожаном переплете, с застежками из тусклого металла, похожего на серебро.
И рядом вдруг появился яшмовый флакон с притёртой пробкой.
Путник взял флакон; с трудом выдернул пробку, получив в ответ короткий визг.
Внутри, в полой ёмкости, плескались чернила — и это было правильно.
Перелить часть их в чернильницу оказалось делом совсем простым.
Человек даже почти не испачкался, только одежду немного облил, но одеяние его не интересовало.
Его интересовала книга на алтаре. Первая страница была непорочно чистой. Как вторая и третья…
Путник макнул пером в чернильницу, подумал и опустил перо в пустоту. Зачем? И так красиво.
Он подпер рукой подбородок и задумался. О белых страницах и черных чернилах.
Думать о них было неприятно, а не думать — плохо. Наверное, это и есть грех.
Видимо, за него положено запирать в одиночестве, чтобы человек мог спокойно поразмыслить о важном, наедине с пером, бумагой и тишиной. Наедине. А потом надо будет съесть лепешки из узелка.
— Нравится? — спросили из-за спины из темноты.
Путник молча кивнул головой.
— Ну–ну, — сказали из-за спины, но уже гораздо ближе. — Ты писатель?
— Нет, — с уверенностью сказал путник, но потом ему захотелось узнать, что такое писатель, да постеснялся спросить.
— И я — нет, — чужое дыхание жарко коснулось волос на затылке. — Но у меня есть крепкое вино и немного зелени. А у тебя что имеется?
— Пить вино нехорошо, — назидательным тоном сообщил путник, удивляясь собственным словам. — Ибо сказано в писании: «Вино превращает человека в похотливого пса, и в грязную свинью».
— Тем, кого превращает, запретно. Только запретный плод сладок, — покладисто согласилось чужое дыхание.
— А тем, кого не превращает — дозволено. Да со мной можно.
Довод показался вполне разумным. Путник обернулся, и увидел рядом с собой худого человека из темноты, чуть больше средних лет, вид которого показался чрезвычайно знакомым.
— У меня есть лепешки, — сказал путник, осторожно вытирая перо от чернил тряпицей, найденной за пазухой, и пряча перо обратно в пенал. — Кажется, сейчас посмотрю.
В узелке, кроме лепешек, обнаружилось ещё сыр: скользкий, он плакал солеными слезами, скорбя о собственной участи. Последним явился кусок вяленого мяса, сплошь покрытый коростой красного перца.
Человек из темноты, тем временем рылся в углу, где раньше стоял человеческий идол.
Только идол исчез, почему-то, как и не бывало его совсем здесь в углу.
А он извлёк кувшин, оплетённый сеткой из сухих лоз.
Встряхнул его, насладившись бульканьем жидкости, потом полез за зеленью.
— Тебя как зовут? — спросил человек из темноты, нюхая пучок базилика.
— Меня? Не помню, точнее не знаю.
— Неправильно так, понимаешь. Ладно, давай вместе подумаем. Ведь ты пришёл сюда, и снова идёшь, так?
Последняя реплика подсказала Ответ.
— Да. Тогда получается, меня зовут Идущий, — сказал путник.
— А меня — Сатр Смотрящий на Вечность, — ничуть не удивившись, сказал человек из темноты. — Слушай, а базилик то совсем свежий… ишь, пахнет! К нему бы баранинки… с перчиком, с черемшой.
И кинул в рот фиолетовый листок.
— Вот, — Идущий махнул вяленой плетью. — Вот баранинка.
И мысль о баранинке, которую можно съесть под вино, которое одним запретно, а другим — разрешено, показалась Идущему приятнее всего на свете.
— … еще по одной?
— Наливай!
— А ответы?!
— Чей черед, Сатр? Я тебя спрашиваю: чей черед?! Гость, значит, через раз спрашивает, а хозяин — через два?!
— Ты, гость, ври, да не завирайся! Хозяин черед знает! Я тебе уже отвечал. Отвечал, или как?!
— Н-нет, ты меня не торопи! Раз Смотрящий, значит, смотри, жди и не выкобенивайся! П-понял?
— П-понял! Жду и не выкобениваюсь!
— А теперь скажи: обиделся?
— Ты не юли, ты отвечай: обиделся?
— Отвечаю: да. Убил бы, только некогда.
— Правильно! Если б ты не обиделся, я б тебя слушать не стал! Ни словечка! Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили. Слушай, Сатр, скажи мне лучше; кого больше ты любишь — праведников или виноватых? Ну скажи: кого?!
— Ты украл чужой вопрос, Идущий.
— Знаю! А откуда знаю, не знаю! Будущего не существует! Совсем! Ты мне веришь?
— Верю.
— А задницам?
— И задницам верю. Особенно голым. И особенно женским… а Ты принадлежишь мне?
— Да. Может.
— Так отвечай, как мужик. Так, принадлежишь или нет?— настырно спрашивал Сатр Смотрящий на Вечность.
— Да пошел ты! Ещё будет меня спрашивать какой-то пастух. Просто иди нах… Я сам возьму, что мне надо.
Где пенал? Где пенал, я тебя спрашиваю?! Мне просто необходимо это записать в твоей книге: будущего не существует! Заглавными буквами! Где … а-а, вот он! А где книга?!
— Перед тобой,— ровно ответил Сатр.
Тёмная Тень протекла сквозь пространство, тень ли, очертания сущности, тоже проступили чрез идол и шагнули сюда.
Приобретая размеры грациозного кота. А вот и кот пришел на огонёк погреться.
— Как его имя?— спросил путник.
— А ты разве не помнишь? О нём тоже стоит написать,— заметил Сатр.
— Да и напишу! Ей-богу, напишу. И не только об этом. Сука, где перо и чернила, я хочу написать! Только я не писатель совсем. Не знаю, я как писать. И всё равно напишу! Ей–богу, напишу! Вот: «Буд… будущего не существует!»
И еще… и еще… и еще…
Путник уверенно взял перо в ладонь, и простым движением окунул перо в чернильницу
И застыл онемело с пером, не касаясь листа.
Чернильные буквы, вязью заговоривших слов, сами проступали на листе бумаге, предначертав мою судьбу и всех людей. Из будущего, только меняющегося.
«… Человеческая фигурка, облачённая в потертый комбинезон, медленно, но уверенно, двигалась по извилистой, только ей понятной траектории. Насколько хватало обзора, вокруг простилалась запустело неровно выжженная земля, усеянная редким кустарником, с острыми как бритва шипами. И лишь вдалеке, одиноко темнело ржавое пятно низкорослого леса. Изредка вспыхивали яркие огоньки по пути движения одиночки. Иногда внезапно возникал, закручиваясь столбом, вихрь жаркого спрессованного воздуха. Низкое чернобыльское солнце, пекло и жарило как никогда раньше. Утомляющий пейзаж — одновременный из миров фантастических и марсианских…»
Опьянение вином, пропало, оплыло весенним снегом под солнцем.
Неистовые сквозняки Времени продули сознание насквозь.
Сейчас мог только стоять и смотреть, как на белизне книжной страницы, проявляется новый текст.
Аз, веды, буки… штрихи, точки, завитки закорючек. Всё как обычно.
«… Я медленно и ошеломленно приходил в себя. Обыкновенного искателя приключений на свою задницу.
Глухо поминая вслух, всех чертей, всех богов, ну и старика–учителя, в том числе, но с благодарностью!
Медальон затих, превратившись, казалось, в безобидное украшение, ведь и не подозревал про его необычные свойства. Отдалившись от аномалии, сел на землю. Выдрал с усилием, кусок подкладки комбеза, принялся перевязывать рану на руке. Стараясь приладить на место куски оторванной кожи, остановить медленно сочащуюся кровь из ран. Но силы и энергия неизбежно уходили. От навалившийся перегрузки, мозг как плохой комп зависал напрочь. Сознание неодолимо отключалось, нет больше сил противиться погружению в черную пучину безмолвия. Услышав напоследок, громкий крик из нежданно проснувшейся памяти, подобный воплю отчаяния: « Джо–ник …!»
Время за чтением вращалось незаметно.
Когда наконец захлопнул написанную книгу жизни, и обернулся кругом — то Сатра, «минутой» ранее выяснявшего черед дружеской дискуссии, рядом не было. Кота тоже не было.
Ушли, значит. Ну и... сам разберусь, не маленький, чай.
Лишь в углу молчал застывший на время, идол из серого камня, но на идола смотреть не стал, потому что идолопоклонничество — это грех.
— Не складывается жизнь… — путник сложил перо, Перо Ангелов, с ножичком в пенал, плотно закупорил чернильницу и положил обратно на алтарь. — Нет, не складывается…
«Какая жизнь? — беззвучно спросили из угла. — Какая, приятель — та или эта? Или другая?»
— Неприкаянный, как перекати-поле… носит ветром, и куда ни занесет, везде одно и то же! И сверху и снизу..
«Ты сказал! — плясали пылинки вечности в луче зари рассвета, и молчал теперь алтарь с книгой в кожаном переплете.
— Ты сказал, дружище… Ты…»
Может и я. Не знаю. Путник продолжал улыбаться своим мыслям.
Время ничего не значит. Пространство ничего не значит. Нет его совсем.
Если здесь есть ничтожный раб Творца по имени Идущий Впереди, то почему бы и не стоять где-то некой Тартарии, откуда стоит бежать, не дожидаясь каких-то монголов? — и царь Иван Грозный вполне мог родиться вчера или завтра. Это пыль. Это прах, и домыслы несведущих. Истинно то, что происходит с тобой.
Но истинно и другое: то, что происходит с остальными людьми и нелюдьми.
А искать меж первым и вторым скрытые соответствия… Полноте, уважаемые господа!
И пляска исступленного меча в раже боя, говорит сердцу больше, нежели выводы ученых.
Прошлого и будущего не существует. Совсем. Путник не врет. Он действительно не знает.
И что такое жизнь, на самом деле. Допустим, взять мою домашнюю кошку.
Она забрюхатела. Теперь сидит и смотрит на меня зелеными глазами изумрудов.
И что она думает? А думает она о том, как бы произвести своё потомство, всем назло.
Назло мне, назло другим кошкам, да назло всей жизни в общем.
Понятно дело, что это инстинкт продолжения рода.
Только она не думает о том, что котят можно утилизировать
Или ей всё равно, что потом станет в будущем.
Или думает своим умишком, да ничего поделать не может, ибо я.
Ибо Я есть хозяин и бог для неё. Можно сделать и так, а можно и так. Или ещё по-другому.
Осталось только бродить по улицам городов, как суфийский дервиш под забытые звуки чангира бродячего музыканта, всматриваться и определять людей по взгляду кто есть кто, лишь предугадывая их судьбу.
Ведь будущего не существует. Путник не врет. Он действительно не знает.
И если я начал себя спрашивать в последнее, то есть крайнее время — кто я. Кто я есть, на самом деле.
Постоянно и каждую минуту, тыкая «в себя» пальцем, спрашивая об этом личную сущность.
Во время утренней пробежки, ходьбы по инстанциям, работая работу, питья кофе в кафешке — да не важно чего..
Непрерывно вопрос — кто я тогда. Путник не врет. Он действительно Не Знает.
Не–знание, оно ведь тоже Знание. Только по своему. Иной раз кажется, что лучше не знать всего этого.
Мозг не выдерживает вселенского не–знания.
Если Я так с кошкой поступаю, то также с людьми происходит, зачем-то.
Допустим, залетела девушка подруга. Но ты молод, и на свете столько перспектив открыты.
И вот ты тоже стоишь на распутье и думаешь — как поступить?
Может аборт… может бросить… может то и другое вместе.
А только Путник не врет. Он действительно Не Знает.
Есть только бродячий музыкант чангир и звуки издаваемые им в цыганской жизни.
Когда не думаешь, многое становятся ясным. (ВД останавливается — и всё)
Парадокс мышления. Наш Ум и Мир это одно и то же. И в тоже время нет. Тоже парадокс бытия.
Истинно то, что происходит с тобой. Но истинно и другое: то, что происходит с остальными людьми и нелюдьми.
Под любой реальностью, земной, или неземной: можно определить только то, что входит в текущую картину реальности, если в силу каких-то обстоятельств, она за короткое время претерпит значительные изменения (сузится, или расширится под действием весеннего гормонального всплеска), то претерпит изменения и земная реальность. Есть люди, для них более привычно пребывание в состояниях сознания, которые мы называем измененными — шаманы. Привычная им земная реальность, отличается от нашей земной реальности.
Я подошел к двери и стал колотить в неё кулаком, чтобы выпустили отсюда.
Но Дверь отворилась, сама. И я вышел. Из двери донеслось,— иди Идущий, и не оглядывайся назад. Ты понял?
Да понял, куда уж понятней. Всё вперед и вперед двигаем, а иначе никак.
Кота только жалко оставлять здесь, но раз так надо. Пусть остаётся.
Только не я вышел из Двери, старый «я» умер там после пьянки с Сатром.
Вышел новый Я, обновлённой версии.
Да, дерьмово. И да, хреново. Да всё-таки может лучше, чем совсем ничего.
Странно и необычно, познавать мир с чистого листа, який младенец
Просто надо «маячки» оставлять. Для собственного проживания.
И да, надо оставлять «маячки». А иначе можно не вернуться назад. Заблудившись во тьме.
Пойду за Андресом, за его душой. Мне можно, мне теперь всё можно. Даже и без кота.
Оно так лучше, кот только мешаться будет.
Странная штука жизнь. Иной раз кажется, что она дерьмо полное, и ад кромешный
А потом глянешь как бы со стороны: да нет, вроде норм всё устроено.
Показалось. Или нет, не показалось. Вот так и живем: между, между метаниями.
Караван будет идти, даже после смерти, несмотря на эту мелкую неурядицу.
Был сначала «Афет», а потом появилась афетика. Отдельная наука в астрологии, кто не знает.
Изначально пошло от жертвоприношения шумерским богам.
А Боги, в смысле, очень высокоразвитые существа, несущие на себе невероятно сильные–высокие вибрации Миров.
В те стародавние времена, они могли ещё являться здесь, во всём своём великолепии, поскольку вибрации нашего мира не были столь сильно понижены, как сейчас. Только потом жертвовать вошло в привычку у людей.
Сжигать себе подобных и животных, в угоду немым идолам, восславляющих их былое величие.
Душа появляется, рождается на свет вместе с новым телом. Она бесполая. Изначально.
Лишь потом возникает ДНК, в крови резвиться резус–фактор. Обретая законченную форму Творения.
«Бог был моей первой мыслью, разум — второй, человек — третьей и последней.
Субъект божества — разум, а субъект разума — человек». Как оно? Такая формула бытия.
Философ был такой, наряду с Кантом, в 19 веке. Феербах, назывался.
Иной раз полезно заглянуть в прошлое. Там жили люди не дураки, а может и умнее нас нынешних, увязших полностью в матричной системе.
«Я зайду…» — пообещал покойному брату. Только ли пообещал... Не знаю. А может просто соврал, как всегда, ведь никогда не зайду к нему на могилку. Хотя кто знает и ведает. Один лишь Сатр Смотрящий на Вечность.
Да и тот пьяный в стельку валяется с вина своего.
Потому так. Будущего не существует, оно делается здесь и сейчас.
Прошлое стало будущем. А будущее через миг стало настоящим.
Наоборот, да. Колесо времени покатилось, и откатилось назад.
Карма ли, сансара ли, называйте как угодно.
Только Господь наказывает праведников. Почему-то. Не любит он их. Таков Ответ на мой вопрос.
Да потом ещё видел одну душу, показали для наглядного примера, писателем оказался в той жизни.
Плакался мне он: «Как же, как же так? Почему я здесь, и за что?! Ведь я же не грешил никогда!»
Скулил тот писатель мелким щенком, одетый в свою любимую цветастую рубашку, которую носил перед смертью.
Всё разглагольствовал он раньше по ТВ. И всех замучил своей трепотнёй ни о чём.
Что он один–единственный на свете, нет такого больше таланта, и не будет никогда на свете белом.
ЧСВ чересчур у этого писаки.
… я собирал всех на полные стадионы.
И я тоже. Ну не полные, правда. Просто театр.
… у меня книги есть.
У меня тоже. Правда, не начертанные пока, тем «пером ангелов».
Ну и что? А умереть за свои написанные слова ты готов?!
Только он жопу жмёт и боится до сих пор всего на том свете, спрятавшись за своими словами, как за ширмой.
А про сиськи... Ты знаешь, что такое сиськи?
Тогда что мне взять с тебя? Старого пердуна, возомнившего себя новым пророком Исаией.
Да и с меня. Лень, да всё лень делать.
Так куда же мы снова идём, Идущий? На восток от Эдема, как всегда?
Туда, где райские гурии поют, сладкоголосые нимфы… спрашивал сам себя.
И что вот делать мне? А ведь, сука, так и манят своими сиськами и наготой неприкрытой.
Но у нас дела, одёрнул строго себя, нам к воротам с куполом, которые ограждали что-то непонятное и зловещее.
Сгустившейся чернотой «оно» скопилось там, за этими недостижимыми преградами.
Манило необъяснимостью, притягивало как магнитом к себе, словно стальную иголку на компасе.
— Там, спрятана «чёрная дыра», — подсказал неразлучный Кардья. — Ты, правда, хочешь туда?

[райбан]

— Там, спрятана «чёрная дыра», — подсказал неразлучный Кардья. — Ты, правда, хочешь туда?
— А вдруг там Андрес?!
— Как знаешь. Но смотри, если что, я не смогу тебе помочь в полной мере своих возможностей.
— Прости Иштен, но так надо, что мне идти туда. Таков мой Выбор.
Возле ворот стоял могучим изваянием, охраняя верным цепным псом, подземный цербер Нави, блюдя порядок.
Сущность с пёсьей головой, египетская смесь человека с огромной собакой, похожей на мастифа.
Порядок, так порядок и Закон. Придётся «спрашивать» тогда.
— Именем Закона, Я спрашиваю тебя, стерегущий дверь в иные миры: как твоё Имя?
— Я Кербер,— покорно ответил пёсьеглавый сторож из «беспредельной».
— Где Душа Андреса? Отвечать мне, именем Закона, — пригрозил сущности.
— Да. Пока там.
— Пропусти меня туда, за дверь.
— Ты хочешь, правда, умереть? Ты один? Или Вас четверо? Если ты прыгнешь один раз, то будет и второй прыжок, или третий — и ты умрёшь навсегда в своей Яви. Только пропуск на одного туда, через портал абсолютной черноты, — навязчиво доставал своими вопросами–загадками псовый привратник закрытых ворот.
— Да мне по барабану, сука! Открывай свои чёртовы закрома,— вскричал, потрясая мечом.— Дай увидеть Андреса!
— Он занят на ристалище ритуала жертвоприношения. Ты тоже хочешь поучаствовать?
У-у-мм… как всё достало. И здесь, и там!
— Открывай, пёс собачий! Я согласен на ристалище, ваше грёбаное,— потом добавил,— именем Закона.
— Договор подписан, ваше-ство сущность с Яви, — бесстрастно сообщил привратник,— проходи-те.
Ворота открылись. Пришлось войти. Стучитесь, да откроются вам все двери.
Кербер поинтересовался ещё, закрывая ворота: «Как проходить портал, знаешь-те?»
Вот засада! Тут, оказывается, знать надо, «как». Да я же новичок в этом деле. Откуда мне знать такие вещи?
— Ладно, так и быть, дам тебе начальный инструктаж,—сжалился надо мной, охранный пёсьеглавец двери в бездну.
— Слушай и запоминай, повторять не стану. Чёрная дыра там, не твоя Личная черная дыра. Она всеобщая.
Там, многие комплексы объектов, чьи функции намного сложнее, чем утилизация и трансформация энергии и информации. Вкратце говоря по-простому, если сможешь понять: «чёрная дыра» один большой комплекс связанно топологически объектов разветвлённой структуры, примерно как ваше метро в Яви.
Только созданное, не для «простых смертных» сущностей, как сам понимаешь. Только высшего уровня.
Если сможешь не заблудиться — то и выйдешь туда, куда пожелал.
В противном случае, Матрица сознания Духа и энерго–структуры сущности, претерпевают необратимые изменения.
Потому возвращение в исходный Мир, с гарантией целостности не может быть возможным. На этом всё.
Моё дело предупредить. Остальное, сам осознавай, путник по Нави, — лаконично закончил монолог привратник:
— Или Идущий, так ведь твоё Имя?
— Да, так и есть. Дал имя, сам знаешь кто.
— Слушай, Идущий, ведь я тебе помог, так замолви там словечко за меня, сам знаешь перед кем.
— Договорились. При встречи замолвлю. Ну счастливо, тебе тут сторожить.
Распрощавшись с привратником, подошёл чуть ближе, прыгнул вверх и завис перед воронкой жидкого черного асфальта, силой намерения удерживаясь на нулевой границе притяжения. Наблюдал сначала за происходящим привыкая, как в неё стягивается всё, что попадает в её поле с различных уровней плотности материи.
Захватывало дух, жутко красивое и страшное зрелище, только страха нет уже давно, как я здесь в Нави.
И есть чёткое понимание, что внутри портала «чёрной дыры» есть какой-то выход.
Что выход — это Выбор, или Путь для Идущего.
Да, проход через черную Тьму, но зато потом в какой- то запретный мир Нави.
Нет ясности, где выйду, но выйду точно. Наверное.
Ошибался я тогда. Оказывается, на самом «низу» Нави, есть ещё свой низ. Вот он, передо мной.
Короткое Движение вперёд, как перед прыжком «в никуда», и меня подхватила сила, которой нет возможности сопротивляться совсем. Погружаюсь, будь что будет.
Внутри воронки оказалось пространство невообразимых размеров, ещё одна вселенная в Нави, ещё одно «беспредельное», чувствуя себя мелкой песчинкой на дне во всём безмерном океане.
Остаёшься один на один, со всей массой структур.
И только выше самого неба, и самих звезд.
Если возможно это понять, передать как-то человеческим языком.
Полнейший хаос и шальной беспорядок твориться, но и здесь видна некая гармония, выстроенная в завораживающий фрактальный геометрический узор. Безумная карусель из каменных и ледяных глыб, колоссального костяка скелетов драконов, останков космо–кораблей и множества другого техногенного мусора. Скомканные, исковерканные, сжатые гигантским прессом остатки планет и цивилизаций, отработанные энергии, не реализованные намерения, мечты их жителей. Ещё были чуть «живые» сущности, выброшенные ненужным сором за ненадобностью из Нави, и всё ещё «живые» души, омрачённые тёмными желаниями, потерявшиеся и переполненные всякими страхами.
Весь колоссальный галактический замес бурлит кипящим бульоном и сталкивается лбами, вызывая всполохи энергий невероятной красоты и интенсивности. Постепенно вся материя деструктурируется, распадаясь на суб–атомные частицы и фотоны света, вкручиваясь в самый Центр.
Направил Внимание туда, и затем увидел в средоточие, где-то там, звездочку Творца.
Вот оно! Выход отсюда, или очередная станция метро, выражаясь языком сторожа.
По интуиции, подсознательно стремлюсь к ней, изо всех сил сквозь вихрь осколков частиц всяких планет.
Близко уже, почти ничего остаётся достичь своей остановки.
И вдруг взрыв сознания моей сущности! Приплыли! Остановка разборки–сборки матрицы Души.
Как предупреждал тот сторож ворот. Проверка, билетный контроль: сука, предъявите ваш билет, уважаемый пассажир!
— А билета нет! Есть билет только на балет, а на метро то нету!
— Ладно, проходи, не задерживай здесь,— отпускают меня с миром, проверяющие.
И я вылетаю легче самой воздушной пробки через центральное солнце другой, параллельной галактики «беспредельной» Нави, чистым и обновлённым. Уфф! Вроде пронесло.
Тут как матрёшка в матрёшке, а потом ещё матрёшка внутри и ещё. И так, до бесконечности.
Прав был сторож собачий, запросто можно заблудиться, не зная принципа устройства порталов и дороги.
Осматриваюсь в поисках другого портала–черной дыры и двигаюсь к ней.
В пути осматриваю и изучаю окрестности невероятной «подземки», набираясь опыта.
Составляя на всякий случай карту перемещений, записываю на кристалл сознания.
Черные дыры действительно чистят пространство и сознание, от накопившегося хлама, ментального, астрального и другого мусора. Своего рода тоже чистка.
Так же являются порталами для перемещения сознания, как и звёзды, но со случайным выходом.
Изначально нет чёткой карты переходов, у каждого путника формируется своя.
В теории, можно выйти куда захочешь, при достаточном опыте прыжков и чёткости намерения.
В центре каждой из них есть Звезда, та, что является трансформатором втягиваемой материи и энергий, перерабатывая их в чистый свет и перво–материю.
Снова пауза перед прыжком, простой шаг намерением в пустую черноту и…
Так и вывалился наружу глобального «метро», на станции.
Всё просто как бы, да не совсем.
Лучше не повторять мои трюки, категорически советую всем будущим путникам по Нави.
Кошки тоже могут портироваться, иногда. Наверное, по своему желанию.
Я свою кошку запер под замок, когда ушёл по делам, чтобы не гадила везде.
Прихожу, а она бегает на свободе. По комнате.
Как и что?! Да как? Мозг матричный отказывается верить такому. А оно ведь есть. И здесь и там.
Только я не знаю сейчас: где «там», а где здесь. Ладно, потом осмыслим.
И это была точная копия станции метрополитена, замершая в движение, пустынная и замёрзшая ледяным морозом.
Видно сознание так сделало, для упрощения что ли.
— Эй! Тут есть кто?
Да нет тут никого. Возникло из той беседы с Сатром.
— А ведь ты один, путник.
— Да как? Наверное, нет. Вокруг города, люди там. Не может быть такого.
— Нет. Ты один на всём свете. И там и здесь. Это всё большая иллюзия, созданная твоим мозгом. Люди, города — просто проекции.
А как же…? и зачем…? захлебываясь вопросами к пьяному Сатру.
Понял и замолчал. Ни к чему это. Так устроено: «мы ра бы ра бы не мы».
Как то так. И кто как поймёт, его личное дело.
Я прочитал — мы рабы, рабы немы. Тогда получается, что мы все немые рабы на воссозданной вновь после катаклизма планете «Земля 2.0», в качестве обслуживающего персонала. Иначе, зачем всё стёрто и: странные пустыни, изрытые горы, воронки без воды, впадины–каньоны, потухшие вулканы–терриконы.
— Эй! Есть кто?! — Бесполезно кидал вопросы в одиночество.
Туманом сгущаясь, приобрела нечёткие очертания тень непонятной сущности.
—Ты кто, есть Имя?
Сущность молчала. Наверно оно просто немой проводник здесь, гид по седьмому кругу ада.
Ладно, веди давай, раз так, по восьмому слою ада.
Или какой он там по счёту: двадцать восьмому? Или может нет там ада, но нет и рая тогда.
Раб безъязычный, послушно провел темными коридорами подвалов.
Бойню хотите адскую, так даю. Как всегда. Что вы ещё хотите от меня?!
Показ на кино, только как ты определяешься по жизни: ты или актер, или главный режиссер своего сценария.
И моё Кино преобразилось серой реальностью.
Вдалеке горят огромные костры, языки всеобьёмливающего пламени, обжигая души попавшие сюда.
И вороньё тёмной тучей кружило вокруг, подъедая падаль объедков сущностей. А маленькие костерки горели рядом.
Бесы жарили на них своё мясо душ грешников. Видно кушать хотят, как и везде.
Мрак и холод, как тогда в ледниковом периоде. Мир и покой вам бесы, дайте пройти только.
А на что я мог надеяться, приоткрывая дверь в иные миры.
В сказку попаду, с объятиями добра домового и лешего? Ну это на вряд ли.
Да сказок не читал давно. Смысла нет, или в этом тоже есть свой смысл... в таких сказках.
Понятно что плотность, понятно что уровни, и сущности перешли на другую планировку слоя.
Да только одно и тоже всё, что там что здесь. Теряя ориентацию, «где там, и где здесь».
Ранее как говорил — выручают «маячки». Только маячки свои личные оставлять, а больше никак.
Как оставлять? Наверно знаковые воспоминания, это в первую очередь
У каждого путника по-разному, рецептов тут нет.
Конечно, бесы жарили своё мясо, приносимое «оттуда».
Афет — Жертва всесожжения. Так называются, те жертвы, при которых жертвенное животное, после того, как оно было заклано и его кровью окропили жертвенник, рассекалось, и со всеми внутренностями сжигалось на жертвеннике. Жертва возносилась в огне кверху в «благоухание, приятное Господу» — писание от Левия.
Это символ полной отдачи себя Господу и полноты примирения.
Следующие жертвы всесожжения повелены законом:
Ежедневное всесожжение — по агнцу утром и вечером, с жертвой хлебной и возлиянием. (Исход, ветхого завета).
Итак далее, по списку, наряду с человеческими жертвами.
Хотя, если подумать, это тоже было и есть язычество.
Ну да, христианство и есть язычество, только по-своему сейчас, со своими законами.
Почему нет? В церквях сейчас поклоняются доскам нарисованным, мощам останков, Христу, понтифику.
Раньше идолам Перуна, Велеса, и так же мощам и богам.
Что изменилось то? Да ничего! Просто «смотрящие» поменяли систему координат, выгодную им.
Только жертвы не приносятся сейчас.
Или как посмотреть: все эти локальные войны, природные и техно–катастрофы, цунами.
Они тоже жертвы, новым богам, своего рода.
Шаблоны всё это и стереотипы, навязанные. Просто хрень собачья. Для того кто поумней, в этой реальности.
Даже не стоит говорить про понятия, что такое фашизм и фашины, на самом деле.
А ведь это русские понятия, когда-то были. Вот как исковеркали.
Простой пример. Кока-кола мировой бренд, да. Сначала из истории.
Напиток создавался как наркотический стимулятор.
В составе был настой из листьев коки, из которой делают порошок кокаин.
После того как выработалась привычка потреблять нарко–напиток во всём мире, то есть подсадили народ, настой коки элементарно заменили на химию. И сейчас снова «кока» на высоте, наряду с её вездесущей рекламой.
Только, именно сейчас, внедряется новое с «колой».
Каждый день кто-то умирает, после своих действий: перемывая пол в офисе, убирая тарелки со стола в кафешке, или подметая двор на улице и раскалывая лёд на ступеньках. Так бывает. Смерть, часть нашей жизни.
Такова жизнь, на смену умершему дворнику, приходит новый дворник, который снова подметёт старой метлой тот самый двор, и будет колоть лёд на ступенях.
И так до бесконечности. Ведь эти «дворники», то есть все обычные люди, выживают на самом деле.
Так живут миллионы людей, борясь за выживание. Только конец один и тот же придет. И богатым и нищим, знаменитым и неизвестным. А только потом, в Нави, возникает одна мысль у того умершего дворника — а ведь я не использовал, тот, свой шанс добиться всего, чтобы оставить свой заметный след в Истории и в Жизни.
Почему нет, а вдруг они по сути рождения, я не знаю: новые моцарты, шаляпины, репины.
Просто они, эти «дворники» просрали свой шанс.
Остается надеяться, что он (дворник) обрёл место вечного покоя между кедров с благородными плодами и ветвистых дубов, между неизвестностью и полным забвением.
Там, где ветер будет сыпать на могилу пригоршни лепестков, а река будет радостно смеяться на перекатах.
Стирая следы этих ног на асфальте двора, Сатром Смотрящим на Вечность.
Только кому я это всё говорю, наверное, ветру уносящему песок с подошв сапог.
Сколько их, эфемерных следов жизни, засыпал ветер на своем однообразно–бесконечном веку?
Считай, не считай — собьешься. Да и не только следы, а зачастую, иссушенные солнцем тела со стекленеющими глазами, в завершение цепочки зыбких ямок — а ветер давно привык к этому, и равнодушно скользит мимо.
— Что там дальше предстоит? — спросил у замолкнувшего Кардьи.
Клинок вопросительно блеснул сталью: «Я здесь! Чего ты хочешь знать? Ты же сам должен знать об этом…»
А там темнота. Просто темнота. Там, где затаилась Правда, которую мы не захотим узнать до конца.
А тайны?... тайны остаются тайнами, на то они и есть тайны.
Хотя пускай говорят, что одной тайной стало меньше, да нифига подобного.
И вот оно, сумеречное ристалище, где происходили эпичные битвы гигантов атлантов с демонами.
Даже когда одна ошибка, приводит к полному краху жизни, то если удаётся это переломить, то ты боец на всю жизнь. Вот и проверим такое правило в деле: боец ты, или не очень.
Демоны и навьи, окружили очищенную площадку с песком, и с исполинскими столбами по бокам.
Андрес! Возле такого столба, одиноко маячила фигурка Андреса.
Вот и дело, «обряд перехода», почти сделано, осталось лишь самая малость.
Старые и новые знакомцы из демонического рода. Они словно с одной формы вылеплены, или взяты с одной фермы: кряжистые титаны, раза в два повыше обычного человека, и бугры мышц страшно выпирают на их мохнатых телах, иногда в самых неожиданных местах.
Но, так или иначе, они были похожи друг на друга раньше, как я помнил.
Здесь же… а Здесь, в стылой Вальхалле, обитатели демонской Нави были разными.
кого-то я знал по прошлым воплощениям, про кого-то втихомолку подсказывал Кардъя.
И по определению «разные» — еще очень мягкое выражение!
У кого-то, было «семь пядей во лбу», и пяди эти загибались причудливо бараньими рогами.
Да, именно рогами, самыми настоящими, так что впору было уверовать: перед тобой демон из демонов!
Или родной дядя, самого Сатаны.
Зато дружки «рогача», ростом ему по плечо, были при этом настолько массивны своей статью, что иной слон гляделся рядом с ними изящной лебёдкой. Иные навьи щеголяли розовыми крысиными хвостами, суставчатыми ногами, напоминающими лапки саранчи; а у трех–четырех особей имелись зачатки кожистых крыльев.
У одного демона из задних рядов зрителей, крылья оказались вполне развиты, и он все время подпрыгивал, желая получше рассмотреть гостей, с треском горделиво распахивал свои отростки и зависал над толпой, гнусаво каркая.
А вскоре вперед, грубо протолкался демон–горбун, чья шелушащаяся кожа настолько походила на чешую, что я заподозрил родство горбуна с мифическими драконидами, чьи костяки видел по пропащей стезе сюда.
Грудастые демоницы, Лилит и Ламия они тоже присутствовали здесь на ритуале, приветливо скалили желтые клыки, растягивали до ушей жабьи рты, махали лапами кто — когтистыми, кто — с перепонками, шушукались между собой, масляно подмигивая.
Исполины демоны–самцы одобрительно ворчали, стараясь протолкаться поближе к арене. И в то же время они вели себя осторожней лекаря у ложа опасного больного — как бы ненароком не зашибить непрошенного гостя, не обидеть, не покалечить раньше времени приносимую жертву.
К немалому изумлению, среди толпы разномастных чудищ попадались и обычные навьи, происходившие от сынов Адама, похожие на меня, вроде сущности Иуды.
Впрочем, не было времени, как следует рассмотреть их всех поотчётливей.
Толпа навьий возбужденно гудела, общий хор звучал искренней весельем и торжеством момента проведения обряда, неподдельным, благосклонным восторгом праздника «низших», что никак не вязалось с обликом жутких страшил. Прибыли из далёких «третьих небес» представители приближённые слуги бога мёртвых — Ямы.
Наряженные в традиционные восточные облачения, они толпились обособленно, чуть позвякивая костяными ожерельями черепов, при учтивом поклоне в приветствие.
Наконец сущности расступились, и вперед вышел плечистый демон–старик, запорошенный снегом седины с головы до ног — поскольку он то мохнат был неимоверно, и даже шерсть на животе заплетал в щегольские косички.
Опирался же косматый на клюку, по величине способную затмить славу небесного посоха ваджры Индры.
«Наверное, это и есть старый Оробас–демон», — догадался я.
Сотни пар глазниц, зениц, всяких орбит и органов видения уперлись в седого навья глашатая, и он заговорил.
Вполне членораздельно, ладно не по слогам–обрывкам, хотя и с определенным усилием, невербально выражаться чтобы всеобщее собрание постигли его несвязные мысли, опьянённые страстью времён:
— Слушайте слуги и гости, наших повелителей! Южного царства Ямы, Нави, и Вальхаллы.
Восславьте их имена, и мы проведём дарственные ритуалы жертвоприношения нашим предкам великим богам.
Толпа взволнованно заорала хвалебную песнь богам смерти, поклявшись в верности:
«… Пойте славу Люциферу нашему господу, пойте имени Его, превозносите Шествующего в Преисподней; и имя Ему: Вельзевул, и радуйтесь пред лицем Его. Отец наш Дьявол в Чёрном Своем жилище. Дьявол одиноких вводит в дом, освобождает узников от оков, а непокорные остаются в знойной пустыне…»
Наконец весь ор и шабаш прекратился, седой демонский оратор поднял руку, призывая всех замолкнуть,
— У нас настал двойной праздник: жертвоприношение и прибытие гостя из Яви, как в стародавние времена, если вы помните о них. Тогда, могущественные существа из среднего мира, приходили сюда, дабы сразиться и показать нам свою силу. Потом они исчезли, и больше не появлялись, к нашему горю.
Но гость «оттуда» снова объявился в нашем сокровенном месте.
Он не такой великий, как были раньше те воины, да спросим его: что же он желает здесь получить?
Отвечай путник, Идущий по пути смерти.
— Я пришел вот за ним,— рукой показывая на Андреса.— И больше мне ничего не надо: ни боя, ни славы.
Ответом был гул разочарования. Оробас вновь поднял кривую, ветвистую конечность, призывая всех умолкнуть,
— Сразись на ристалище! И ты получишь. С одним из нас,— сбивчиво от волнения излагал демон–старик.— Так. Кто? Ты? Ты?
Невпопад тыкая в близ стоящих навий, своим сучком, рукой деревом.
Откуда-то раздался из сборища животный громогласный рёв,—Я-у -я¬-у!
— Решено! Именем нашего Закона и Порядка. На ристалище выйдет Идущий, чтобы сразиться, умереть или победить, и его претендент: Бьющий Хвостом, наречённый именем — Аваддон
Оробас объявил своё решение, как заправский ведущий на боксёрском ринге: с придыханием, и с протяжным «и¬¬-и-и-и-и-и»! наверно моду такую, перенял у нас, живущих в «среднем мире».
Бьющий Хвостом, ящероподобный монстр огромного размера, вышел на арену, сотрясая весом сущности холодный песок под ногами–копытами, уже облачившись в доспехи и с мечом Ледяной Смерти, мотая головой с шипами, жадно жаждущий крови, он гулко изрекает из своего нутра: «Кто он там такой — я растерзаю его за миг. Подайте же, мне его трепещущее мясо».
Ладно, если по-хорошему не желаете: пришлось выйти на свою сторону бойцовского круга, где стоял Андрес.
— Я пришёл за тобой, чтобы тебя «провести» куда надо.
— Спасибо, я и не надеялся встретиться здесь.
— Не бойся, я вытащу нас отсюда,— по краткому изъяснялся, с бывшем, или всё же с настоящим, истинным другом. Времени не было на долгие объяснения и приветствия, что уже сделано — то сделано.
Виноват я в его смерти? Виноват! И что это изменит: воскресит из мёртвых?!
Да нет! Ведь я не господь Яхве Плетущий.
Просто теперь нужно помочь, сделать так, чтобы душа Андреса обрела покой.
Для этого надо вытащить меч и одолеть кровососа — какая малость, всего то.
Безудержная сила «беспредельной» сущности, разлилась в плотном астральном эфире — пей её до самого дна, мечтающий стать посмертным героем, играющий в благородство.
Черпай обеими горстями дармовой подарок, нарезай ломтями и набирай про запас, пользуйся без стеснения!
Ну же! Хватай, пока дают добрые демоны! Становись Вершителем реальности на мгновение!
Только замаскированное добро, приводит в ад.
Такие намерения ясно читаются в горящих углях, в хищных глазницах, пастыря стада саранчи демонов Аваддона.
И я понял запоздалым озарением: судьба злодейка, дарит мне прощение, нечаянную возможность взять и сыграть, взять–сыграть по своему, наконец то самому — что бы я ни выбрал, смерть или плен в Нави!
До каких великих высот вознесусь, и кого из владык теперь устрашусь, если всё на земле, если всё в «беспредельной»… если… всё…
Удар! Мечом Ледяной Смерти, по моему клинку.
Столкновение, звон стали мечей инициированных в разных стихиях, изо Льда и Огня.
И клинки вылетают у нас из рук–конечностей, не выдерживая силы неистового удара.
Скрежещут пластины мгновенно выросшего на мне призрачного доспеха, заковав полностью в латы.
Трещат ребра от сшибающего потрясения оболочек сущностей, запирая дыхание в лёгких, как запирают узника в беспросветных казематах.
Оскал демонской морды нависает надо мной ущербной луной геенны льдов Вальхаллы — и я еле-еле успеваю извернуться под массивной тушей.
Кулак, закованный в броню, со звоном впечатывается в самую середину мощного лба.
Аваддон отшатывается, гнусаво, утробно рычит.
И пинком ноги отталкиваю его от себя.
Кардъя! Где ты?! Где?!
Тусклый серый блеск стали на песке, в каких-то двух шагах.
Ноги все делают за меня сами: остается лишь нагнуться, сомкнуть пальцы на рукояти, моей волей избавленной от невольного заточение в чулане монастыря.
Багровая вспышка превращает сознание в куски парного желе.
Боль… Восемь адских кругов боли, и девятый слой, предназначенный исключительно для упрямцев вроде меня.
Во рту — соленый вкус крови и крошево выбитых зубов.
Встать! Да встать же, старый ты боец, чёртов «испанец»!
Немедленно — потому что время медлить иссякло на весах твоей участи!
Ну же?! Демон стоит рядом.
Рукой подать, и кровь, кровь ли сущности или просто субстанция похожая на кровь, но моя кровь стекает по его острым рогатым шипам.
Встать не получается, сколько ни кричи сам на себя. Затруби сейчас Иерихон в трубу Судного Дня, я все равно не встану — но это и не нужно. Вот он, клинок, стальные пальцы латной перчатки плотно обхватили рукоять с костяными накладками. Правая рука с оружием как нарочно отброшена назад: единственный взмах, один сверкающий полукруг — и этому кошмару придет конец!
А–ха! Плечо едва не вывернулось из сустава.
Клинок жмётся к песку, наливается грузно и становиться в сотни, в тысячи раз тяжелее самого свинца, не желая подниматься, мешая рывком сесть и нанести решающий удар — меч владык, символ Войны, отказывается рубить своего властителя по праву, демона Войны и Разрушения.
Как отказываются рубить только мечи — коротко и наотрез.
И непомерная тяжесть не верного оружия, распластывает меня по нежному песку ристалища.
— Предатель!
В ответ с неба рушится издевательское ржание, злорадный смех.
Аваддон заставляет небосвод «беспредельной» содрогнуться в приступе дикого веселья.
Исступление, бешенство, злость, отчаяние: всё вместе слившись воедино, обжигают горло расплавленным оловом:
— Изменщик! Обломок ржавчины, подлая душонка, бесчестье своего железного рода, недостойный называться Мечом! Прислужник демона!
— Ведь мы похожи, ты и я! — шепчу я снова непослушными губами, словно надеясь уговорить упрямого Кардью. — Чего ты хочешь? Запылиться на дворцовых коврах, надуваясь от спеси во время парадов и торжеств?! Даже покидая ножны по прихоти очередной венценосной куклы, оставаться мясницким ножом?! — ибо никто не ответит тебе честным ударом на удар! Ты кто: ты меч — или кусок дерьма?!
Вспомни сам как было: «…Не тот ли, кто принес Не мир, а меч, в нас вдунул огнь, который язвит и жжет, и будет жечь наш дух, доколе каждый таинственного слова не постигнет: Отмщенье Мне и Аз воздам за зло...»
«Довольно отдыха, — решает за меня Бьющий Хвостом. — Пора обедать».
Дрогнула земля под копытами кинувшегося на меня демона — и в ответ странной, пронизывающей дрожью отозвалась рукоять меча, в чью плоть, казалось, намертво вросли сквозь железо перчатки, мои пальцы.
Победный рев исторгся из моей груди, вторя свисту рассекаемого клинком эфира Нави: меч все-таки сделал свой выбор! Выбор между человеком и шипорогим демоном — а значит, нас стало двое!
Нет, не двое: сейчас мы были одним целым!
Иштен крылом натянутой бури, взмыл над косматой тушей — чтобы опуститься.
Истошное, испуганное рычание, влажный хруст.
И прямое лезвие меча разрубив нагрудный доспех демона, на треть войдя в шею Аваддона, вспыхивает ярче дюжины солнц. Оно плавится в жаре сущности демона, истончаясь, исходя нестерпимым сиянием — и вот: обожженные пальцы уже не ощущают рукояти.
Раненый демон неистово бьет ногами–копытами, сминая ямами доспех, насилуя моё кричащее тело — но руки уже сомкнулись мертвой хваткой на подрубленной шее сущности Аваддона.
Рывок, проворот, сухой треск ломающихся позвонков и рвущихся сухожилий.
Я встаю. У ног моих, бьётся в агонии хвостом, обезглавленная туша демона, разрушающего мир войной и насилием.
Разрушение — оно ведь тоже у меня в крови, в моей сущности.
Да сколько чисти не чисти, да всё без толку, душа такой же останется с пороками и страстями, ведь это душа человеческая! Аваддон мёртв, пока мёртв, и надолго ли?!
Бесценная шерсть демона, легендарное Золотое Руно, поверх разрубленных доспехов, быстро тускнеет, становясь обычной овечьей шкурой, грязной и окровавленной.
Вороньё. Каркают, клубятся рядом чёрной стаей… адские вороны.
А вокруг молча ждут обитатели Нави, властители сопредельных частей Нави. Демоны Игратиэль, Кименес, Веррье, Меразина… их много тут… Демоны–звери, и ни одного хищника.
Казалось, в другом измерение–проекции Нави, в более земном что ли, милые создания Творца Вдыхающего Жизнь: овечки, зверушки, растения — разом скинули свои волчьи шкуры.
Превратившись в обличья ворона, зайца, голубя, верблюда, черепахи.
Лоза и плющ растут из рыхлого песка чистилища арены, цепляясь усами друг за друга, молчаливо уставясь на меня глазницами странных соцветий… и ни одного хищника.
Но я читаю в их зловещем молчании приговор.
Приговор озверевшего, озверевшего в прямом смысле, ада мне, а не Андресу, хотя его тоже отсюда «живым» не выпустят. Но всё-таки первый шаг навстречу делаю я, закрывая собой Андреса.
— Уходи быстрей в портал. Вот запись траектории передвижений, и меч, он поможет добраться куда нужно,
— мгновенно перебрасывая меч и быстрее скорости света транслируя ему записанные на кристалл знания проводника по порталу черной дыры:
— Я задержу их всех! Я смогу!
Как там было в практике, вызывания двойников? Только это крайняя мера и последняя, призыва своих двойников, сродни вызову огня артиллерии на себя. Ничего не проходит даром для психики. Чревато, да всё равно.
— Прости, тебя одного я не брошу,— настырно твердит Андрес, примеряясь к мечу.— Теперь больше нет, не осталось никаких долгов. Ни у тебя, ни у меня.
Вот упрямый испанец! Даже после своей смерти, они остаются такими же.
Миг, два. И всё. Я рас–троился…
— …! Посторонись!
Мимо меня, выставив смертоносное остриё копья Маэлодрана, проносится разъярённым зверем близнец–двойник по номеру «первый».
Мимо меня, летит знакомый смех «второго», весельчака и удальца по жизни — второй моей сути.
Грустный и весёлый смех и торжествующая песнь «Улыбки Вечности» звучит в его руках, двуручной длинной алебарды, вспыхивающей искрами, не наученной задумываться над тем: рай ли вокруг, ад кромешный или сумеречный край навьий Вальхалла. Мимо. Меня.
А чуть в отдалении, наотмашь пластает плотный воздух нарезая пластами, плетёт веретено нити своей судьбы клинок Андреса, вновь прирученного Кардьи, выкованного в поту, огне и в воде богом металла — Гуфестом.
Рассекая мечом цепкие, удушающие объятие Вольного Плюща демона–Африра, и одновременно скрежеща по панцирю Черепахи–Гонзаги!
«Если буду нужен — позови мой амигос. Я у тебя в долгу навсегда. Друг? А что такое друг?... да неважно теперь…»
Андрес прости, я забыл, как ты называл меня там, на пустынной дороге в Толедо.
Но всё равно — спасибо!
Оглушительное хлопанье крыльев над головой — и в открытое горло вонзаются кривые когти Голубя–Гзар Дина, символа мира и добродетели!
Обходится великих трудов оторвать от себя прогневленную птицу, больше схожую на огромного горного орла кондора, чем на ангельского голубя. В ответ, на короткие удары кулаком, пернатый демон Гзар Дина бьёт клювом, метко и страшно, пронизывая зерцало как раз под ключицей, на месте былого шрама.
Мощные клещи когтей, вырывают с помятого доспеха пластину за пластиной.
Неистовое хлопанье крыльев истязает слух и нервы, и я с трудом держусь на ногах, но падать нельзя, ни в коем случае нельзя, а можно лишь раз за разом резко и хлёстко бить в ответ.
Бить, пока есть силы, а потом — ногами втаптывать мерзкую тварь в грязь и в кровавый песок, ломая крылья и слыша внутренним слухом, как хрустят рёбра под каблуком сапога.
Огромная голова Лунного Зайца–Бифронса, не спеша катится по изломанным останкам Голубя.
А верный зверь «первый», по моей второй сути, спешит на помощь Андресу — он изрубив, наконец, в куски Вольный Плющ, сцепился с двугорбым Наром аль–Гамором, успевая одновременно уворачиваться от упрямой Черепахи.
Гигант–Верблюд встаёт на дыбы, машет копытами в разные стороны, пытается достать Андреса зубами, и помощь «первого» весьма кстати.
Я вытираю пот, удивленно ощущая скрежет перчатки о налобник шлема — и вижу другого двойника.
Что ж ты так, веселый «второй», что ж ты так…
Они лежат рядом, вцепившись друг друга и разметав в стороны обрывки Микенской Лозы–Астарты: весельчак «второй» и Фесский Вран. В спине безжизненного гигантского Ворона, похожей на птицу Рох из сказочных легенд, глубоко засела алебарда со сломанным древком — но клюв демона–Велтиса острым кинжалом до середины вошел в левый глаз «второго», выйдя из затылка.
И на губах «второго», замерзает его последняя, прощальная улыбка.
А поодаль, молчаливо стоит древний Тур демон–Ваэль, так и не приняв участия в битве, стоит, печально глядя на убийц и убитых, слезящимися очами.
Голова идёт кругом, взор помрачается, но я ещё успеваю увидеть, как под страшным ударом копыта падает, казалось, незыблемый «первый», прыгучим тигром взметя за миг до смерти на своё копьё Маэлодрана, упорную Черепаху–Гонзагу.
Как поблизости от них, Андрес радостно и беззаботно, как все истинные испанцы в упоение бойни, и будто в последний раз в жизни заносит меч, ударяет сверкающей молнией в оскаленную морду Верблюда аль–Гамора.
Вот и всё, и я ухожу. На время. Сам. Отключаясь. Мимо. Меня. От своих двойников.
…Щупальцы Спрута– демона Ктулху охватили, обвивая со всех сторон моё тело сущности, приковывая к столбу, что не пошевелиться, не вырваться.
Раздумывая, Андрес медлил, стоя наготове к броску с поднятым копьём Маэлодрана в руке, но не решаясь бросить его в меня, даруя свободу и смерть.
— Да бросай уже,— крикнул я Андресу. — Да не промахнись.
Выхода не было, и я понял это, но, скорее по привычке, от безнадежности и неумения сдаваться, раз за разом повторял свои бесплодные попытки освободиться, но спрут держал мёртво.
Я почти смирился — но не хотел признаваться в этом, даже самому себе.
И, значит, ещё не смирился до конца.
— Вот где славно умереть во славу Танатоса, — шепчет в ухо насмешница–память, и горячий этот шепот обжигает сознание, на миг пробуждая страстное желание удариться наотмашь головой об столб, и уйти навсегда, но увы! — этого блаженства выбора смерти сущности не дано, а только застрять на всю вечность.
Вот где славно бы … славно бы умереть и быть похороненным. И чтоб ветер посыпал на могилу пригоршни цветочных лепестков, а река смеялась на звонких перекатах… хоть жалей — да выбирай, бери и ложись, не дожидаясь отведенного срока!
— Да уходи тогда, прошу, Андрес… Кардъя, помоги ему, ради своего Творца, обрести покой, «там»,— шепчут мои губы, шепчет мой рот, выталкивая слова «беспредельного» мышления.
И наконец, Андрес решается: — Прощай, амигос!
Собравшись с духом, отбросив более не нужное копьё, он втыкает клинок бога Войны, в проклятый песок ристалища. Миг, два. И всё. Мимо. Меня. Андрес пропал вместе с Иштеном.
Прорвав воздух–кисель эфира «беспредельной», они исчезают и пламя из солнечного лезвия меча, фонтаном ударяет в песок арены, разметав его воронкой вихрем торнадо.
— Что там дальше предстоит нам теперь? — спросил по привычке, у исчезнувшего Кардьи.
Отсутствовавший Иштен ободряюще мигнул миражом: «Я снова здесь! Ведь Ты же сам должен узнать об этом…?»
А там темнота. Просто темнота. Там, где затаилась Правда, которую мы не захотим узнать до конца.
— Я вспомнил… — бормочут самому себе, губы в запёкшейся крови в бреду, губы сущности на пороге мира иного. — Эй, ты слышишь, Кардъя?! Слышишь Андрес?! — я вспомнил! Там, там нет тьмы… тьмы, не бойся! Бойся себя, самого себя… понятно вам?
Красота, а красота… зачем она? Здесь, на планете Земля.
Только красоты чего? Сука, жизни этой…??
— Пап, а как это слово пишется через «а» или «о»?
— А ты знал, что когда сова умирает, она выплевывает комочек пуха?
Комочек пуха, наверное, это и есть душа. Наверно, так дети видят оболочку души.
Душа совы, душа котят утопленных.
Просто. Просто, как комочек пуха.
— А когда мы поедем смотреть на снег? Мы жили в Краснодаре тогда, там нет снегов.
— Скоро, скоро сынок. Там будет снег, очень много–много снега, сколько захочешь…
А потом ничего не стало.
Снега нет. Сына нет. Никакого нет.
Один лишь комочек пуха на память.
Часто бывает: вспоминаешь о ком-то, и думаешь, что надо дать о себе знать.
Садишься и пишешь письмо на листочке бумаги поздней ночью. Только новый адрес почтовый, забываешь всё время. Берёшь телефон и роешься в его памяти, чтобы позвонить и спросить адрес.
А телефон как назло сходит с ума, стихийно долгой очередью пролистывая откуда- то взявшиеся незнакомые, или знакомые, номера, которые прошли через все сроки телефонов, и в моей жизни.
Потом сам по себе смартфон соединяет меня невпопад с кем- то, и с голосом давно забытого абонента.
— Кто это?
Я извиняюсь за столь поздний звонок, переспрашиваю тоже: « Извините, а кто это?»
Шум, треск, обрывки далеких неразборчивых слов: Толком ничего не разобрать, из- за плохого соединения.
Долгие паузы: я понимаю, что меня узнали, только сам не могу понять — кто это? Так и остаётся невыясненным.
И вскоре связь звонка обрывается, истратив последние деньги на счёте.
Телефон глючит, нагло ржёт и смеётся в лицо аватарками, сатанинской ухмылкой Аваддона.
В порыве злости, я разбиваю его об стену на мелкие части.
Наваждение уходит, осыпаясь осколками чёртового аппарата, и я просыпаюсь.
И тут ясно понимаешь, что звонить и писать больше некому, да и незачем больше.
Меня подвесили за ноги, вколачивая в икры конечностей стальные крюки для разделки животных, выкачивая мою кровь, откачивая энергии жизни сущности, через шланги–щупальца демона спрута, Ктулху.
Боли, как таковой, не было, от этого опустошения. Ничего… и никаких неприятных ощущений, как и надо.
Просто другие раны кровоточат.
И если болит одна заживающая рана, то другие раны, чтобы вы не делали, они всё равно продолжают кровоточит, из вашего тела, или из души. Или из сущности, в моём случае. Потом после процедуры отдали в услужение, одному самому мелкому демону из сборища шабаша, слуге Меразина, лжекудеснику без почётного имени. На унижение, чёрной сущности, хотя имя есть конечно у оной сущности, моего нынешнего господина — «Гусоин».
Тот, как надувную куклу для взрослых сложил пополам, засунул меня в свой мешок–клетку, и таскал по всей «беспредельной» Нави в качестве трофея, изредка вытаскивая на потеху населявших «беспредельную» навьям.
Я ему говорил: «Гусоин дай мне немного энергии, и сам буду ходить с тобой, тогда тебе не придётся выбиваясь из сил носить меня».
А он отвечал: «Ага, знаю я тебя, дашь, а ты убежишь».
Да куда я мог убежать от него, без сил и энергии.
Даже теперь не надеясь на перевоплощение, реинкарнацию своей души.
Сколько времени это продолжается и будет длиться моё заточения? Не знаю, Наверно целую вечность, и до скончания веков. Хочется стряхнуть этот морок, а не можешь, ведь тут не сон, продолжая влачить жалкое существование, не зная чего, полу–сущности что ли. Только и осталось мне видеть такие видения–воспоминания о прошлой земной жизни.
Главное правило бытия — не делать людям добра, никогда, ибо: «Благими намерениями, вымощена дорога в ад…»
И в первую очередь, для самого себя, мастериться, вымащивается этот путь в ад.
Только для меня это не иносказательное выражение, а прямое и буквальное.
Чудеса случаются. Иногда.
Иной раз они происходят, когда самый простой человек рискует всем ради сокровенной мечты всей своей жизни, мечты, которую абсолютно никто не видит, кроме него самого.
Но только не в этот раз поворота судьбы, выпавшей к верху явным проигрышем игральной кости…
* * *
«Знаю, что цель движения — Сути обнаружение,
Форма и содержание — реальности создание.
Точка отсчета времени,
Мерой веков измерена,
По компасу дней проверена,
К цели ведет уверенно.
Кровью посею — Поля взойдут,
Клоны Творца обличием.
А я осилю свой долгий путь, незыблемым безразличием…» Э. Широкий.
Апрель 2018

Примечания.
В реальности есть такая книга — «Кодекс Серафини», написанная человеком, под диктовку домашним котом.
В исторической реальности, театр «Эль Колизео» находился в городе Севильи.
Использованы:
Монолог Гамлета, в переводе Б. Пастернака.
Отрывки из пьесы Лопе де Вега «Наказание — не мщение».
На самом деле нет никаких "двойников".
Человек один, просто в текущей личной реальности находится больше внимания–энергии.
Да и Реальность на самом деле одна, а разные реальности — это способ человека оперировать многомерной Реальностью при помощи слов, то есть, при помощи вербального мышления.

[райбан]

Кино «внутри».
«люди исчезают, кошки умирают, а искусство остается навсегда…»
Герой вор домушник, — Уильям Дефо.
Дефо, мне всегда нравился, с начальных ролей.
Такой, брутальный, немногословный, с мимикой (эндриан броуди конечно лучше его в этом плане, но лучше его это хоакин феникс)
Странное название, — внутри.
Внутри чего?
Себя? Пространства?
Авторы кино сделали концепцию, что герой находиться взаперти.
Ну такое, камерное кино.
Помните фильм «изгой», с томом хенксом.
Только счас не остров в океане, а какой-то мудреный пент-хаус.
Жаль, и увы, но фильм даже не дотягивает до «изгоя».
Бля, я не знаю, Дефо отыгрывает на 100 %.
Стоит посмотреть его сцену в холодильнике, — это ОСКАР!
За игру и талант.
Всё норм, но что- то не то…
А что если, мы, то есть мы все, заперты в своих клетках рабства?,,
Как объяснить.
Вот смотрите; все мы, люди, что-то делаем, где-то работаем, с восьми утра до пяти вечера.
Своего рода, мы тоже находимся взаперти, можно сказать в клетке рабства.
Какие-то обязанности, долг перед родиной.
Дом, семья, работа, дети, школа.
Снова муж, или жена, приезды тещи или родственников
Вот зачем это всё?
Зачем это надо?
Если я умру, так или иначе.
Нет, в фильме что-то есть, такое.
Заставляет подумать.
Когда лежишь, в больничной палате, несколько дней, это тоже такое, заставляет задуматься.
Ощущение что вот, оно вот.
То самое творческое озарение или муза.
Хотя на самом деле всё не так.
Я также сижу за клавиатурой, как раньше джек лондон, старик хем, или габриель маркес, что-то пью, что-то курю.
Понимаете?
Писатели, — они все рабы своих пишущих машинок и клавиатур.
Или мы, они, и я, марионетки?
В невидимых руках, некоего Карабаса? Который правит бал.
Страшно думать, но так оно и есть.
По большому счету. Всё происходит не просто так….

[райбан]

— я несчастный человек.
— Как будто несчастный человек не может быть проходимцем.
— А можно сьем что-нибудь.
— Ну ешьте. Сколько всего не выбрасывать же.
— А у вас вкусная еда
Конец пятьдесят первой серии.
Блять, почему же так все херово…
Лукашин, !
Иногда доносятся во спину.
— Эй, подожди! С легким паром!.
Чего тут ждать,
Ну да, я Лукашин, внешность моя такая, от природы.
Я же не виноват, что какой-то там Рязанов снимет «иронию судьбы», в главной роли с Андреем Мягковым, с кем похож как брат близнец, в тридцатилетнем возрасте.
Особенно когда надену очки, в роговой оправе.
Все наверно думают так просто, но «лукашин» всегда остается один. Видимо такая роль, на роду написана.
2007-08 год,
Я тогда познакомился с девушками.
Они говорят, приезжай к нам, будет жарко.
А они звали в другой город.
У меня денег до хера и больше, не жаль потратить на веселье.
И вот представьте ситуацию: 31 декабря, вечерь, снег чуть падает, чутка мороз.
Люди торопятся домой, парни к телкам, мужики в семьи.
Я пошел на вокзал, раздумывая ехать ли к тем безбашенным девчонкам на такси, или же на автобусе.
Отстоял очередь, осведомился в справочной, что и как.
Она, женщина в справочной, спросила, будете билет брать.
Я ответил, что подумаю.
После вышел на улицу, на морозный воздух, глубоко дыша.
Позвонил снова девчонкам, они также ждали меня, мурлыкая своими голосками.
Да понятно дело, что они либо «клофелинщищы», либо телки со стриптиза, или другой разводняк на бабки доверчивого лоха.
Короче, не поехал, вернулся домой на такси.
По пути мы заехали в магазинчик, где взял бутылку водку с йогуртом, сдачи не было на кассе.
Водку выпил в машине, из горла, а йогуртом то ли запил, то ли закусил. Уже было пол-двенадцатого ночи.
Потом на следующий НГ, тоже была история..
Не, не буду .
Другой НГ, похожей, тоже не стану.
Другой и другой, описывать нет смысла.
Конечно, звали на «корпараты».
— О, да ты лукашин, давай к нам. Заплатим.
Как ты там пел «по зеленым морям, бескрайнее море тайги»..
Вот тебе бабки, приходи, порадуй людей.
Я бросался от них наутек, натягивал шапку на голову, чтобы меня больше никто не узнавал в это новогоднее время.
Зовите деда мороза со снегурочкой.
Зачем только вам нужен, бурчал про себя…
Приколоться, как голым пою «зеленое море тайги», или посадить меня в самолет, набухать в бане.
А после насмехаться над всем этим, выкладывая видосы куда-нибудь, вроде социальных сетей, только они закачиваються на ресурс «хаба». Это мы уже проходили, мемы, — голый лукашин, или лукашин ищет воду по сушняку.
Наверно это тот случай, когда внешность похожая на новогоднего героя сыграла злую шутку над моей жизнью
— Пить надо меньше, — сказал веселый таксист.
Куда попросил отвезти меня по какому-то адресу.
Не унывай лукашин, найдешь ты еще свою надежду…
Не знаю, мне всю жизнь попадались Нади, Гали, и все другие обрисованные персонажи из фильма.
Конечно «Ипполиты» тоже.

[райбан]

Юра.
Я его ни виню ни в чем.
В 90-ых мы оба оказались не у дел.
Юра записал последний альбом, уехал в Америку.
После в Германию.
Я же, занялся бизнесом: перекупка, скупка, перепродажа,
Это тогда называлось посредник.
Находишь товар, он продавец, звонишь ему …
У нас тогда, в квартире был телефон, с возможностью соединяться по «межгороду».
Интернета не было, как и «айфонов».
Конечно я платил за него абонентскую плату и за все остальное.
Схема была абсолютно простой:
Берешь бесплатные газеты с обьявлениями, находишь продавца, — он кричит во весь голос купите мой товар, допустим компрессоры.
Не имея понятия о чем это, я тут же читаю в объявление «куплю компрессоры».
Я же, беру трубку, набираю номер.(у нас уже был цифровой телефон, а не этот с крутящимся диском)
Так и так, по какой цене вы продаете компрессоры.
Так, так, ясно. Айн минуту.
И в тот же момент звоню тому покупателю, из газетного объявления.
А в тот раз нарвался..
Позвонил по обьявлению.
— Здрасте. У меня есть компрессоры.
— Сколько?
— А сколько надо?
— Много!
— Тогда договоримся. Какая оплата у вас?
— Ну как, налички нет, как у всех: бартером, или ваучерами; «нефтянка», «химией», или «банками»…
— Не знаю, надо подумать.
— Хули думать у меня два танкера с нефтью под завязку стоят.
Ты продай компрессоры, под «тонняжку» две в минуту.
— Я подумаю…
Конечно, я до этого барыжил; ну десяток силовых автоматов, ну рубильники, ну десяток движков, ну десяток задвижек.
Но это так, по мелочи.
Весь навар со сделок съедала жизнь, как и абонплата за телефон и начисления за разговоры с теми..
Иногда цепочка состояла из десяти посредников.
Из десяти.
Я даже не знал что они продают на самом деле: нефть, золото, уран, или алюминий чистой пробы.
Каждый стоял на своем и требовал свою законную долю, от общего пирога.
И кусочек всем выделялся по справедливости, в зависимости от риска; 1%, 0,5%, или же 0,01%.
Биржи, форекс, дилеры, брокеры, трейдеры, — сосали в трубочку, — ведь они занимались тем что и мы, а именно искали партнеров как посредники, а не вкладывали инвестиции в бизнес, тупо обзванивая всех подряд.
Раскладывалась на кухонном столе карта страны, это было сродни игре:
— а давай я сюда поезд направлю.
— А я сюда.
— А ты с чем? У меня эшелон с картошкой. Вот тебя как бартером.
— А у меня, фура, с ящиком водки.
— Муртаза Губайдуллович, губу то не раскатывай.
— Но-но, у меня спирто-водочных заводов знаешь сколько в регионе..
— Знаем-знаем, и ваш сынок-пидорок Урал в накладе не останется.
Мы вам эшелон, вы нам эшелон.
— Айе, базар жог
Муртаза Губайдуллович особенно любил, когда к нему заносят картофельные мешки и складывают в бункер.
С чем были наполнены мешки картофельные или мучные?
Картофелем? Или мукой? Или сахаром?
Бумажками, которые называются деньги.
Куда он их дел?
В свое время вывел эти мешки заграницу, для материальной помощи Уралу.
Уралу не чтобы Уралу, а уралу, сынок по имени такой пидорок из ЛГБТ, для обустройства в недружественной стране, там еще горы Альпы.
Откуда знаю про мешки с деньгами?
Была налажена отработанная схема сбирание ясака; с каждого города, по десять мешков. В месяц.
С деревни, села, аула по одному мешку. Тоже в месяц.
Наверно все худо-бедно представляют такой мешок в размерах.
Как его держат по краям четверо рук, а пятая рука, она сверху, сыпет деньгами.
Знакомый отвозил бабло собранное на «бехе».
Так плотно был набит багажник, что проседали задние колеса.
Аяз Шабутдинов, коуч и писатель «как заработать миллион», тихо курит в углу, по сравнению с теми.
Я зассал в то время, мне стало немного страшно (очень страшно), заниматься такими вещами, за которые лишают иногда жизни....
А ведь молодой, мне ведь еще пожить охота, почему-то.
Поэтому как-то раз отключил телефон, на квартире.
Тогда в городе, поставили уличный узел связи.
Таксофоны, штук пять.
Железные хромированные ящики, с кнопками.
Конечно с трубкой, с проводом, внутри трубки, вроде той шланга из под душа.
Они были сделаны платными под монету, но нашлись умельцы, которые подсказали населению как звонить бесплатно.
Набираешь 111, потом ждешь длинный гулок, после набираешь искомый номер.
На стене дома, возле проспекта, таких таксофонов было пять.
И вот представьте себе очередь: громадную, многоголосую…
зачем они стоят? За дефицитом? За водкой?
Неа, они стоят, чтобы позвонить. Бесплатно.
Я тоже стоял, и не один раз.
Надо было звякнуть то одному, то другому.
Узнать новости, пообщаться,
Как-то раз ошибся номером, попал не туда.
Но мне ответил девичий голосок.
Вскоре она станет моей девушкой, а потом уж все такое.
Просто номер запомнил, или записал на руке.
Так получилось.
Я Юру тогда подкалывал насчет тети.
— А сам то, что такой.
— Что такой.
— Женишься через телефон, песня будет такая.
— Да пошел ты. Через телефон. Ну ты ващее.
Я тогда в фантазиях не мог думать, что может такое приключиться.
Однако, вот. Получите, и распишитесь.

Всем добра, света, в это время.

[райбан]

Новый год.
— это-то начится, захожу я значится в автобус.
Ни че так, теплынь, светлынь, и благодать.
Ну знаешь ль, скидываю мешок, заодно плюхаюсь, да нет добротно усаживаюсь на свое законное место, где не дует и вообще можно ноги раскинуть, да и посох положить.
Лепота, одним словом.
Тут глядь, девица одна ходит туда-сюда, туда-сюдя.
Хорошенькая, аки бл,…. Как моя внученька Снегурочка.
Губки алые, брови влетные, косы золотые да подвязанные лентою несусветную.
Но молчком.
А людишки те залетные, в автобусе, тоже молчком.
Она проходит к ним сует ящик презабавный, коробочку, а те, людишки, прикладывают к ней какую-то картонку.
Чик, и из той коробочки, вылазиет бумажка.
Проездной билет, называется, это я потом узнал.
Слушь дальше: короче, эта девица подходит ко мне, и сует мне под нос ту коробочку.
Ну я не будь дурак, стукнул посохом, подобрал мешок, да и вывалился в дверцы, благо они были открытыми…
— Угости сигареткой, братка, новый год ведь….
Я дал ему сигарету и немного денег.
Чтобы он ездил в автобусе по-людски.
Дед мороз еще называется, седая борода, только не из ваты, мешок: вроде не с подарками, а в которых вещи носят с места на место.
Да вообще не сказочная история.
Ни разу и никак, я хотел бы….
Это было тогда.
«Мама», моя жена в то время, поручила одно дело: свозить ребенка на городскую елку.
Это такое мероприятие для детишек.
Власти организовали.
А денег нет, у нас вообще, в семье.
Время получилось такое незавидное: я без работы, она без работы, только на пособие каком-то чудом существовали.
В тот день, или утро, мы сильно опаздывали, на тот утренник с новым годом.
Видимо из-за меня, я был с жуткого похмелья, ну правильно: вчера пребывал у тещи, там налили, ну и нахерачились., как всегда.
Оделись, вышли на улицу, и побрели по снегу.
Я тогда подумал что мы, пешком, ну ни как ни успеем к началу утренника, и это будет вообще жопа, нет, не с маленькой буквы а так — ЖОПА.
Сын готовился за две недели назад, учил стишок, разучивал песенку, «мама» готовилась, а что я?
Я как всегда просрал. Всё на свете.
Подошли к автобусной остановке.
В тот же момент подъехал автобус.
Дверцы распахнулись, мы вошли.
Автобус был просторный, мы забились где-то позади, стоя, хотя ехать было далеко.
Я сказал сыну чтобы он стоял, не привлекая внимания, пошел вперед по салону, там, где маячила плотная женская фигура кондукторши.
Это были последние копейки, на которые хотел взять пиво, но отдал в руку той самой кондукторше дабы взять по честному билет.
— За одного?
Недоверчиво спросила кондукторша, оглядывая салон автобуса и конечно примечая моего сына.
— Да, за взрослого. А это мой сын, ему всего четыре года
(тут соврал ему тогда было десять или 12 лет)
— Им же бесплатно, полагается, так ведь?!
Кондукторша, поднялась с места и затопала к месту, где стоял сын, я за ней, сжимая в руке оплаченный билет.
— Ему нет четырех годов, это уже взрослый.
Она внимательно оглядела сына.
- Платите еще за одного человека.
Тут вывалил всё что у меня на душе.
— Послушай, тетя: у меня правда нет денег.
Да он почти взрослый, мальчику десять, у нас утренник с Дедом Морозом, там будет елка и подарки.
У меня просто нет денег заплатить за него.
— Я же заплатил за свой проезд, вам то какая разница….
— Михалыч. Тут у нас безбилетники. Тормози.
Кондукторша своей тушей в меховой шубе шла от нас, цепляясь за поручни, крича водителю.
Автобус послушно остановился, посреди улицы.
Задняя дверь, где мы с сыном стояли, открылась.
— Плати, или оба выметайтесь..
Снова перла кондукторша на нас.
Люди, пассажиры, которые были в тот момент автобусе:
Они все смотрели на нас с каким-то недоумением, или я тут ни при чем, моя хата с краю, короче с полным безразличием.
Новый год , — хули, у всех дела, у всех проблемы.
Сын заплакал и потянул за рукав куртки.
— Пойдем пап.
Если бы не это, видимо я бы сотворил нечто «тяжкое».
Но тогда послушался сына, вылез из автобуса, вместе с ним.
Конечно, прокричал пару матерных выражений.
Этой кондукторше, автобусу и водителю.
Никого не стесняясь, просто орал на улице, вслед.
Потом шли пешком, долго.
Конечно, мы опоздали.
Поспели к закрытию той самой «елки».
Когда уже радостные детишки выбегали уже на улицу одетые-обутые к мамам-папам, которые грели тачки, или к дедушкам –бабушкам, с подарками наперевес и хвастаясь, друг перед другом.
Мы кое-как прошли внутрь сквозь эту набегающую толпу детворы.
Возле гардероба находилась наша учительница, то есть не моя, а сына, «классная» называется.
— Что ж ты-вы опоздали?
— Так получилось,.
— Понятно, так. Вот твой подарок Рома, бери.
Учительница дала ему в руки картонную упаковку, перевязанную бантом.
— С новым годом вас.
— Ага.
Ответил училке, и мы ушли обратно домой.
Сын плакал, он растоптал возле выхода ногами эту картонную упаковку, где были возможно конфеты, шоколадки, и сладости.
— Я больше не верю в Деда Мороза, пап.
— Я тоже, сын. Я тоже.
Снова повторил, меся снег под ногами.
*****
, что тут еще можно добавить;
Нет слов.
Ах да, не становитесь пожалста, такими, как та кондукторша.
Да и вообще: просто будьте людьми, нормальными, хорошими, радушными.
Всегда.
А не только под Новый Год

[Аура]

Из лички:

Давно, не знаю что вильнуло, изделия скупала,меня и сына, при ношении, просто выводили куда хотелось или нужно, никакими практиками не....тут, давно пью антидепрессанты, вплоть до...., не знаю почему решила, но начала слушать Зеланда, и хоть только вторая ступень, какие транквилизаторы, только немного поменять восприятие) интересует вопрос...каналы на руках , прям вращение чувствую и вены набухают и синеют,когда пытаюсь их почувствовать, причем на физическом носителе (браслет) такого нет, попыталась , после чтения, включить смотрителя, так слева от темечки сантиметров 7 и вправо по касательной, как штырь вогнали, и сантиметров на 20 в позвоночник....ужасное чувство, как кто-то копается или перенастрает, даже это место горячее((((.....это нормально, или лучше вернуться к антидеприссантам и к, уже даже не знаю, какому врачу?

Энергетическая сфера любого среднего человека находится в достаточно плачевном состоянии - обычно сильные перекосы, отсутствие пропорции и симметрии. Поэтому первым практически с любым изделием идет важный восстановительный период, в течение которого различные сильные ощущения по энергетике абсолютно нормально. Ощущения не всегда приятные, т.к человек привыкает к своим дисбалансам и перекосам, не говоря о том, что они кормят определенные структуры, поэтому процесс восстановления, что иногда в популярной эзотерике называют "духовным развитием", это не всегда приятно и далеко не всегда лайт. Это нужно понимать, когда берете вектор на реальное развитие, а не просто игры с воображением и гонянием энергии туда-сюда.

[райбан]

Минька, — «Новогодний пассажир».
В минуты горя и отчаяния, всегда пересматриваю сериал «КиШ», в нем много всего находится, иносказательного.
Почти поучительного, что, мол, вот так бывает..
Бывает, бывает, еще иной раз покруче.
Ага, вот ты первый раз посмотрел, затем второй, потом третий, и еще и еще.
Но каждый раз удивляет что-то новое, понятное этому моменту и тому времени, доселе скрывающиеся под слоями.
Много всего спрятанного.
Таинственности что ли, или непонятности.
Казалось бы, покрывало сдернуто, всё открыто, но нет.
Так не бывает.
Волею судьбы, я оказался в предновогоднем вокзале мегаполиса.
Еще с утра, 31 декабря.
Подошел к одной из касс.
— Нет билетов, нет мест, нет автобусов.
Раздалось оттуда сухо и почти без эмоций.
— Почему так?
— Время такое.
Ответила умудренная опытом и жизнью кассирша.
— А на какое тогда есть?
— Сегодня, на только вечернее, на 17-30, отправление вашего рейса.
— Ладно, давайте, на что есть. Будем ждать, у моря погоды.
Я передал деньги отсчитанные в окошко кассы.
Кассирша тоже их пересчитала внимательно.
— Тут не хватает.
— Как так?! Раньше хватало ведь.
— Время такое.
Уклончиво ответила кассирша.
— Понятно.
Ответил, доставая из кошеля дополнительных три «сотки», дабы оплатить все-таки долгожданный билетик на удачу.
Ведь это как лотерея.
Вон Пореченков по ТВ снова «миллиард» обещает каждому.
Новый год, что возьмешь с людей.
Но это по-любому дешевле обойдется в несколько раз, чем садиться в авто у барыг-таксистов, наваривающихся на бедах и невзгодах обычного пассажира, спешащего на новый год к своей семье и дому.
Передал деньги, проговорил, — «вас «с наступающим», кассирша в ответ улыбнулась, а ее улыбка сама собой превратила стареющую женщину снова в молодую девушку, когда она встречала новый год с парнем.
Наверно это был тогда 1988 год
Она протянула билет, сказала:
— Счастливо доехать домой.
Я кое-как отыскал свободное местечко в коридорах, возле ларьков и торговых прилавков, зал ожидания был забит полностью, на него и присел, озираясь по сторонам, немного с боязнью, что меня кто-то отсюда прогонит.
Но ничего, обошлось.
Все было молчком, потеснившись, соседи по скамейке, подтянули свой багаж ближе к себе.
Мы тоже покорно молчим, — не требуя ничего.
Ни стабильных цен за проезд, ни за регулярность маршрутов.
Да вообще, ни за чего.
Какие перемены? Вы о чем?
Кругом ведь «стабильность».
Яйца в дефиците, топливо дорожает, цены растут, — Стабильность!
«Красную площадь», в столице, снова закрыли для посещения и народных гуляний, почему-то уже в четвертый раз.
Проезды перегорожены, рамки досмотров, стоят наряды полиции и ОМОНа.
А хотя да, наш вокзал, тоже набит людьми битком и полностью.
Сидячие места в залах ожидания? о чем это я?
Жопу поднял — место потерял.
Как-то так.
Мне иногда приходилось отлучаться со своего насиженного места, в туалет.
И тут же на него слетались другие жаждущие присесть, только присесть.
Хотя «туалеты» все-таки снизили цену на свои услуги, но тоже если бы не так весь перрон вокруг этого вокзала был бы зассан, засран, заблеван, в ту же минуту.
Ну да, еще «сотку» отдал за туалет, в результате ожидания и пяти хождений по мукам стыда и совести.
Это получается 20 рублей за раз, вполне божески.
Если стакан чая или кофе стоит под пятьдесят рублей.
В той же вокзальной забегаловке, в которой попил кофе утром, как пришел на вокзал и узнал об этой новости.
Нормально? Нормально, сам себе же отвечаю.
Не ссы прорвемся, тоже мое, мне как бы соответствует.
Но что тут прорываться всего-то стоит подождать всего 9 или 10 часов.
Убить время, так это называется.
Хотя нет тут ни какой вечной жизни.
Есть только здесь и сейчас.
Есть я и бомж, сидящий рядом со мной на скамейке:
голосистый армянин, звонящий всем подряд, при этом разговаривающий на своем гортанном языке; транспортный «безопасник», шныряющий как служебный пес, среди людей, на предмет распития спиртных напитков в неподобающих местах; далее наряд полиции, вызванным им по тревоге.
Солнечный лучик проникший сквозь белесые стекла крыши, заставляет зажмуриться и отвернуться в сторону, чтобы не видеть всей наводимой суеты, среди толчеи людей.
Лучик заставляет бомжа тоже отвернуться.
В мою сторону.
Мы встречаемся на миг взглядами, оба усмехаемся.
Сидя рядом, на одной скамейке, правда, она была со спинкой.
Он довольно чист, опрятен, почти не воняет, ну может небрит, со своей бородкой и усами.
Его можно вполне принять за нормального человека, если бы это было так.
Но есть такие люди на свете, а их немало, на которых достаточно одного взгляда.
Я говорю вообще про людей: вот чинуша, вот ярый коммунист, а это уголовник убийца отсидевший срок, вот мент не при форме и не при погонах, вот бывший военный,
А это бомж, мне тоже хватило одного кивка головой.
Бомж может выглядеть не как бомж, но всё равно.
Одного мига достаточно.
— Раб, жиль, нуж те?
Задал кто-то вопрос бомжу.
Это был молодой парень, в черной длинной распахнутой куртке походившей на плащ. Он давно уже метался по территории вокзала.
— Не понял, скажи четко.
Ответил бомж.
— Работа, жильё, интересует тебя?
Повторил громче тот парень, но явно стесняясь меня, как невольного слушателя.
— Нет, не интересует.
И он презрительно сплюнул на пол, который пять минут назад при нем же протерла уборщица.
Я хмыкнул, недовольно.
Бомж всё без слов понял, убрался восвояси от меня подальше.
Правда свой плевок подтер ногой, перед уходом.
Наверно ждал, что он скажет, как все, — с новым годом и уйдет прочь.
Но это лучше чем ничего, как осознать ошибку.
Возможность исправиться в дальнейшем времени, хотя не стоит этого ожидать от этакого персонажа, кардинального изменения.
Ничего лучшего судьба, или кто ей заведует там наверху, не придумало, как подсунуть мне одного. Со сложными поворотами.
Его еще менты утром задержали, увезли на «уазике», для составления всяких протоколов. А теперь он вернулся обратно, как бумеранг, направленный в мою голову.
Севший рядом и с какой-то женщиной в годах, он, мужчина в годах, прилично одетый, лет под шестьдесят, непринужденно завел разговор о том, о сем.
Выяснилось, что он отсидел срок в столичной колонии, месяц или два, за «хулиганку», оскорбил главу сельсовета: послал подальше, ну и в морду дал.
Сейчас направляется домой, в Киги.
Правда, не понял в какие именно.
Ведь у нас есть Верхние Киги, Средние Киги, есть Нижние.
Между этими разговорами он звонил по телефону кому-то, жаловался, что билетов нет, а такси очень дорогое, под «десятку».
И если он сегодня не уедет, то придется праздновать новый год на вокзале.
Потом он стал кашлять и чихать.
— Видимо срочно выпить надо.
Проговорил, вставая с места.
Он взял сумку, направился в сторону вокзального кафе-ресторана.
Там наливали чай, и водку и коньяк с кофе, всё что угодно-с клиенту, были бы деньги на кармане.
Я думаю, он там и остался.
На том вокзале.
Почти «Белорусском».
Может кто-то в этом бардаке виноват?
Я не знаю.
Может кассирши? Может водители? Может администрация вокзала?
А может железяки автобусы, проявляют свой норов и сами не хотят наотрез заводиться под новый год?...
Только мне кажется, что они все, — тут вовсе ни при чем.
Тогда кто, тут при чём, в этом творящемся бардаке.
Из-за чего вынужден безвозвратно потерять многие часы, своей и так короткой жизни, что осталась в загашнике, только на черный день.
А ведь мог бы потратить их с пользой.
(дописать роман, или хотя бы часть новой главы)
Как и другие, люди-человеки, томящиеся на вокзале.
На это, наверно нет разумного ответа, видимо уже не будет.
Никогда.

[СлаваМ]

Поздравлю Ауру, Андрея Кабанкова и других создателей ММ с Новым годом!

[райбан]

Минька (миниатюра)
*
А хотите историю, из жизни, моей.
Конечно, совершенно бесплатно.
К чему мне это.
Нет, ну да..
Хотя, мне без разницы.
Она называется, вот к примеру, —
«У меня не было никогда хорошей обуви».
Это было тогда.
Конец перестройки, дефицит продуктов, вещей.
И начало свободного рынка.
Я тогда учился в ПТУ, после всех передряг, связанных с не поступлением в «художку».
Поэтому в начале сентября выбрал первое попавшееся заведение, куда принимали всех, почти всех. Без разбору.
Отдал документы, меня приняли.
Там учили худо-бедно, кормили завтрак-обед, бесплатно.
Давали стипендию еще, рублей пять или десять.
Выдавали вещи из склада, каждый год, в начале каждого курса: форменную одежду, пиджак с брюками, плащ на весну, ватник на зиму.
Кирзовые ботинки, тоже на каждый год.
Они были крепкими, из кирзы, со шнурками, подошва, подбитая латунными гвоздиками.
Если их намазать гуталином, то их можно не отличить от обуви из натуральной кожи.
Я их и носил осенью и зимой, за неимением ничего лучшего из обувного ассортимента, который у меня отсутствовал: кроссовок, ботинок, или сапожек.
Наступила весна, обувь всё же стала промокать от весеннего снега и луж.
Несколько раз простудился и болел, наконец, пожаловался маме, о никудышной обуви на такой сезон.
Она тогда в месяц март, получила зарплату, конечно копеечную, учительскую, на которую особо не разгуляешься.
Плюсом получил деньги от своей стипендии.
Часть денег, частично «стипуху» удерживала бухгалтерия и начальство. (об этом другой разговор, не сейчас)
То есть где-то рубля два или три, всего.
Но ничего, отдал их маме, — и вот.
— Завтра мы идем на базар, покупать тебе обувь.
Заявила она безапелляционно.
У меня выбора не было, поэтому утром мы пошли на базар.
Базар, или рынок, раньше в 90-ых, он не был таким как сейчас: с торговыми центрами, с магазинами, с бутиками.
Он был попроще, гораздо проще.
Торговые палатки, торговые точки из столиков, или просто ящики на снегу.
В тот момент наш рынок заняли южане, «даги» по-моему, со своим привозным товаром: от одежды и разных вещей.
Ширпотреб называется.
Не, вьетнамцы придут потом, годом позже, закладывая торговые ряды из металла.
Нам нужна была обувь, сапожки или ботинки, которые не промокают.
— Эй, эй, сюда иди дарагой.
— Мэрэй, абувька, слюшай, по дешевка атдам
— Любой розмер, любой розмер, кажаный, натуральный мэх. Падхади близко, выбирый….
Мы обошли несколько раз те торговые точки, где нужно мерить обувь, стоя одной ногой на картонке.
Мать приценивалась, южане восхищенно цокали языками, глядя на нее и огорченно на меня. Ведь я стоял рядом с ней, куда мне деваться. От всего, от унижения тоже, от которого краснеют уши и лицо, несмотря на весенний мороз.
Это был типичный южанин.
Молодой, лет двадцати-тридцати, смуглое лицо, немного небритый, с норковой шапкой формовкой, которая лихо сидела на его голове, придавая ему вид эдакого диковинного купца из Персии.
— Падхади, дарагай. Всё харашее, всё натуралька как есть.
Мать купилась на его комплименты, на цену и на обещание скидок, взамен…
Тут купец многозначительно пощелкал пальцами с золотыми колечками.
— Какой розмер? Что нраваться, выбирай.
Мать купила у него сапожки с «молнией» на боку, как положено.
Но мне нравились другие, почти как у дяди, (он давал мне их померить) кожаные сапожки, подбитые белым мехом, германской фирмы «Саламандра», но они были дороже, на добрых десяток рублей.
Хотя и за эти сапожки, мать отдала треть зарплаты, со всеми скидками, обещаниями согласиться на ужин в ресторане, как нибудь.
Сапожки были очень красивыми, на вид.
Я их проносил неделю. Всего, если не меньше.
Через дня два стала отклеиваться «кожа» с кожаной поверхности, покрываясь пузырями, безжалостно обнажая обычный желтоватый картон, даже не дермантин или кожзаменитель.
Через три, — отклеились подошвы, из дешевой пластмассы. Даже не «китайской», а сделанной из какой-то херни.
Клей «момент», подклеивание подошв, мало помогали.
Сапожки от весенних луж и таяния снега, разваливались на глазах, превращаясь в нечто бесформенное и уродливое.
Мне надо было только протянуть до лета, там уже будет сухо и тепло, можно ходить хоть в тапочках.
Что делать? Не жалиться ведь снова маме, у нее были свои проблемы, как не было снова денег на новую обувь.
Хотя, она потом сходила на рынок, дабы устроить скандал и вернуть деньги, но того южанина давно уже след простыл.
И тогда я решился: после выкидывания в мусорку этих злосчастных сапожек, от ушедшего отчима, как бы в наследство, достались резиновые болотные сапоги, черного цвета.
Они бесполезно хранились в кладовке.
Отрезал их ножницами по щиколотку, чуть выше.
Так и носил это самодельное изделие, до лета.
Представляя себе в уме, что они обычные туфли.
Хотя они выглядели как простецкие галоши.
Размер был великоват, приходилось одевать шерстяные носки. В тепле это всё потело и прело, на морозе скользило, как на коньках.
А летом я надел, родные кирзовые ботиночки.
Со шнурками, с латунными гвоздиками на подошве.
Которые вскоре стали малы.

[Гуфест]

[Гуфест]

....это нормально, или лучше вернуться к антидеприссантам и к, уже даже не знаю, какому врачу?

[райбан]

[spoiler] [/spoiler]

[райбан]

Аура, — и всё-таки насущный вопрос.
(поздравляю с выпуском новой техники, с использованием рун.
Мне кажется, это очень крутая вещь)
Вопрос; что есть микродозинг грибов-мухоморов?
Упомянутого в ролике выше с актером В. Епифанцевым.
На самом деле?
И могут ли употребление этих веществ, дать такой же эффект, как ваши изделия? Допустим, карты «мужское-женское начало».
Хотя бы кратковременное, ну или длительное воздействие на сознание.
Сам он говорит, что употреблял вещества длительное время, а потом как обрезало, типа достиг просветления, и всё.
Не тянет больше «просветлиться».
(кстати, куда делись «светлицы», видно не уже пашут, однако)
Вроде достиг высшей точки доступа; ко всем тайнам, к чему-то необъяснимому, проник в неизведанное.
Как так то?...
Я сам не пробовал «грибы», да и сильного желания нет ваще.
Просто интересно, как люди, особенно с нашего форума, реагируют на это.

[райбан]

Аура, — блиц опрос.. по вопросам читателей.
Вы употребляли сами грибы, аяуяваску, ЛСД, гашиш?
Вы что желаете в новый год, наверное себе и миру, а что именно?
Встречались с Кастанедой.
Видимо вы проникли за занавеску.
Интересно, что он вам там наговорил такого.
Или такого вообще не было.
Что он КК, вам сказал?..

[Вячеслав.]

И когда он упал не красиво и не правильно)
пс_ где моя большая ложка

[Батон]

[ММ]

Вопрос к Ауре, вы уже долгие годы торгуете на широкую ногу изделиями вроде ноокулонов и т.д, а сами чему обучились за эти годы? Вы можете сканировать людей, животных, растения, можете убирать подселенцев и кармические проблемы, или возможно можете лечить людей? Какие болезни смогли убрать?