Я думаю речь шла про материализацию из ничего,а не про притягивание в свою жизнь чего либо с помощью удачного стечения обстоятельств.Аура писал(а): ↑Вт июн 13, 2023 23:43Материализация мыслей. как и задача концентрации например, имеет множество уровней углубления. На определенном уровне каждый человек материализует предметы, так как весь предметный уровень, окружающий человека на данный момент, притянут им при помощи собственных мыслей. Один из глубинных уровней материализации предметов возможен при помощи некоторых нейронных сетей. Карты нейронных сетей пока находятся в разработке и их еще нет в продаже.истребитель писал(а): ↑Пт июн 09, 2023 9:27 Здравствуйте, Аура. Меня интересует, возможна ли материализация предметов с изделиями ШЭММ? До свидания.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Аура, постараюсь Вас не злить 
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
В конце мая, когда наступил тот субботний день, не очень молодой мужчина без имени, в возрасте эдак приблизительно под сорок лет, брёл по немноголюдной улице. Он пребывал в одежде серых тонов, да в неряшливом виде, который ему придавали свисающие отросшие волосы из-под заезженной бейсболки на глаза.
Его тонкие губы иногда заметно шевелились, будто он вел внутренний диалог, напевал хитовую песню, или что-то беззвучно рассказывал незримому собеседнику.
Походка кричала о бесцельности хождения, когда он загребал кроссовками по асфальту, и также задумчиво тащился дальше, в неизвестном направлении, никого не замечая вокруг себя.
Благо он бродил в районе «старого города», где были лишь жилые дома не выше двух этажей вместе со зданиями, немногочисленным автомобильном движением, таким же количеством попадающихся ему навстречу людей.
Нет, хотя зачем, он наткнулся кое на кого, потом почти наступил ногой, но вовремя спохватился, будто ему подсказала интуиция: тут чего-то не так.
Вот, к примеру, это что-то, оказалось котом; вальяжно, почти развалясь и по-хозяйски, сидевшим на середине тротуара, возле крылечка придомового магазина.
Поведение кота осуществлялось совершенно наглым образом, по отношению к остальным прохожим, не уступая никому дорогу, даже старикам.
Кот, это был точно кот, ничуть не испугался его, и его занесенной ноги над ним.
Он убрал ногу, взглянул на здорового кота: его окрас был весь черным, только мордочка чуть белая.
А кот, уже давно не отрываясь, неотступно смотрел яркими зелеными глазищами, будто что-то знал про него нечто постыдное, чего нужно скрывать от всех людей.
— Привет кот. Как ты?
В ответ кот открыл пасть и лениво зевнул.
— Кот, пойдешь со мной? — спросил он его.
Кот помотал башкой, задрал толстый хвост, непонятно что проурчал басом, и потерся об ногу.
Он потрепал его по усатой лобастой голове, на лохматой холке был надет домашний кожаный ошейник.
— До свидания, кот.
Кот ощерил зубы в зловещей ухмылке, помахал ему лапой с когтями.
Нет, так и было: кот улыбнулся и помахал лапой. На прощание.
Ничего странного, очередной знак судьбы, хотя и без этого необычного кота, он предчувствовал, что именно сегодня что-то должно случиться важное, почти открытие для него, или когда должно произойти решающее поворотное событие всей жизни.
Его необычно длинная шея, прикрепленная к худосочному туловищу, иногда изгибалась и поворачивалась, словно гибкий шланг от аппарата глотания «кишки», следуя за объектом внимания, а носовые крылья время от времени нервно подергивались, как у поисковой собаки, когда она берёт след.
Узкое скуластое лицо с выдающейся челюстью, она придавала ему вид современного питекантропа, на котором светились угрюмые глаза в потемневших глазницах, неопределенного серого цвета.
Но внезапно они вспыхивали и загорались каким-то блеском, приближающимся к фанатизму, когда его внимание всецело поглощало что-то ясное именно для него, задерживаясь на прохожих, двери в здании, или поднимая с земли какой-то бытовой мусор: смятую банку пива, обрывок женских трусиков, осколок бутылочного стекла, детский сандалик, мужской дырявый носок, порванный пакет.
Хотя они тут же тускнели, если терялись некоторые смысловые оттенки, блёкли на чём-то неинтересным для него, отчего выражение лица становилось похожим на пуговичные глаза мёртвой селедки, когда она выпученным остекленевшим взором, в котором запечатлелось последнее, что она видела из той жизни, а затем стыло и безразлично взирает на остаток своего существования.
Потом ему встретилась девушка.
Просто она шла, а он увидел ее метров через десять.
Она напрямик пересекла параллельную улицу, поэтому оказалась впереди. Девушка была в джинсовой мини-юбке, стройная, с длинными волосами, как ему нравилось. Округлые, мягкие ягодицы перекатывались под юбочкой, ничего не скрывая от пристальных взоров.
— Неплохая задница. Кстати, да, — оценил он ее про себя.
— Можно даже сказать, очень хорошенькая…
Но тут почему-то донесся от неё мысленный отклик:
— Мужланы: ах эти ножки, ах эта задница…
— Да, это моя задница, точнее, моя любимая попочка.
— Вот вырасти сначала свою жопу, а потом приставай к честным девушкам. Ты хоть знаешь, сколько мне стоило — сделать такую попочку? А лазерная эпиляция, а коленочки, а педикюр?
— Нет? Ну и гуляй себе лесом, нищеброд!
Девушка, впереди его, гордо встряхнула красивыми волосами, отглаженными в дорогой парикмахерской, свернула за угол дома, покачивая крутыми бедрами.
Там находился элитный спа-салон, разумеется, с охраной.
Ну нет, так нет, хотя еще светло, стоит день, время только обеда.
Мысленный диалог с гордой девушкой он тоже принял как знак судьбы.
Еще встретились по дороге два пенсионера,
Он был худой, высокий, в помятой клетчатой рубашке, с палкой, на которую он опирался при ходьбе.
Низенькая бабушка держалась за руку того старика.
Старик ворчал, бабушка плакала, пряча горькие слёзы в платок.
Потом ему встретилась странная пара, шедшая под руку ему навстречу.
Издалека ему подумалось, что это идут два подростка в аляповатых одеждах: один вроде трезвый, другой парень сильной пьяный, или под наркотой.
Вон его как качает из стороны в сторону, выписывая немыслимые пируэты, а приятель еле-еле удерживает его в нормальном положении.
Но, приблизившись к ним, он понял, что всё оказалось не так;
Трезвый парень стал женщиной, лет сорока или больше того, некрасивой, от этого кажущейся изрядно помятой.
С лицом, отмеченным глубокими морщинами, будто она больна неизлечимо алкоголизмом, с короткой прической темно-рыжих волос отрезанных по плечи, в бесформенной одежде, под которой находилась худощавая фигура.
Другой же подросток, которого он принял за пьяного, превратился в молодую девушку. Хотя он с трудом опознал в ней именно девушку, даже вблизи. Выдавали пол, только небольшие грудки, прятавшиеся под какой-то застиранной футболкой с нарисованным длинноухим зайцем бледно рыжеватого цвета на белом фоне.
Её овалу лица без косметики, придавался вид мальчишеского выражения, почти безжизненное, без намека на тени эмоций, или проявления чего-нибудь такого, присущего обычным девушкам.
Заваливающаяся головка, словно происходил фантастический танец в абсурдном театре уродцев, склонялась как-то вбок и назад, по ходу движения, как трепещется неокрепший цветок под напором ветра, отчего казалось, будто тонкая детская шейка не в силах удержать её на одном месте.
Побелевшее бессмысленное лицо с короткой прической, какая была у изгрызенной злой судьбой хмурой матери, которая вела ее за руку, только волосы девушки были черные, и взлохмаченные по сторонам, будто ее не причесывали с неделю.
— Видимо у неё ДЦП, плюсом ещё слабоумие, — подумал он, замедлив шаг, рассматривая внимательней ту девушку.
Тут он заметил, что она посмотрела на него тоже.
Но ее взор, лишённый смысла, отчего казался обращённым в поразительную вечность, почему-то проник через него, насквозь, словно его тело, одежда, и он сам, обрели в этот момент свойство делаться прозрачней стекла.
Затем проходя мимо них, несчастной матери и её больной дочери, он зажмурился, быстро вдохнул их запахи, присущие только им.
Он пошел дальше, но обернулся, посмотреть, как они удаляются.
Неожиданно полил дождь, хотя до этого солнце лишь зашло за темные тучи, ничего не предвещало непогоду.
Рядом стоял дом с балконами, он встал под один из них.
Балкон получился как навес и спасение от дождя.
Ему спешить было некуда, поэтому он принялся наблюдать за опустевшей улицей, это тоже стало его второй привычкой.
Через некоторое время промытое небо прояснилось настолько, что уже не заливало улицы мутноватыми ручейками.
Тут он увидел их: двух каких-то собак и незнакомца с ними, показавшихся из поворота тротуара к боковым домам.
Сноровистые, четвероногие собаки в ошейниках, чёрная с коротким хвостом с большой пастью и седая собака поменьше, аккуратно обегали пятна луж на тротуаре, одновременно деловито обнюхивая интересные, на их взгляд, местечки.
Собак он ненавидел; во первых из-за непереносимой вони, во вторых, считая их своими конкурентами, ну а в третьих просто не любил из неприязни сложившейся с детства.
Поэтому не разбирался в породах собак, полагая их всех на одно лицо, точнее на одну оскаленную морду.
Чуть поодаль от них, под сплошными каплями дождя, немного повизгивая на неумелых поворотах, ехала инвалидная коляска с электроприводом.
Она вслед за собаками-поводырями для незрячих, тоже объезжала грязные лужи, в которых наверняка находились глубокие рытвины. Грозившие тем, что если не перевернётся хрупкая ненадёжная коляска с ездоком, то можно застрять всерьёз и надолго, где без посторонней помощи от других людей, уже никак не выкарабкаться.
Изредка, отбежавшие вперёд собаки недоумённо оглядывались на своего странного хозяина; обездвиженного, — но он же ведь как-то передвигался.
Вроде спрашивали собачьими взглядами, почему ты отстаешь от нас, коротколапый двуногий наш друг и повелитель?
Потом отворачивались, держа носы по ветру, неспешно трусили дальше, наглядно указывая дорогу куда-то туда.
Ездок следовал, конечно, за ними, то отставая, то двигаясь вместе с ними, дружной неразлучной троицей.
Слабая рука молодого парня лежала на подлокотнике коляски, где крепился джойстик управления.
Другая рука безвольно опущена вниз, к парализованному телу.
Голова, прикрытая промокшей кепкой, плотно прижатая к плечу, не поднималась наверх, даже от резких толчков на неровностях асфальта.
А в коляске громко играла музыка, причиной был портативный плеер, находившийся в ней.
Музыка оказалась грустной и знакомой, он узнал ее: песни Джо Дассена, про дождь, ещё про что-то, наверно про любовь.
Подул свежий влажный ветер, какой бывает после ненастий, освежающий природу и душу.
Бодрый ветерок с привкусом влаги доставил новый запах от человека, сидевшего в инвалидной коляске, поэтому ему невольно пришлось втянуть этот воздушный состав.
Он недовольно поморщился; дух от него был тяжелый, гнилостный, перепутанный с лекарствами и морфием, разил уже будущей смертью.
— Похоже, этому, недолго осталось, — подумал он равнодушно, сплюнул горькую слюну, выделившуюся от смердящей вони, немного постоял на месте, провожая его и собак взглядом, собираясь с мыслями, затем направился дальше.
Дождь уже перестал.
Почему-то в том районе, почти все проходившие люди мимо него, кроме той девушки гордячки, оказывались поломанными, искалеченными, искореженными старостью, измученными жизнью, либо какими-нибудь инвалидами, передвигающееся с помощью палочек, тростей, или же, под руку.
Его тянуло к таким человеческим отбросам, со стороны общества.
Хотя эти изуродованные тела не вызывали у него никаких чувств эмпатии, переживания, сочувствия.
От них, ему требовалось нечто иное.
Он принюхивался к ним, рассматривал, обращал внимание, — ведь от таких мучающихся людей шли необычные запахи, с привкусом чего-то знакомо-влекущего. Нет, не цветов, лосьонов, или духов. Вовсе нет.
Хотя о чем это он?…
Его помыслы поглощали запахи.
Они были всем, для него. Нет, не так.
Понимаете, — вообще всем, о чём можно себе представить;
запах роз, запах первой любви, даже запах сломанной целки у одной девочки, — он всё помнил, прятал, и таил в душе.
Запах асфальта, бетона, драки, кулаков, хотя они тоже бывают разные, выдранных волос, выбитых зубов, сломанных челюстей, он всё воспринимал как свое, родное.
То есть как само собой причитающее, вроде как идущее в нагрузку с самого детства, к его умениям и способностям.
Он не Суинни Тодд, нет, он...
Запахи, он похищал и становился их единственным обладателем.
Когда он шел, просто шел, ни чем не думая, то неосознанно срывал листочки с цветов, листья с кустарников акаций, можжевельников, или с кленов.
Автоматически нагибался, обрывал пахучие верхушки цветов с бутонами, лепестками или соцветиями, с уличных клумб и придомовых цветников.
Запахи, они очень разные.
Вот взять розу, сначала она пахнет так, а потом по-другому.
Он любил цветы и обволакивающие запахи от них.
Поэтому несколько лет назад, он устроился на работу в один круглосуточный цветочный салон, где продавали букеты.
Смены по ночам были редкими, денег платили мало, но ему на жизнь хватало.
Еще ему нравился специфический запах.
Это был запах боли, который выделяют все люди, но больше всего и насыщеннее, он исходил от больных, страдающих, инвалидов, калек, потерявших близких или себя, одним словом несчастных в жизни.
Хотя он предпочитал и обожал запах боли, плавно плывущий от молодых женщин, или от девушек, когда они испытывают саму боль: физическую, или моральную.
Нет, не такой запах, как в порно салонах, с услугами садо-мазо.
Там всё происходит не по-настоящему.
Один раз, это было давно, еще в юности, он побывал в одном салоне, заплатил накопленные за полгода деньги, сказал доставить удовольствие, а получился один пшик. Даже член не встал.
Что неудивительно, одна показуха, да подряд одни приторные духи. Твою медь, да где же они все этим прыскаются?
Но ничего, всё впереди, — поэтому едва дождавшись вечера, он вышел на охоту, направляясь к городскому парку с густыми кустарниками и деревьями, уже покрытыми молодыми весенними листочками…
Профайлеры, составляя портрет серийного убийцы, условно подразделяют их на «потрошителей», или на «душителей».
Определения понятны из самих слов, но ещё есть психологическая особенность: потрошители, кайфуют от вида самой крови, а душители наоборот её избегают.
Он же, так сказать, был универсалом в своем роде деятельности.
При удушении, жертва источала запах смерти, он его чувствовал и улавливал, тщательно запоминая при этом.
А кровь, при работе с острым ножом, запах крови, смешиваясь с запахом боли, образовывал парфюмерную композицию, который выдавал такой ошеломительный эффект, сравнимый с действием вдыхаемого наркотика через носовую полость. Поэтому он сам себя, звучно называл Парфюмером.
Маньяк, садист, насильник, психопат убийца, «потрошитель», — как-то не то, не звучит на слуху.
Вот Парфюмер, это уже, можно сказать, классика.
Ведь он, с подросткового возраста не любил своего имени, данное ему родителями после рождения, считая его слишком обыденным, очень тривиальным и неподходящим, для такого редкого индивидуума как он сам.
Поэтому при встречах и знакомствах, не любил представляться по имени, придумывая себе какое-то прозвище, новое имя, или просто говорил о себе, что он без имени, или Безымянный.
Кроме того эффекта с запахом, он испытывал долгий продолжительный оргазм, даже не вступая в половой контакт с жертвой: сперма извергалась наружу, самопроизвольно…
… Тут он поднял голову, втянул носом запах, идущий от течки самки, молодой менструальной крови.
Нет, она, пока эта самка была вдалеке, в метрах семидесяти, или более того. Самочка, она шла впереди его.
Он подкрался ближе, втянул носом воздух.
Да, это она. Тот вариант, который он сегодня ищет.
Молодая, шатенка, с хорошей жопкой, и с течкой.
Ещё на ней не оказалось белой одежды.
Это тоже стало решающим фактором выбора.
Запах крови от ее задницы в синих джинсах, он почувствовал сразу, также будущие стоны, свой предстоящий оргазм.
— Тампоны, прокладки, — брехня! — размышлял он сам с собой о всяких второстепенных мелочах.
— Это так, фикция, одно дерьмо, которым все люди подтираются.
Дерьмо! Запах боли, вот что ясно и привлекательно.
— Да будет всем известно, человек в приступе ярости источает один запах, в любви другой. Эндорфины называются.
Так вот, они вызывают химическую реакцию, на кожном потоотделении человека.
Особенно на подмышковых и лобковых железах
Ну, которого потом, люблю. По-своему.
А сначала наслаждаюсь запахом. Запахом жизни, и боли.
— Нет, я не педофил. Пробовал, пару раз. Не прокатило. Они всё плачут и плачут. Никакой боли, никакого явного запаха…»
Он так не хотел. Тогда детей пришлось просто придушить, и бросить ни с чем.
Ещё недавно ему снилось, будто кто-то стучит в его дверь.
Как бы невзначай, точно проверяя, если тут кто на месте, или живой. Он его слышал, такой разборчивый стук:
— Тук-тук, тук-тук.
Стук повторялся долго, не один раз, как бывает в кошмарах.
Он понял, что находится во сне, и проснулся.
Было жарко, но он ощутил себя в холодном поту.
Пот был липким и неприятный, пах страхом.
Он поморщился от гнетущих воспоминаний.
Ничего, ничего, сегодня пришло моё время.
Ведь ещё днем прогуливаясь по городу, возле рынка, он встретил одну бабку, она вывернулась из-за угла, словно вырастая из-под земли.
— Здорово милок!
— Здорово бабуль. Как ваше ничего? — пожилых людей он уважал. Тем более, что ранее они были знакомы.
Почти знакомы: она встречалась ему каждый раз на пути, когда он днем бродил по рынку. При этом просила денег на хлеб, на пирожок, «на молочко», или «на покушать», что-то рассказывала, или делала что-то еще.
Деньги он ей давал, не отказывая никогда, кладя несколько монет в пустой картонный стаканчик, хотя у самого иногда бывало туго с деньгами.
Стакан оказывался коричневого окраса, был предназначен для «кофе на вынос», от него отходил далекий запашок того крепкого дорогого кофе, еще до того как он был выпит, стаканчик выкинут в специальную урну, а затем подобран той ненормальной старухой.
Когда они повстречались в первый раз, то «Оно» тоже произошло в первый раз, и конечно, удачно.
Такие нежданные встречи стали для него хорошими знаками судьбы.
Тогда, эта бабка, выскочила прямо из-под идущих зевак, покупателей и просто прохожих, неожиданно подскочила к нему, поднеся стаканчик из-под кофе, в котором бренчала мелочь:
— Милок, милок, а подай денежку!
Он оторвался от мыслей и оглядел бабку, одетую столь же смешно и нелепо, как и он.
Она тоже смотрела на него, на его лицо, на его руки, на его глаза, — ее взгляд был направлен на всё одновременно.
А цвет глаз столь же непонятен: то они становились ярко синие, то глубоко черные.
Как и форма: вот они раскосые, или вот узкие, а сейчас круглые и большие.
Ещё в них, в бабкиных глазках сначала появилось сплошное сумасшествие, которое проскальзывает в глазах обычных сумасшедших.
Поэтому он подумал, что она да, именно из такой породы.
Но через минуту его мнение изменилось.
В ее морщинистых глазках, плясало безумие, но вот оно исчезает, светиться ум, мудрость, проницательность, и бог весть что ещё, вроде провидения, что ли: когда бабка стала говорить нечто странное и умное. Но тут же прерывалась, чтобы отпустить какую-нибудь похабную шуточку, или скабрезный случай.
Ее головка седыми волосами обвязанная куцым платочком запрокидывается к верху, и вот она заливается звонким задорным смехом, над отпущенной шуткой, при этом в ее глазах начинает светиться молодость.
В тот момент он принюхался, улавливая даже запах молодости, исходящей от ее тощей сухопарой фигурки, облаченную в кофту, надетой поверх какого-то ромбического балахона.
До этого, он проверял и помнил, от нее стоял запах обычной старости, ничего больше. Так пахнут абсолютно все пожилые женщины.
В конце мая, когда наступил тот субботний день, не очень молодой мужчина без имени, в возрасте эдак приблизительно под сорок лет, брёл по немноголюдной улице. Он пребывал в одежде серых тонов, да в неряшливом виде, который ему придавали свисающие отросшие волосы из-под заезженной бейсболки на глаза.
Его тонкие губы иногда заметно шевелились, будто он вел внутренний диалог, напевал хитовую песню, или что-то беззвучно рассказывал незримому собеседнику.
Походка кричала о бесцельности хождения, когда он загребал кроссовками по асфальту, и также задумчиво тащился дальше, в неизвестном направлении, никого не замечая вокруг себя.
Благо он бродил в районе «старого города», где были лишь жилые дома не выше двух этажей вместе со зданиями, немногочисленным автомобильном движением, таким же количеством попадающихся ему навстречу людей.
Нет, хотя зачем, он наткнулся кое на кого, потом почти наступил ногой, но вовремя спохватился, будто ему подсказала интуиция: тут чего-то не так.
Вот, к примеру, это что-то, оказалось котом; вальяжно, почти развалясь и по-хозяйски, сидевшим на середине тротуара, возле крылечка придомового магазина.
Поведение кота осуществлялось совершенно наглым образом, по отношению к остальным прохожим, не уступая никому дорогу, даже старикам.
Кот, это был точно кот, ничуть не испугался его, и его занесенной ноги над ним.
Он убрал ногу, взглянул на здорового кота: его окрас был весь черным, только мордочка чуть белая.
А кот, уже давно не отрываясь, неотступно смотрел яркими зелеными глазищами, будто что-то знал про него нечто постыдное, чего нужно скрывать от всех людей.
— Привет кот. Как ты?
В ответ кот открыл пасть и лениво зевнул.
— Кот, пойдешь со мной? — спросил он его.
Кот помотал башкой, задрал толстый хвост, непонятно что проурчал басом, и потерся об ногу.
Он потрепал его по усатой лобастой голове, на лохматой холке был надет домашний кожаный ошейник.
— До свидания, кот.
Кот ощерил зубы в зловещей ухмылке, помахал ему лапой с когтями.
Нет, так и было: кот улыбнулся и помахал лапой. На прощание.
Ничего странного, очередной знак судьбы, хотя и без этого необычного кота, он предчувствовал, что именно сегодня что-то должно случиться важное, почти открытие для него, или когда должно произойти решающее поворотное событие всей жизни.
Его необычно длинная шея, прикрепленная к худосочному туловищу, иногда изгибалась и поворачивалась, словно гибкий шланг от аппарата глотания «кишки», следуя за объектом внимания, а носовые крылья время от времени нервно подергивались, как у поисковой собаки, когда она берёт след.
Узкое скуластое лицо с выдающейся челюстью, она придавала ему вид современного питекантропа, на котором светились угрюмые глаза в потемневших глазницах, неопределенного серого цвета.
Но внезапно они вспыхивали и загорались каким-то блеском, приближающимся к фанатизму, когда его внимание всецело поглощало что-то ясное именно для него, задерживаясь на прохожих, двери в здании, или поднимая с земли какой-то бытовой мусор: смятую банку пива, обрывок женских трусиков, осколок бутылочного стекла, детский сандалик, мужской дырявый носок, порванный пакет.
Хотя они тут же тускнели, если терялись некоторые смысловые оттенки, блёкли на чём-то неинтересным для него, отчего выражение лица становилось похожим на пуговичные глаза мёртвой селедки, когда она выпученным остекленевшим взором, в котором запечатлелось последнее, что она видела из той жизни, а затем стыло и безразлично взирает на остаток своего существования.
Потом ему встретилась девушка.
Просто она шла, а он увидел ее метров через десять.
Она напрямик пересекла параллельную улицу, поэтому оказалась впереди. Девушка была в джинсовой мини-юбке, стройная, с длинными волосами, как ему нравилось. Округлые, мягкие ягодицы перекатывались под юбочкой, ничего не скрывая от пристальных взоров.
— Неплохая задница. Кстати, да, — оценил он ее про себя.
— Можно даже сказать, очень хорошенькая…
Но тут почему-то донесся от неё мысленный отклик:
— Мужланы: ах эти ножки, ах эта задница…
— Да, это моя задница, точнее, моя любимая попочка.
— Вот вырасти сначала свою жопу, а потом приставай к честным девушкам. Ты хоть знаешь, сколько мне стоило — сделать такую попочку? А лазерная эпиляция, а коленочки, а педикюр?
— Нет? Ну и гуляй себе лесом, нищеброд!
Девушка, впереди его, гордо встряхнула красивыми волосами, отглаженными в дорогой парикмахерской, свернула за угол дома, покачивая крутыми бедрами.
Там находился элитный спа-салон, разумеется, с охраной.
Ну нет, так нет, хотя еще светло, стоит день, время только обеда.
Мысленный диалог с гордой девушкой он тоже принял как знак судьбы.
Еще встретились по дороге два пенсионера,
Он был худой, высокий, в помятой клетчатой рубашке, с палкой, на которую он опирался при ходьбе.
Низенькая бабушка держалась за руку того старика.
Старик ворчал, бабушка плакала, пряча горькие слёзы в платок.
Потом ему встретилась странная пара, шедшая под руку ему навстречу.
Издалека ему подумалось, что это идут два подростка в аляповатых одеждах: один вроде трезвый, другой парень сильной пьяный, или под наркотой.
Вон его как качает из стороны в сторону, выписывая немыслимые пируэты, а приятель еле-еле удерживает его в нормальном положении.
Но, приблизившись к ним, он понял, что всё оказалось не так;
Трезвый парень стал женщиной, лет сорока или больше того, некрасивой, от этого кажущейся изрядно помятой.
С лицом, отмеченным глубокими морщинами, будто она больна неизлечимо алкоголизмом, с короткой прической темно-рыжих волос отрезанных по плечи, в бесформенной одежде, под которой находилась худощавая фигура.
Другой же подросток, которого он принял за пьяного, превратился в молодую девушку. Хотя он с трудом опознал в ней именно девушку, даже вблизи. Выдавали пол, только небольшие грудки, прятавшиеся под какой-то застиранной футболкой с нарисованным длинноухим зайцем бледно рыжеватого цвета на белом фоне.
Её овалу лица без косметики, придавался вид мальчишеского выражения, почти безжизненное, без намека на тени эмоций, или проявления чего-нибудь такого, присущего обычным девушкам.
Заваливающаяся головка, словно происходил фантастический танец в абсурдном театре уродцев, склонялась как-то вбок и назад, по ходу движения, как трепещется неокрепший цветок под напором ветра, отчего казалось, будто тонкая детская шейка не в силах удержать её на одном месте.
Побелевшее бессмысленное лицо с короткой прической, какая была у изгрызенной злой судьбой хмурой матери, которая вела ее за руку, только волосы девушки были черные, и взлохмаченные по сторонам, будто ее не причесывали с неделю.
— Видимо у неё ДЦП, плюсом ещё слабоумие, — подумал он, замедлив шаг, рассматривая внимательней ту девушку.
Тут он заметил, что она посмотрела на него тоже.
Но ее взор, лишённый смысла, отчего казался обращённым в поразительную вечность, почему-то проник через него, насквозь, словно его тело, одежда, и он сам, обрели в этот момент свойство делаться прозрачней стекла.
Затем проходя мимо них, несчастной матери и её больной дочери, он зажмурился, быстро вдохнул их запахи, присущие только им.
Он пошел дальше, но обернулся, посмотреть, как они удаляются.
Неожиданно полил дождь, хотя до этого солнце лишь зашло за темные тучи, ничего не предвещало непогоду.
Рядом стоял дом с балконами, он встал под один из них.
Балкон получился как навес и спасение от дождя.
Ему спешить было некуда, поэтому он принялся наблюдать за опустевшей улицей, это тоже стало его второй привычкой.
Через некоторое время промытое небо прояснилось настолько, что уже не заливало улицы мутноватыми ручейками.
Тут он увидел их: двух каких-то собак и незнакомца с ними, показавшихся из поворота тротуара к боковым домам.
Сноровистые, четвероногие собаки в ошейниках, чёрная с коротким хвостом с большой пастью и седая собака поменьше, аккуратно обегали пятна луж на тротуаре, одновременно деловито обнюхивая интересные, на их взгляд, местечки.
Собак он ненавидел; во первых из-за непереносимой вони, во вторых, считая их своими конкурентами, ну а в третьих просто не любил из неприязни сложившейся с детства.
Поэтому не разбирался в породах собак, полагая их всех на одно лицо, точнее на одну оскаленную морду.
Чуть поодаль от них, под сплошными каплями дождя, немного повизгивая на неумелых поворотах, ехала инвалидная коляска с электроприводом.
Она вслед за собаками-поводырями для незрячих, тоже объезжала грязные лужи, в которых наверняка находились глубокие рытвины. Грозившие тем, что если не перевернётся хрупкая ненадёжная коляска с ездоком, то можно застрять всерьёз и надолго, где без посторонней помощи от других людей, уже никак не выкарабкаться.
Изредка, отбежавшие вперёд собаки недоумённо оглядывались на своего странного хозяина; обездвиженного, — но он же ведь как-то передвигался.
Вроде спрашивали собачьими взглядами, почему ты отстаешь от нас, коротколапый двуногий наш друг и повелитель?
Потом отворачивались, держа носы по ветру, неспешно трусили дальше, наглядно указывая дорогу куда-то туда.
Ездок следовал, конечно, за ними, то отставая, то двигаясь вместе с ними, дружной неразлучной троицей.
Слабая рука молодого парня лежала на подлокотнике коляски, где крепился джойстик управления.
Другая рука безвольно опущена вниз, к парализованному телу.
Голова, прикрытая промокшей кепкой, плотно прижатая к плечу, не поднималась наверх, даже от резких толчков на неровностях асфальта.
А в коляске громко играла музыка, причиной был портативный плеер, находившийся в ней.
Музыка оказалась грустной и знакомой, он узнал ее: песни Джо Дассена, про дождь, ещё про что-то, наверно про любовь.
Подул свежий влажный ветер, какой бывает после ненастий, освежающий природу и душу.
Бодрый ветерок с привкусом влаги доставил новый запах от человека, сидевшего в инвалидной коляске, поэтому ему невольно пришлось втянуть этот воздушный состав.
Он недовольно поморщился; дух от него был тяжелый, гнилостный, перепутанный с лекарствами и морфием, разил уже будущей смертью.
— Похоже, этому, недолго осталось, — подумал он равнодушно, сплюнул горькую слюну, выделившуюся от смердящей вони, немного постоял на месте, провожая его и собак взглядом, собираясь с мыслями, затем направился дальше.
Дождь уже перестал.
Почему-то в том районе, почти все проходившие люди мимо него, кроме той девушки гордячки, оказывались поломанными, искалеченными, искореженными старостью, измученными жизнью, либо какими-нибудь инвалидами, передвигающееся с помощью палочек, тростей, или же, под руку.
Его тянуло к таким человеческим отбросам, со стороны общества.
Хотя эти изуродованные тела не вызывали у него никаких чувств эмпатии, переживания, сочувствия.
От них, ему требовалось нечто иное.
Он принюхивался к ним, рассматривал, обращал внимание, — ведь от таких мучающихся людей шли необычные запахи, с привкусом чего-то знакомо-влекущего. Нет, не цветов, лосьонов, или духов. Вовсе нет.
Хотя о чем это он?…
Его помыслы поглощали запахи.
Они были всем, для него. Нет, не так.
Понимаете, — вообще всем, о чём можно себе представить;
запах роз, запах первой любви, даже запах сломанной целки у одной девочки, — он всё помнил, прятал, и таил в душе.
Запах асфальта, бетона, драки, кулаков, хотя они тоже бывают разные, выдранных волос, выбитых зубов, сломанных челюстей, он всё воспринимал как свое, родное.
То есть как само собой причитающее, вроде как идущее в нагрузку с самого детства, к его умениям и способностям.
Он не Суинни Тодд, нет, он...
Запахи, он похищал и становился их единственным обладателем.
Когда он шел, просто шел, ни чем не думая, то неосознанно срывал листочки с цветов, листья с кустарников акаций, можжевельников, или с кленов.
Автоматически нагибался, обрывал пахучие верхушки цветов с бутонами, лепестками или соцветиями, с уличных клумб и придомовых цветников.
Запахи, они очень разные.
Вот взять розу, сначала она пахнет так, а потом по-другому.
Он любил цветы и обволакивающие запахи от них.
Поэтому несколько лет назад, он устроился на работу в один круглосуточный цветочный салон, где продавали букеты.
Смены по ночам были редкими, денег платили мало, но ему на жизнь хватало.
Еще ему нравился специфический запах.
Это был запах боли, который выделяют все люди, но больше всего и насыщеннее, он исходил от больных, страдающих, инвалидов, калек, потерявших близких или себя, одним словом несчастных в жизни.
Хотя он предпочитал и обожал запах боли, плавно плывущий от молодых женщин, или от девушек, когда они испытывают саму боль: физическую, или моральную.
Нет, не такой запах, как в порно салонах, с услугами садо-мазо.
Там всё происходит не по-настоящему.
Один раз, это было давно, еще в юности, он побывал в одном салоне, заплатил накопленные за полгода деньги, сказал доставить удовольствие, а получился один пшик. Даже член не встал.
Что неудивительно, одна показуха, да подряд одни приторные духи. Твою медь, да где же они все этим прыскаются?
Но ничего, всё впереди, — поэтому едва дождавшись вечера, он вышел на охоту, направляясь к городскому парку с густыми кустарниками и деревьями, уже покрытыми молодыми весенними листочками…
Профайлеры, составляя портрет серийного убийцы, условно подразделяют их на «потрошителей», или на «душителей».
Определения понятны из самих слов, но ещё есть психологическая особенность: потрошители, кайфуют от вида самой крови, а душители наоборот её избегают.
Он же, так сказать, был универсалом в своем роде деятельности.
При удушении, жертва источала запах смерти, он его чувствовал и улавливал, тщательно запоминая при этом.
А кровь, при работе с острым ножом, запах крови, смешиваясь с запахом боли, образовывал парфюмерную композицию, который выдавал такой ошеломительный эффект, сравнимый с действием вдыхаемого наркотика через носовую полость. Поэтому он сам себя, звучно называл Парфюмером.
Маньяк, садист, насильник, психопат убийца, «потрошитель», — как-то не то, не звучит на слуху.
Вот Парфюмер, это уже, можно сказать, классика.
Ведь он, с подросткового возраста не любил своего имени, данное ему родителями после рождения, считая его слишком обыденным, очень тривиальным и неподходящим, для такого редкого индивидуума как он сам.
Поэтому при встречах и знакомствах, не любил представляться по имени, придумывая себе какое-то прозвище, новое имя, или просто говорил о себе, что он без имени, или Безымянный.
Кроме того эффекта с запахом, он испытывал долгий продолжительный оргазм, даже не вступая в половой контакт с жертвой: сперма извергалась наружу, самопроизвольно…
… Тут он поднял голову, втянул носом запах, идущий от течки самки, молодой менструальной крови.
Нет, она, пока эта самка была вдалеке, в метрах семидесяти, или более того. Самочка, она шла впереди его.
Он подкрался ближе, втянул носом воздух.
Да, это она. Тот вариант, который он сегодня ищет.
Молодая, шатенка, с хорошей жопкой, и с течкой.
Ещё на ней не оказалось белой одежды.
Это тоже стало решающим фактором выбора.
Запах крови от ее задницы в синих джинсах, он почувствовал сразу, также будущие стоны, свой предстоящий оргазм.
— Тампоны, прокладки, — брехня! — размышлял он сам с собой о всяких второстепенных мелочах.
— Это так, фикция, одно дерьмо, которым все люди подтираются.
Дерьмо! Запах боли, вот что ясно и привлекательно.
— Да будет всем известно, человек в приступе ярости источает один запах, в любви другой. Эндорфины называются.
Так вот, они вызывают химическую реакцию, на кожном потоотделении человека.
Особенно на подмышковых и лобковых железах
Ну, которого потом, люблю. По-своему.
А сначала наслаждаюсь запахом. Запахом жизни, и боли.
— Нет, я не педофил. Пробовал, пару раз. Не прокатило. Они всё плачут и плачут. Никакой боли, никакого явного запаха…»
Он так не хотел. Тогда детей пришлось просто придушить, и бросить ни с чем.
Ещё недавно ему снилось, будто кто-то стучит в его дверь.
Как бы невзначай, точно проверяя, если тут кто на месте, или живой. Он его слышал, такой разборчивый стук:
— Тук-тук, тук-тук.
Стук повторялся долго, не один раз, как бывает в кошмарах.
Он понял, что находится во сне, и проснулся.
Было жарко, но он ощутил себя в холодном поту.
Пот был липким и неприятный, пах страхом.
Он поморщился от гнетущих воспоминаний.
Ничего, ничего, сегодня пришло моё время.
Ведь ещё днем прогуливаясь по городу, возле рынка, он встретил одну бабку, она вывернулась из-за угла, словно вырастая из-под земли.
— Здорово милок!
— Здорово бабуль. Как ваше ничего? — пожилых людей он уважал. Тем более, что ранее они были знакомы.
Почти знакомы: она встречалась ему каждый раз на пути, когда он днем бродил по рынку. При этом просила денег на хлеб, на пирожок, «на молочко», или «на покушать», что-то рассказывала, или делала что-то еще.
Деньги он ей давал, не отказывая никогда, кладя несколько монет в пустой картонный стаканчик, хотя у самого иногда бывало туго с деньгами.
Стакан оказывался коричневого окраса, был предназначен для «кофе на вынос», от него отходил далекий запашок того крепкого дорогого кофе, еще до того как он был выпит, стаканчик выкинут в специальную урну, а затем подобран той ненормальной старухой.
Когда они повстречались в первый раз, то «Оно» тоже произошло в первый раз, и конечно, удачно.
Такие нежданные встречи стали для него хорошими знаками судьбы.
Тогда, эта бабка, выскочила прямо из-под идущих зевак, покупателей и просто прохожих, неожиданно подскочила к нему, поднеся стаканчик из-под кофе, в котором бренчала мелочь:
— Милок, милок, а подай денежку!
Он оторвался от мыслей и оглядел бабку, одетую столь же смешно и нелепо, как и он.
Она тоже смотрела на него, на его лицо, на его руки, на его глаза, — ее взгляд был направлен на всё одновременно.
А цвет глаз столь же непонятен: то они становились ярко синие, то глубоко черные.
Как и форма: вот они раскосые, или вот узкие, а сейчас круглые и большие.
Ещё в них, в бабкиных глазках сначала появилось сплошное сумасшествие, которое проскальзывает в глазах обычных сумасшедших.
Поэтому он подумал, что она да, именно из такой породы.
Но через минуту его мнение изменилось.
В ее морщинистых глазках, плясало безумие, но вот оно исчезает, светиться ум, мудрость, проницательность, и бог весть что ещё, вроде провидения, что ли: когда бабка стала говорить нечто странное и умное. Но тут же прерывалась, чтобы отпустить какую-нибудь похабную шуточку, или скабрезный случай.
Ее головка седыми волосами обвязанная куцым платочком запрокидывается к верху, и вот она заливается звонким задорным смехом, над отпущенной шуткой, при этом в ее глазах начинает светиться молодость.
В тот момент он принюхался, улавливая даже запах молодости, исходящей от ее тощей сухопарой фигурки, облаченную в кофту, надетой поверх какого-то ромбического балахона.
До этого, он проверял и помнил, от нее стоял запах обычной старости, ничего больше. Так пахнут абсолютно все пожилые женщины.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
Находясь дома, он не находил себе место, перечитывая толстую тетрадь в твердом переплете, с записями о ранее полученных запахах от каждой особи.
Ведь каждый эпизод, с самой первой жертвы, был тщательно записан, какие при этом были испытаны ощущения, а парфюмерная композиция разобрана по деталям: в каких пропорциях, в каких долях.
На что похоже: на запах лаванды, или присутствовал жасмин, а тут можжевельник.
Фу, здесь неудача, — одна прелая солома, но тогда особь сильно обсикалась. Хотя это произошло от его неопытности.
Ещё, он знал, по криминальной статистики, разумеется, секретной для всего общества, является то, что на территории России, каждый день, и в одно время действуют двести серийных убийц.
Поэтому он не считал себя каким-то уникальным, вполне обычным человеком, которому почему-то требовалось убивать людей.
По сравнению с другими серийными убийцами, он не превзошел их по количеству, на его счету выходило всего каких-то жалких два десятка, не считая тех двух девочек.
Да и то, для небольшого города с населением чуть более ста тысяч человек, это уже было перебором.
Он знал, что его ищут и очень давно.
В цветочный салон, где он работал, по ночам заезжал полицейский патруль со знакомым сержантиком патрульно-постовой службы.
Ну как знакомый? Так, вроде бы ни о чём.
Он делал ему букет цветов, для очередной любовницы, на хату которой ментяра заваливался во время ночного дежурства для быстрого перепихона.
Конечно, букет для него делался бесплатно, а тот старший сержант, во время этого дела болтал о том, о сём, сливая капельки оперативной информации: что в городе введен какой-то план, фланируют по парку и везде, подсадные девушки полицейские, на усиление приехала из столицы группа оперативных ищеек и так далее и так далее.
Конечно, он уходил на дно на долгие месяцы, прекращая свои деяния. Особенно в зимний период, весной или осенью, когда очень холодно.
Он простужался, обоняние толком не работало, какой ему был смысл?
А вот когда теплело, он просыпался, точнее, пробуждалось ненасытное чутье, снова гнало его на охоту.
В это время он чувствовал себя неукротимым хищником.
Он просмотрел вырезки из газет о себе самом, полистал в интернете криминальные сайты, — время шло медленно, словно стояло на месте.
Он вышел из дома заранее, перед вечером, в светлое время суток.
Его сущность пела в священном трепете, тело было напряжено и звенело как струна, а чутье дразнило, кружило, и неуклонно вёло вперед, предвкушая новые ощущения.
Как обычно, он не спеша прошелся возле парка, затем зашел на территорию, посидел на скамейках, наблюдая за парочками и одиночками женского пола. Постоял, полюбовался на фонтан, прошелся по парковым аллеям, почитал объявления и разные лозунги.
Он избегал новых маршрутов.
Конечно, это повторение, но там был изучен каждый потайной уголок, каждое укромное местечко.
Было еще светло на аллеях, когда он приметил ту самку.
Он решил проследовать за ней: она шла, стремительно удаляясь от окрестностей парка, иногда доставала из сумочки телефон, быстро говорила в него, затем нервно кидала его обратно в сумочку, вытирая платочком глаза от потёкшей туши.
Она шла впереди, он чуть поотстав, не так чтобы было слишком заметно, но нет так, чтобы потерять ее совсем из виду, поэтому упустить подходящий момент для «эфирного знакомства», он так это называл.
Помимо всего этого, у него была цель, высшая цель.
Почти неприкасаемая для обычного человечка.
Он чувствовал, или предвидел, как та бабка с рынка, что есть следующий уровень, на который требуется перейти, чтобы познать истинный Запах. Запах Бога, того самого божественного амбре, который создаёт саму жизнь.
Для него это представлялось примерно так:
Человек, в виде крупного мужчины в возрасте, почему-то с тупым выражением и лицом его отца, обладает невиданной энергией.
Животной звериной жизненной энергией, какая бывает у свиней, которых забивают на свиноферме.
В детстве он видел эту свиноферму: с отцом, по пути в пригородную дачу, они всегда проходили по одной дороге, мимо высокого кирпичного забора.
Из-за того забора постоянно долетали жуткие крики.
Там жили добрые хрюшки, он знал про это, ведь он про них сказку читал про «волка и трех поросят», но они, как и люди, не хотели умирать.
Поэтому все поросята, сначала жалобно хрюкали в предчувствие беды, а через минуту выбранная жертва так пронзительно кричала от боли. В этот момент все остальные свиньи тоже оглушительно вопили на свинячьем языке, выражая протест против смерти, переживая от горя и жалости к собрату по несчастью, а потом раздавался ужасный хрип убитого поросенка, и всё.
Остальные свиньи ненадолго замолкали передохнуть, или словно давая по убитому собрату поминальную минуту молчания, поэтому наступала гробовая тишина.
Он начинал плакать, а отец, что с него взять, начинал веселиться, подсмеиваться, подтрунивать над ним, над бедной хрюшкой: мол, выйдет сегодня из неё хороший наваристый суп с мясными ребрышками, или вкусный гуляш с картошкой.
Через некоторое время, всё повторялось заново: из-за забора вновь неслись ужасные крики.
Но они отдалялись, так как они с отцом уходили прочь, от этого забора, от этой свинофермы, откуда звуки страданий постепенно угасали.
Он, будучи мальчиком, ненавидел ходить в тот пригородный сад.
Именно по этой причине, издаваемых страшных звуках.
Но отец, почти каждый день летом, силком брал его за руку и тащил, водил его, водил и водил, мимо высокого кирпичного забора, оштукатуренного и покрашенного в белый жертвенный цвет.
А ужасные крики от несчастных хрюшек несли за собой всепоглощающие запахи, запах смерти и невыразимых мучений.
Чуть впоследствии, в школьном возрасте, как оказалось, он научился, то есть само собой у него открылся дар, чувствовать запахи, как они есть на самом деле.
Он не был уверен, что это чудесный дар, который должен приносит людям счастье, только знал, что это нечто запретное и пока блаженное действо, будто пока недоступного секса с девочками, и вроде непоколебимой влекущей к себе маниакальной способности, когда нельзя ее отменить.
Ведь маньяк, происходит от слова «мания».
Но не важно, это случилось давно, а он не любил вспоминать, то детство.
Кстати, белый цвет, с того времени, он тоже возненавидел, как и белые цветы, в том числе девушек блондинок, и одетых во что-то белое.
Так вот: человек, с глуповатым лицом отца, обладал дюжей энергией, она была похожа на его сотню парфюмерных шедевров, нет, на тысячу, или даже на миллион, в общем, немыслимое число.
Задачей ставилось заполучение этой дикой невиданной силы.
Но как? Главным условием было, то что, обладатель энергии, должен сам, добровольно, отдать ему эту субстанцию.
Как те хрюшки, со свинофермы, когда они тупо вертят мордами, и потом тупо идут на забой под нож страшного мясника.
Но насилие, вроде «эфирного знакомства» нельзя применять.
Тогда как? Тоже стоял вопрос.
Он точно не знал, но как будто это надо проделывать под воздействием гипноза, внушения, или чего-то такого, вроде отдавание могучих мысленных приказов выбранной жертве.
Результат не заставит себя ждать; он станет, он станет, самым, самым…
Его мысли сбились, в ушах слышались стоны: то ли тех хрюшек из детства, то ли будущие стоны и хрипы избранной девушки.
Самка шла пешком, заметно прихрамывая, то ли от усталости, то ли от природной хромоты, двигаясь по всёй видимости, в другой район города.
— Ничего, ничего, — повторил он про себя, — прогуляюсь немного, есть ещё время…
Запах ее крови, — он будоражил мозг, сбивал дыхание, въедался в глаза, пьянил обоняние, отключая все меры предосторожности и странный совет бабки.
Да плевать!!... Сторож, — да иди ты к черту!
Сегодня, всё равно Она будет у меня, да пускай там находиться сто сторожей из садиков!
Он ее не упустит. Нет, ни за что…
Ведь так предсказано самой бабкой.
А значит это судьба. Просто надо немного остерегаться какого-то там непонятного сторожа, и всего-то делов.
Они шли друг за другом по пешеходной дорожке, проложенной вдоль автомобильной трассы, связывающей все городские районы.
Постепенно смеркалось, солнце уходило к закату за горизонты многоэтажек, и построенных зданий.
Иногда, он, набрав скорость шага, сильно приближался к девушке.
Поэтому ему время от времени, приходилось замедляться, для этого требовалась сойти с асфальтовой дорожки, затем нагнутся к земле, чтобы сорвать соцветие ромашки с луга, где растет обычная трава.
Или задумчиво постоять возле кустарника, обрывая листочки, поднося их к ноздрям, не отводя взгляда от выбранной самки.
Тут включилось освещение трассы.
Загорелись светильники на согнутых высоких столбах, освещая, сначала неярким светом, основную дорогу в несколько полос, заодно прилегающую прогулочную дорожку, на которой то и дело проходили праздные люди.
Вдруг его внимание отвлеклось от преследуемой особи: причиной стал посторонний запах и что-то еще, идущее навстречу ему.
Запах вонял невыносимой псиной, он и исходил от необычно большущей собаки, которая рыскала по обеим сторонам дорожки, то старательно вынюхивая места на земле, то иногда поднимая одну лапу к верху.
Но всегда прибегая назад обратно, к своему безмолвному хозяину.
Он, и хозяин, неизбежно сближались друг с другом, как и та собака.
Когда между ними оставалась метров пять, громадная собака, может овчарка или кто-то еще из больших пород, — псина бросилась к нему, уставясь, через глаза прямо ему в душу, скаля клыки, одновременно злобно рыча, свесив наружу длинный пыхчащий язык.
— Ты охренел?! Убери пса!
— Завалю ведь сучью тварь!!
Заорал он в ужасе, сжимая в потной ладони приготовленный нож, с выщёлкиваемым длинным лезвием, острым как бритва.
Сегодня ведь только правил на точильном бруске.
Хозяин мановением руки отогнал пса в сторону, теперь стоял на месте, будто замерев и ожидая его.
Он приблизился к нему вплотную, внимательно рассматривая его внешность, да и вообще, ведь можно ещё понюхать запах.
Мужчина получился выше его в росте, широкоплечий, со смуглым лицом, отдающим четкой желтизной, поэтому от этого он становился почему-то похожим на мексиканца.
Вдобавок к этому, на его лице находились солнцезащитные очки, несмотря на вечернюю темноту.
Не хватало для полного сходства только шляпы сомбреро, и небольшой чуть отросшей, но очень густой щетины на щеках и на квадратном подбородке.
В крупных блестящих линзах очков незнакомца, сдвоено отражался он сам, его лицо с капельками пота, черная бейсболка, скрывающая верхнюю часть головы и немного силуэт напряженной фигуры.
Он опустил голову и принюхался.
Запах от незнакомца присутствовал, но какой-то неестественный.
Он был подобен на нечто пугающее своей простейшей бездушностью, как у заводской машины, или на робота, только похожего на человека.
— Идешь к сторожу? — флегматично спросил его хозяин пса с испанским акцентом.
— Да ты кто такой, мать твою??!
— Зевс — место! — приказал незнакомец, затем выговорил:
— Я Тахо. А тебе нравиться чувствовать боль, самому? — с каким-то безразличием спросил мужчина.
— Какая нахрен боль??! Иди к дьяволу, Тахо! Лучше следи за псиной, гребаный мексикашка!
Он со злостью выкрикнул, попытался оттолкнуть мужчину с дороги, но не получилось; незнакомец оказался необычно тяжелым, будто весил добрые две сотни килограммов.
Поэтому он обежал его, бросился за ускользаемый жертвой, которая тем временем благополучно отдалялась от него.
Теперь, на бегу, он думал, как же здорово он налажал: ведь кровь самки делалась не от обычной течки, а отчего-то другого.
Как он мог такое спутать, черт возьми??!
Но он догадался, хотя раньше с этим не сталкивался.
Запах кровавых выделений происходил, скорее всего, от недавно перенесенного аборта.
Боль… , а значит она заранее испытала боль; физическую, и, что не мало важно, душевную боль.
Он потерял ее из вида.
Он бежал, потом останавливался, припадал к асфальту, принюхивался к тяжелым запахам и вони, исходившей от уличных урн и контейнеров для мусора.
Эта неистребимая вонь сбивала его со следа
Но охотничий азарт не позволял ему отступиться от выбранной цели.
— Да где она могла спрятаться? Или куда пойти?
Задавал он себе логические вопросы.
— Она хромает, устала, обессилела, к тому же ранена…
Думай, думай…
Он открыл карту навигатора на телефоне, в поиске набрал, — где детские садики.
Навигатор показал, что впереди на лежащем районе, находятся три детских садика, расположенных последовательно по местности.
Значит, ему туда.
Теперь он потушил телефон, спрятал его в карман штанов, быстрым шагом направился в выбранном направлении.
Он рыскал в кромешной тьме среди домов, оглядываясь на каждый подозрительный звук и шорох, доносившийся из подворотен магазинов или подъездов.
Разум полностью отключился, его вели вперёд только охотничьи инстинкты, а сам он превратился в опасного хищника, бродящего среди бетонных джунглей.
Пройдя через туннельный проход одной многоэтажки, он увидел ее, точнее сначала почуял.
Она сидела на скамейке возле подъезда дома, кому-то звонила по телефону.
Он приблизился, и затаился между смутных кустарников, сжимая в руке приготовленный нож.
Их разделало только пространство, равное двум метрам.
Решал один бросок в прыжке, и всё.
Но она поднялась и быстро, почти бегом, припадая на правую ногу, двинулась в путь, из последних сил, к найденному месту.
Это был высокий черный забор, из железных арматур с остриями наверху, вокруг какого-то двухэтажного здания с покатой крышей, в форме несколько пересекающихся и слитых в одно целое, крестиков, если на это смотреть с высоты.
Она подбежала к закрытой калитке того забора, торопясь и отчаянно стуча по ней своим кулачком.
Он подбирался всё ближе и ближе, скрываясь среди листьев кустарника, рассаженного вокруг прилегающий «хрущёвки», и забора.
Снова их разделало только несколько метров.
Он уже предвкушал неизбежную победу в схватке, когда появился кто-то, вышедшей из здания, теперь шедший к калитке в заборе, подсвечиваясь ярким фонариком.
Лязгнуло железом, неизвестный открыл замок калитки, впуская на безопасную территорию, где горел яркий свет прожекторов от уличного освещения, обессиленную девушку.
Снова лязгнуло железом, неизвестный закрыл калитку, обвел лучом фонаря вокруг себя, теперь вел девушку к зданию.
Он вовремя спрятался, когда луч фонаря, скользнул по тому месту, где он был за секунду до этого.
— Твою мать! Этот неизвестный, твою мать, выходит тот самый сторож, а это здание, значит детский сад! Твою мама…, — он выругался. Внутри себя.
Следовательно всё идёт, как бабка нашептала.
Тихо, тихо, надо успокоиться. Ничего страшного.
Он попадет в здание и там всё это случиться.
Надо только обдумать план действий.
И он снова затаился в разросшихся кустах.
Не прошло и пяти минут, как перед забором и входной калиткой появился кто-то ещё, да не один, словно они являлись неразлучными партнерами.
Это был громадный пес, с широкоплечим великаном, в черных очках.
От них шли уже знакомые запахи и вонь, которые нельзя перепутать: ни этого мексикашку, ни эту чертову псину.
Он тут же узнал их, ахнул от неожиданности и нахлынувших вопросов;
— Тахо и его псина??!
— Что они делают?!
— Да что твориться здесь?
Но пока он себе задавал вопросы, скрытно наблюдая за происходящим, Тахо, просунул ручище через прутья калитки, без напряжения, играючи, словно это была бумажка от фантика, разорвал дужку навесного замка.
Затем снял замок с петель, отшвырнул его в сторону.
Отворил калитку, и Тахо, вместе с псом, направился к зданию, там, где находилось крыльцо, главный вход, и железные двери.
— Твою мать!... только и успел прошептать про себя он, наблюдая за ними, и детским садиком.
Но тут появилось что-то еще.
Он не мог понять, что именно.
Пока не смог поймать волны знакомого запаха.
Это оказался призрачный столб, на территории детского садика, невесомый и невидимый, для всех, верхушка которого скрывалась в небе.
Испускаемые от него пучки запахов боли ударили его по чрезвычайно чуткому обонянию.
Мозг сократился до размеров булавки, снова вспомнилась свиноферма, когда хрюшки из детства снова идут на убой.
Судорожно зажав нос ладонью, часто дыша через открытый рот, он прошел через калитку, шагая к фасаду здания.
Но в этот момент погас свет, вообще весь.
Выключилось уличное освещение прожекторов садика, погасла лампочка на крыльце, свет в окнах тоже исчез.
Иллюзорное сияние исходило только от призрачного столба.
— Да что здесь, черт возьми, происходит?! — снова он себе вопрос.
Раздался удар грома, сильными струями полил майский дождь.
Заливая водой, показавшеюся сейчас несправедливость от жизненных неурядиц.
Хотя тоже интересно, куда уличные мухи прячутся во время дождя?
****
Находясь дома, он не находил себе место, перечитывая толстую тетрадь в твердом переплете, с записями о ранее полученных запахах от каждой особи.
Ведь каждый эпизод, с самой первой жертвы, был тщательно записан, какие при этом были испытаны ощущения, а парфюмерная композиция разобрана по деталям: в каких пропорциях, в каких долях.
На что похоже: на запах лаванды, или присутствовал жасмин, а тут можжевельник.
Фу, здесь неудача, — одна прелая солома, но тогда особь сильно обсикалась. Хотя это произошло от его неопытности.
Ещё, он знал, по криминальной статистики, разумеется, секретной для всего общества, является то, что на территории России, каждый день, и в одно время действуют двести серийных убийц.
Поэтому он не считал себя каким-то уникальным, вполне обычным человеком, которому почему-то требовалось убивать людей.
По сравнению с другими серийными убийцами, он не превзошел их по количеству, на его счету выходило всего каких-то жалких два десятка, не считая тех двух девочек.
Да и то, для небольшого города с населением чуть более ста тысяч человек, это уже было перебором.
Он знал, что его ищут и очень давно.
В цветочный салон, где он работал, по ночам заезжал полицейский патруль со знакомым сержантиком патрульно-постовой службы.
Ну как знакомый? Так, вроде бы ни о чём.
Он делал ему букет цветов, для очередной любовницы, на хату которой ментяра заваливался во время ночного дежурства для быстрого перепихона.
Конечно, букет для него делался бесплатно, а тот старший сержант, во время этого дела болтал о том, о сём, сливая капельки оперативной информации: что в городе введен какой-то план, фланируют по парку и везде, подсадные девушки полицейские, на усиление приехала из столицы группа оперативных ищеек и так далее и так далее.
Конечно, он уходил на дно на долгие месяцы, прекращая свои деяния. Особенно в зимний период, весной или осенью, когда очень холодно.
Он простужался, обоняние толком не работало, какой ему был смысл?
А вот когда теплело, он просыпался, точнее, пробуждалось ненасытное чутье, снова гнало его на охоту.
В это время он чувствовал себя неукротимым хищником.
Он просмотрел вырезки из газет о себе самом, полистал в интернете криминальные сайты, — время шло медленно, словно стояло на месте.
Он вышел из дома заранее, перед вечером, в светлое время суток.
Его сущность пела в священном трепете, тело было напряжено и звенело как струна, а чутье дразнило, кружило, и неуклонно вёло вперед, предвкушая новые ощущения.
Как обычно, он не спеша прошелся возле парка, затем зашел на территорию, посидел на скамейках, наблюдая за парочками и одиночками женского пола. Постоял, полюбовался на фонтан, прошелся по парковым аллеям, почитал объявления и разные лозунги.
Он избегал новых маршрутов.
Конечно, это повторение, но там был изучен каждый потайной уголок, каждое укромное местечко.
Было еще светло на аллеях, когда он приметил ту самку.
Он решил проследовать за ней: она шла, стремительно удаляясь от окрестностей парка, иногда доставала из сумочки телефон, быстро говорила в него, затем нервно кидала его обратно в сумочку, вытирая платочком глаза от потёкшей туши.
Она шла впереди, он чуть поотстав, не так чтобы было слишком заметно, но нет так, чтобы потерять ее совсем из виду, поэтому упустить подходящий момент для «эфирного знакомства», он так это называл.
Помимо всего этого, у него была цель, высшая цель.
Почти неприкасаемая для обычного человечка.
Он чувствовал, или предвидел, как та бабка с рынка, что есть следующий уровень, на который требуется перейти, чтобы познать истинный Запах. Запах Бога, того самого божественного амбре, который создаёт саму жизнь.
Для него это представлялось примерно так:
Человек, в виде крупного мужчины в возрасте, почему-то с тупым выражением и лицом его отца, обладает невиданной энергией.
Животной звериной жизненной энергией, какая бывает у свиней, которых забивают на свиноферме.
В детстве он видел эту свиноферму: с отцом, по пути в пригородную дачу, они всегда проходили по одной дороге, мимо высокого кирпичного забора.
Из-за того забора постоянно долетали жуткие крики.
Там жили добрые хрюшки, он знал про это, ведь он про них сказку читал про «волка и трех поросят», но они, как и люди, не хотели умирать.
Поэтому все поросята, сначала жалобно хрюкали в предчувствие беды, а через минуту выбранная жертва так пронзительно кричала от боли. В этот момент все остальные свиньи тоже оглушительно вопили на свинячьем языке, выражая протест против смерти, переживая от горя и жалости к собрату по несчастью, а потом раздавался ужасный хрип убитого поросенка, и всё.
Остальные свиньи ненадолго замолкали передохнуть, или словно давая по убитому собрату поминальную минуту молчания, поэтому наступала гробовая тишина.
Он начинал плакать, а отец, что с него взять, начинал веселиться, подсмеиваться, подтрунивать над ним, над бедной хрюшкой: мол, выйдет сегодня из неё хороший наваристый суп с мясными ребрышками, или вкусный гуляш с картошкой.
Через некоторое время, всё повторялось заново: из-за забора вновь неслись ужасные крики.
Но они отдалялись, так как они с отцом уходили прочь, от этого забора, от этой свинофермы, откуда звуки страданий постепенно угасали.
Он, будучи мальчиком, ненавидел ходить в тот пригородный сад.
Именно по этой причине, издаваемых страшных звуках.
Но отец, почти каждый день летом, силком брал его за руку и тащил, водил его, водил и водил, мимо высокого кирпичного забора, оштукатуренного и покрашенного в белый жертвенный цвет.
А ужасные крики от несчастных хрюшек несли за собой всепоглощающие запахи, запах смерти и невыразимых мучений.
Чуть впоследствии, в школьном возрасте, как оказалось, он научился, то есть само собой у него открылся дар, чувствовать запахи, как они есть на самом деле.
Он не был уверен, что это чудесный дар, который должен приносит людям счастье, только знал, что это нечто запретное и пока блаженное действо, будто пока недоступного секса с девочками, и вроде непоколебимой влекущей к себе маниакальной способности, когда нельзя ее отменить.
Ведь маньяк, происходит от слова «мания».
Но не важно, это случилось давно, а он не любил вспоминать, то детство.
Кстати, белый цвет, с того времени, он тоже возненавидел, как и белые цветы, в том числе девушек блондинок, и одетых во что-то белое.
Так вот: человек, с глуповатым лицом отца, обладал дюжей энергией, она была похожа на его сотню парфюмерных шедевров, нет, на тысячу, или даже на миллион, в общем, немыслимое число.
Задачей ставилось заполучение этой дикой невиданной силы.
Но как? Главным условием было, то что, обладатель энергии, должен сам, добровольно, отдать ему эту субстанцию.
Как те хрюшки, со свинофермы, когда они тупо вертят мордами, и потом тупо идут на забой под нож страшного мясника.
Но насилие, вроде «эфирного знакомства» нельзя применять.
Тогда как? Тоже стоял вопрос.
Он точно не знал, но как будто это надо проделывать под воздействием гипноза, внушения, или чего-то такого, вроде отдавание могучих мысленных приказов выбранной жертве.
Результат не заставит себя ждать; он станет, он станет, самым, самым…
Его мысли сбились, в ушах слышались стоны: то ли тех хрюшек из детства, то ли будущие стоны и хрипы избранной девушки.
Самка шла пешком, заметно прихрамывая, то ли от усталости, то ли от природной хромоты, двигаясь по всёй видимости, в другой район города.
— Ничего, ничего, — повторил он про себя, — прогуляюсь немного, есть ещё время…
Запах ее крови, — он будоражил мозг, сбивал дыхание, въедался в глаза, пьянил обоняние, отключая все меры предосторожности и странный совет бабки.
Да плевать!!... Сторож, — да иди ты к черту!
Сегодня, всё равно Она будет у меня, да пускай там находиться сто сторожей из садиков!
Он ее не упустит. Нет, ни за что…
Ведь так предсказано самой бабкой.
А значит это судьба. Просто надо немного остерегаться какого-то там непонятного сторожа, и всего-то делов.
Они шли друг за другом по пешеходной дорожке, проложенной вдоль автомобильной трассы, связывающей все городские районы.
Постепенно смеркалось, солнце уходило к закату за горизонты многоэтажек, и построенных зданий.
Иногда, он, набрав скорость шага, сильно приближался к девушке.
Поэтому ему время от времени, приходилось замедляться, для этого требовалась сойти с асфальтовой дорожки, затем нагнутся к земле, чтобы сорвать соцветие ромашки с луга, где растет обычная трава.
Или задумчиво постоять возле кустарника, обрывая листочки, поднося их к ноздрям, не отводя взгляда от выбранной самки.
Тут включилось освещение трассы.
Загорелись светильники на согнутых высоких столбах, освещая, сначала неярким светом, основную дорогу в несколько полос, заодно прилегающую прогулочную дорожку, на которой то и дело проходили праздные люди.
Вдруг его внимание отвлеклось от преследуемой особи: причиной стал посторонний запах и что-то еще, идущее навстречу ему.
Запах вонял невыносимой псиной, он и исходил от необычно большущей собаки, которая рыскала по обеим сторонам дорожки, то старательно вынюхивая места на земле, то иногда поднимая одну лапу к верху.
Но всегда прибегая назад обратно, к своему безмолвному хозяину.
Он, и хозяин, неизбежно сближались друг с другом, как и та собака.
Когда между ними оставалась метров пять, громадная собака, может овчарка или кто-то еще из больших пород, — псина бросилась к нему, уставясь, через глаза прямо ему в душу, скаля клыки, одновременно злобно рыча, свесив наружу длинный пыхчащий язык.
— Ты охренел?! Убери пса!
— Завалю ведь сучью тварь!!
Заорал он в ужасе, сжимая в потной ладони приготовленный нож, с выщёлкиваемым длинным лезвием, острым как бритва.
Сегодня ведь только правил на точильном бруске.
Хозяин мановением руки отогнал пса в сторону, теперь стоял на месте, будто замерев и ожидая его.
Он приблизился к нему вплотную, внимательно рассматривая его внешность, да и вообще, ведь можно ещё понюхать запах.
Мужчина получился выше его в росте, широкоплечий, со смуглым лицом, отдающим четкой желтизной, поэтому от этого он становился почему-то похожим на мексиканца.
Вдобавок к этому, на его лице находились солнцезащитные очки, несмотря на вечернюю темноту.
Не хватало для полного сходства только шляпы сомбреро, и небольшой чуть отросшей, но очень густой щетины на щеках и на квадратном подбородке.
В крупных блестящих линзах очков незнакомца, сдвоено отражался он сам, его лицо с капельками пота, черная бейсболка, скрывающая верхнюю часть головы и немного силуэт напряженной фигуры.
Он опустил голову и принюхался.
Запах от незнакомца присутствовал, но какой-то неестественный.
Он был подобен на нечто пугающее своей простейшей бездушностью, как у заводской машины, или на робота, только похожего на человека.
— Идешь к сторожу? — флегматично спросил его хозяин пса с испанским акцентом.
— Да ты кто такой, мать твою??!
— Зевс — место! — приказал незнакомец, затем выговорил:
— Я Тахо. А тебе нравиться чувствовать боль, самому? — с каким-то безразличием спросил мужчина.
— Какая нахрен боль??! Иди к дьяволу, Тахо! Лучше следи за псиной, гребаный мексикашка!
Он со злостью выкрикнул, попытался оттолкнуть мужчину с дороги, но не получилось; незнакомец оказался необычно тяжелым, будто весил добрые две сотни килограммов.
Поэтому он обежал его, бросился за ускользаемый жертвой, которая тем временем благополучно отдалялась от него.
Теперь, на бегу, он думал, как же здорово он налажал: ведь кровь самки делалась не от обычной течки, а отчего-то другого.
Как он мог такое спутать, черт возьми??!
Но он догадался, хотя раньше с этим не сталкивался.
Запах кровавых выделений происходил, скорее всего, от недавно перенесенного аборта.
Боль… , а значит она заранее испытала боль; физическую, и, что не мало важно, душевную боль.
Он потерял ее из вида.
Он бежал, потом останавливался, припадал к асфальту, принюхивался к тяжелым запахам и вони, исходившей от уличных урн и контейнеров для мусора.
Эта неистребимая вонь сбивала его со следа
Но охотничий азарт не позволял ему отступиться от выбранной цели.
— Да где она могла спрятаться? Или куда пойти?
Задавал он себе логические вопросы.
— Она хромает, устала, обессилела, к тому же ранена…
Думай, думай…
Он открыл карту навигатора на телефоне, в поиске набрал, — где детские садики.
Навигатор показал, что впереди на лежащем районе, находятся три детских садика, расположенных последовательно по местности.
Значит, ему туда.
Теперь он потушил телефон, спрятал его в карман штанов, быстрым шагом направился в выбранном направлении.
Он рыскал в кромешной тьме среди домов, оглядываясь на каждый подозрительный звук и шорох, доносившийся из подворотен магазинов или подъездов.
Разум полностью отключился, его вели вперёд только охотничьи инстинкты, а сам он превратился в опасного хищника, бродящего среди бетонных джунглей.
Пройдя через туннельный проход одной многоэтажки, он увидел ее, точнее сначала почуял.
Она сидела на скамейке возле подъезда дома, кому-то звонила по телефону.
Он приблизился, и затаился между смутных кустарников, сжимая в руке приготовленный нож.
Их разделало только пространство, равное двум метрам.
Решал один бросок в прыжке, и всё.
Но она поднялась и быстро, почти бегом, припадая на правую ногу, двинулась в путь, из последних сил, к найденному месту.
Это был высокий черный забор, из железных арматур с остриями наверху, вокруг какого-то двухэтажного здания с покатой крышей, в форме несколько пересекающихся и слитых в одно целое, крестиков, если на это смотреть с высоты.
Она подбежала к закрытой калитке того забора, торопясь и отчаянно стуча по ней своим кулачком.
Он подбирался всё ближе и ближе, скрываясь среди листьев кустарника, рассаженного вокруг прилегающий «хрущёвки», и забора.
Снова их разделало только несколько метров.
Он уже предвкушал неизбежную победу в схватке, когда появился кто-то, вышедшей из здания, теперь шедший к калитке в заборе, подсвечиваясь ярким фонариком.
Лязгнуло железом, неизвестный открыл замок калитки, впуская на безопасную территорию, где горел яркий свет прожекторов от уличного освещения, обессиленную девушку.
Снова лязгнуло железом, неизвестный закрыл калитку, обвел лучом фонаря вокруг себя, теперь вел девушку к зданию.
Он вовремя спрятался, когда луч фонаря, скользнул по тому месту, где он был за секунду до этого.
— Твою мать! Этот неизвестный, твою мать, выходит тот самый сторож, а это здание, значит детский сад! Твою мама…, — он выругался. Внутри себя.
Следовательно всё идёт, как бабка нашептала.
Тихо, тихо, надо успокоиться. Ничего страшного.
Он попадет в здание и там всё это случиться.
Надо только обдумать план действий.
И он снова затаился в разросшихся кустах.
Не прошло и пяти минут, как перед забором и входной калиткой появился кто-то ещё, да не один, словно они являлись неразлучными партнерами.
Это был громадный пес, с широкоплечим великаном, в черных очках.
От них шли уже знакомые запахи и вонь, которые нельзя перепутать: ни этого мексикашку, ни эту чертову псину.
Он тут же узнал их, ахнул от неожиданности и нахлынувших вопросов;
— Тахо и его псина??!
— Что они делают?!
— Да что твориться здесь?
Но пока он себе задавал вопросы, скрытно наблюдая за происходящим, Тахо, просунул ручище через прутья калитки, без напряжения, играючи, словно это была бумажка от фантика, разорвал дужку навесного замка.
Затем снял замок с петель, отшвырнул его в сторону.
Отворил калитку, и Тахо, вместе с псом, направился к зданию, там, где находилось крыльцо, главный вход, и железные двери.
— Твою мать!... только и успел прошептать про себя он, наблюдая за ними, и детским садиком.
Но тут появилось что-то еще.
Он не мог понять, что именно.
Пока не смог поймать волны знакомого запаха.
Это оказался призрачный столб, на территории детского садика, невесомый и невидимый, для всех, верхушка которого скрывалась в небе.
Испускаемые от него пучки запахов боли ударили его по чрезвычайно чуткому обонянию.
Мозг сократился до размеров булавки, снова вспомнилась свиноферма, когда хрюшки из детства снова идут на убой.
Судорожно зажав нос ладонью, часто дыша через открытый рот, он прошел через калитку, шагая к фасаду здания.
Но в этот момент погас свет, вообще весь.
Выключилось уличное освещение прожекторов садика, погасла лампочка на крыльце, свет в окнах тоже исчез.
Иллюзорное сияние исходило только от призрачного столба.
— Да что здесь, черт возьми, происходит?! — снова он себе вопрос.
Раздался удар грома, сильными струями полил майский дождь.
Заливая водой, показавшеюся сейчас несправедливость от жизненных неурядиц.
Хотя тоже интересно, куда уличные мухи прячутся во время дождя?
****
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Время отпусков и каникулы)
Ник Перумов_ не ищет лёгких путей для нас
Началась тяжёлая работа. В разные стороны поскакали сотворённые Хагеном фантомы – его точные призрачные двойники; а он сам, закрываясь, как щитом-невидимкой, всеми известными ему заклинаниями, пробирался к подворью Сухой Руки. По-настоящему, конечно, он не должен был идти туда – кто знает, потеряли его след возможные соглядатаи или нет, но выбора уже не оставалось.
Неужто Зелёные Маги объединились против него и Учителя? Эта Ночная Всадница, как-то связанная с ними, получившая от кого-то из них Белое Лезвие и Диск Ямерта; лесные духи, слуги Ялини… А Ялини – Хозяйка Лесов – младшая, любимая сестра владыки Солнечного Света… И если дело действительно дошло до носителей Высших Сил, то ополчились они наверняка не против него, Хагена, смертного человека, а против Мага Хедина, его Учителя. А он – так, сбоку припека. Привычная острая злость быстрыми толчками погнала кровь по жилам. Погодите, трупоеды, дайте только покончить с Гармом! Будь вы хоть трижды Боги…
Ник Перумов_ не ищет лёгких путей для нас
Началась тяжёлая работа. В разные стороны поскакали сотворённые Хагеном фантомы – его точные призрачные двойники; а он сам, закрываясь, как щитом-невидимкой, всеми известными ему заклинаниями, пробирался к подворью Сухой Руки. По-настоящему, конечно, он не должен был идти туда – кто знает, потеряли его след возможные соглядатаи или нет, но выбора уже не оставалось.
Неужто Зелёные Маги объединились против него и Учителя? Эта Ночная Всадница, как-то связанная с ними, получившая от кого-то из них Белое Лезвие и Диск Ямерта; лесные духи, слуги Ялини… А Ялини – Хозяйка Лесов – младшая, любимая сестра владыки Солнечного Света… И если дело действительно дошло до носителей Высших Сил, то ополчились они наверняка не против него, Хагена, смертного человека, а против Мага Хедина, его Учителя. А он – так, сбоку припека. Привычная острая злость быстрыми толчками погнала кровь по жилам. Погодите, трупоеды, дайте только покончить с Гармом! Будь вы хоть трижды Боги…
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Райбан врачи сказали правду про алкаголь из магазина, но если купить самогонный аппарат и делать его самому, это может быть лекарством и стимулятором для творчества, зилёный змий он волшебник который вдохновлял великих творческих людей с мировой славой.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Предложение тому кто стоит за этим, по форумам и темам это дать и наделить возможностью изменения кометариев в темах, участники и авторы коментариев должны иметь возможность редактирования или удаления своих постов, мнений, высказываний. Тем самым появится возможность поменять будущее когда поменяется прошлое. Застойность статичность перейдёт в движение. Автор получит свободу.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Нет, это не сказки.
Это реальная жизнь, просто подсмотренная мной.
Парфюмер, немного выдуманный герой, хотя я вживаюсь в его шкуру, многое не понятно, но это классно, побыть маньяком, хотя бы на время. Ощутить себя на его месте.
*
Парфюмер.
Он шел по улице, словно высматривая кого-то.
И этот он, ему попался.
Прямо по пути и прямо здесь.
Точнее сказать их было двое спутник и спутница.
Но его заинтересовал пока спутник молодой девушки, брюнетки, в белых брючках и в белой курточке.
И в черных солнцезащитных очках: такие бывают: белая оправа, черные линзы.
Она их носила на своем носике, будто это заграничный курорт.
Но всё это пронеслось у него так, — оценивающе.
Тот спутник, мужчина, или парень: в простой футболке, с простым лицом, — вызвал в нем гораздо большой интерес.
Он сразу понял, что тот, спутник девушки, — «из наших».
А как? наверно по запаху, или ещё как-то.
Он шел навстречу им и они ему тоже.
Он уставился в глаза в спутнику, не отводя взгляда, словно пытаясь прочесть, что будет дальше.
С той спутницей того парня.
Простое лицо, незамысловатая прическа светлых волос.
Огромные глаза, просто водянистого цвета — он смотрел в них будто боялся утонуть в озере на глубине, когда купался в детстве.
Они сближались; он смотрел неотрывно в его глаза, словно захотел познать истину бога.
Спутник девушки тоже смотрел на него, странно и непонятно.
Шаг, еще шаг, и вот они плечом к плечу; так бывает, когда не разойтись на дороге, какая она либо не была — узкая или широкая.
Спутник девушки отвел взгляд первым:
— Я не знаю тебя,— проговорил он тихо.
А рядом стоящая девушка подливала масла в огонь:
— Да что ты на него пялишься ! дебил! урод!
Он выкрикнул со злостью:
— На себя посмотри! Дура!
Они разошлись, удаляясь друг от друга.
Ему стало жалко.
Нет, нету девушку, а того парня.
С огромными водянистыми глазами.
Он вдохнул его запах, там была вода, которая пронизана болью.
(Из полицейского протокола, составленного на месте происшествия:
Человек, по кличке «Водяной», погружает жертву в ванную, наполненную водой, затем топит. Не давая дышать.
После этого она медленно умирает…)
Они шли ему навстречу, по улице.
Вышагивая стройными ножками словно гепардицы, среди джунглей, в каблучках.
Одетые в сплошь черное, хотя одежда лишь походила на бикини; черные ремешки на животиках, завязочки на плечиках, черные юбочки по самое того.
Они выросли, будто из ниоткуда раз и все, когда он ступил на тротуар.
Одна, из них, которая слева, сплюнула слюной куда-то, сделала глоток из картонного пакетика сока «риччи», и тотчас же швырнула опустошённую упаковка сока в мусорку, там стояла такая урна.
Она попала в нее.
Пустой пакет из-под сока был теперь там, будто и родился в ней.
Он смотрел в ее глаза, они были черные и непроницаемы, как уголь антрацит.
Он старался.
Он даже ей подмигнул и даже растянул губы в улыбке.
Но куда, ничего не вышло.
Ее глаза, также с угольным антрацитом, в котором вскипали леопардовые вспышки лишь скользнули по его неказистой фигуре; в футболке, замызганных шортах, немытых кроссовках.
Игнор улыбки, и всего лишь?!
Другая девушка с права, она шла под руку, тоже брюнетка, кинула в ротик ампулу жевательной резинки «спрайта».
Прожевала и тут же выдула шарик, прямо ему в лицо.
Шарик, надутый ртом, лопнул.
Насмешливые глаза похожие по смыслу, угольным антрацитом вновь уставились на его лицо
Будто спрашивая:
— Что, хорек, снова поиграем?
Он не отвел взгляд, ответил тоже так мысленно:
— Давай в другой раз.
Она едва кивнула головой, он тоже, в знак согласия и примирения.
Конечно, по запаху, он понял, — две молодые сущности вышли на охоту.
Но у него своя охота, у них своя.
Ничего личного, такая жизнь.
— Пока, Ромео.
— И тебе пока, Багира. Передавай привет Пантере.
Прошептал он, двинулся дальше.
Потом он пересек улицу, и там, на перекрестке, столкнулся с одной троицей.
Они шли впереди него, он прислушивался, когда замедлил шаг, стараясь попасть как-то в ритм движения. Той троице.
Поначалу он принял их за обычную семейку, идущую в парк: папа, и две дочки.
Хотя так есть, по их направлению.
Но потом…
Наметанный взгляд определил;
Это были две высокие девочки, где-то 15-16 лет, может близняшки, может сестры.
Одетые во всё одинаковое, чулки в ножках, черные юбочки, белый верх.
Конечно они взрослые, а так им лет по двадцать, с макияжем.
Просто вышли погулять, на свежем воздухе.
Тут пристал к ним левый мужик.
Сначала он обнял одну сестру за попу, потом другую притянул за талию, пощупать грудки.
Похвалил:
— Нормальные такие выросли…
Мужик был лет под 50.
Быдловато выглядящей в своей кургузой шляпе темно каштанового цвета.
Он шел за ними, поэтому слушал, внимал.
А самое главное нюхал, — этот потный поганый запах, исходящий от мужика и почти девственно чистый аромат девочек, когда они только начинают брить пушистый лобок возле животика.
Они шли: он, и эта троица, девочки и мужик.
Сначала он позади всех.
Мужик спрашивал про минет:
— Вы, как, сосали член у парней?
Девочки мотали головками, мол нет.
— Это плохо, очень плохо. Хотите, научу как делается?
Хотя нет, не сразу, мужик, хоть и пьяный, говорил что они все такие- растакие очень даже красивенькие и взросленькие, комплименты, и учил правильному поведению в обществе, с намеками на оральный секс.
Мужчинка лапал девочек за грудки, при всех, наверно им было приятно, когда вот такой взрослый дядя им оказывает внимание.
Он положил ладонь на попу одной девочки:
— Так, спинку ровней. Так. Вот так иди, спинку ровней держи, жопкой, жопкой крути.
— Так, а ты иди сюда, открывай ротик, тренируйся, будешь мне учиться сосать правильно…
Говорил мужчина, засовывая большой палец в рот второй девочки.
Они снова столкнулись на перекрестке, то есть уже после перехода новой улицы среди низкоэтажных домов.
Ведь он шел за ними, почти вплотную, все слышал и видел, тем более запах…
И снова столкнулись, не давая ему прохода дальше.
Мужчина обернулся к нему и произнес:
— Зачем ты….?
Не дожидаясь полного вопроса, он ударил кулаком его в лицо.
Тело мужика отбросило в кусты.
Которое тут же сморщилось, превращаясь в волчью морду, с ощеренными зубами, которые ещё могли выговаривать слова:
— Ты кто такой, сука?
— Я Парфюмер. И это не твоя охота, господин Волк.
Убирайся отсюда!
Волк оскалил зубы, показывая свою пасть с окровавленным выбитым зубом, висевшим на ниточках из слюны и нервов.
— На хер иди. Хотя лучше сходи к дантисту.
Парфюмер улыбнулся, у него на редкость было хорошее настроение, которое уже невозможно было ничем испортить.
Разве только уж полной неудачей сегодня.
Мужчинка, обратившись волка, тот же момент исчез, будто его и
не бывало среди стылых домов.
— а вы что стоите ссыкухи? — обратился он к девочкам, которые стояли на месте не понимая, что тут происходит.
— Брысь по домам…
Девочки побежали, держась за руки, сверкая юбочками и коленками, наверно домой, подумал он.
Еще светло, вот тогда начинается настоящая Охота.
Улавливая обоняниям первые признаки, к началу первого акта
Это реальная жизнь, просто подсмотренная мной.
Парфюмер, немного выдуманный герой, хотя я вживаюсь в его шкуру, многое не понятно, но это классно, побыть маньяком, хотя бы на время. Ощутить себя на его месте.
*
Парфюмер.
Он шел по улице, словно высматривая кого-то.
И этот он, ему попался.
Прямо по пути и прямо здесь.
Точнее сказать их было двое спутник и спутница.
Но его заинтересовал пока спутник молодой девушки, брюнетки, в белых брючках и в белой курточке.
И в черных солнцезащитных очках: такие бывают: белая оправа, черные линзы.
Она их носила на своем носике, будто это заграничный курорт.
Но всё это пронеслось у него так, — оценивающе.
Тот спутник, мужчина, или парень: в простой футболке, с простым лицом, — вызвал в нем гораздо большой интерес.
Он сразу понял, что тот, спутник девушки, — «из наших».
А как? наверно по запаху, или ещё как-то.
Он шел навстречу им и они ему тоже.
Он уставился в глаза в спутнику, не отводя взгляда, словно пытаясь прочесть, что будет дальше.
С той спутницей того парня.
Простое лицо, незамысловатая прическа светлых волос.
Огромные глаза, просто водянистого цвета — он смотрел в них будто боялся утонуть в озере на глубине, когда купался в детстве.
Они сближались; он смотрел неотрывно в его глаза, словно захотел познать истину бога.
Спутник девушки тоже смотрел на него, странно и непонятно.
Шаг, еще шаг, и вот они плечом к плечу; так бывает, когда не разойтись на дороге, какая она либо не была — узкая или широкая.
Спутник девушки отвел взгляд первым:
— Я не знаю тебя,— проговорил он тихо.
А рядом стоящая девушка подливала масла в огонь:
— Да что ты на него пялишься ! дебил! урод!
Он выкрикнул со злостью:
— На себя посмотри! Дура!
Они разошлись, удаляясь друг от друга.
Ему стало жалко.
Нет, нету девушку, а того парня.
С огромными водянистыми глазами.
Он вдохнул его запах, там была вода, которая пронизана болью.
(Из полицейского протокола, составленного на месте происшествия:
Человек, по кличке «Водяной», погружает жертву в ванную, наполненную водой, затем топит. Не давая дышать.
После этого она медленно умирает…)
Они шли ему навстречу, по улице.
Вышагивая стройными ножками словно гепардицы, среди джунглей, в каблучках.
Одетые в сплошь черное, хотя одежда лишь походила на бикини; черные ремешки на животиках, завязочки на плечиках, черные юбочки по самое того.
Они выросли, будто из ниоткуда раз и все, когда он ступил на тротуар.
Одна, из них, которая слева, сплюнула слюной куда-то, сделала глоток из картонного пакетика сока «риччи», и тотчас же швырнула опустошённую упаковка сока в мусорку, там стояла такая урна.
Она попала в нее.
Пустой пакет из-под сока был теперь там, будто и родился в ней.
Он смотрел в ее глаза, они были черные и непроницаемы, как уголь антрацит.
Он старался.
Он даже ей подмигнул и даже растянул губы в улыбке.
Но куда, ничего не вышло.
Ее глаза, также с угольным антрацитом, в котором вскипали леопардовые вспышки лишь скользнули по его неказистой фигуре; в футболке, замызганных шортах, немытых кроссовках.
Игнор улыбки, и всего лишь?!
Другая девушка с права, она шла под руку, тоже брюнетка, кинула в ротик ампулу жевательной резинки «спрайта».
Прожевала и тут же выдула шарик, прямо ему в лицо.
Шарик, надутый ртом, лопнул.
Насмешливые глаза похожие по смыслу, угольным антрацитом вновь уставились на его лицо
Будто спрашивая:
— Что, хорек, снова поиграем?
Он не отвел взгляд, ответил тоже так мысленно:
— Давай в другой раз.
Она едва кивнула головой, он тоже, в знак согласия и примирения.
Конечно, по запаху, он понял, — две молодые сущности вышли на охоту.
Но у него своя охота, у них своя.
Ничего личного, такая жизнь.
— Пока, Ромео.
— И тебе пока, Багира. Передавай привет Пантере.
Прошептал он, двинулся дальше.
Потом он пересек улицу, и там, на перекрестке, столкнулся с одной троицей.
Они шли впереди него, он прислушивался, когда замедлил шаг, стараясь попасть как-то в ритм движения. Той троице.
Поначалу он принял их за обычную семейку, идущую в парк: папа, и две дочки.
Хотя так есть, по их направлению.
Но потом…
Наметанный взгляд определил;
Это были две высокие девочки, где-то 15-16 лет, может близняшки, может сестры.
Одетые во всё одинаковое, чулки в ножках, черные юбочки, белый верх.
Конечно они взрослые, а так им лет по двадцать, с макияжем.
Просто вышли погулять, на свежем воздухе.
Тут пристал к ним левый мужик.
Сначала он обнял одну сестру за попу, потом другую притянул за талию, пощупать грудки.
Похвалил:
— Нормальные такие выросли…
Мужик был лет под 50.
Быдловато выглядящей в своей кургузой шляпе темно каштанового цвета.
Он шел за ними, поэтому слушал, внимал.
А самое главное нюхал, — этот потный поганый запах, исходящий от мужика и почти девственно чистый аромат девочек, когда они только начинают брить пушистый лобок возле животика.
Они шли: он, и эта троица, девочки и мужик.
Сначала он позади всех.
Мужик спрашивал про минет:
— Вы, как, сосали член у парней?
Девочки мотали головками, мол нет.
— Это плохо, очень плохо. Хотите, научу как делается?
Хотя нет, не сразу, мужик, хоть и пьяный, говорил что они все такие- растакие очень даже красивенькие и взросленькие, комплименты, и учил правильному поведению в обществе, с намеками на оральный секс.
Мужчинка лапал девочек за грудки, при всех, наверно им было приятно, когда вот такой взрослый дядя им оказывает внимание.
Он положил ладонь на попу одной девочки:
— Так, спинку ровней. Так. Вот так иди, спинку ровней держи, жопкой, жопкой крути.
— Так, а ты иди сюда, открывай ротик, тренируйся, будешь мне учиться сосать правильно…
Говорил мужчина, засовывая большой палец в рот второй девочки.
Они снова столкнулись на перекрестке, то есть уже после перехода новой улицы среди низкоэтажных домов.
Ведь он шел за ними, почти вплотную, все слышал и видел, тем более запах…
И снова столкнулись, не давая ему прохода дальше.
Мужчина обернулся к нему и произнес:
— Зачем ты….?
Не дожидаясь полного вопроса, он ударил кулаком его в лицо.
Тело мужика отбросило в кусты.
Которое тут же сморщилось, превращаясь в волчью морду, с ощеренными зубами, которые ещё могли выговаривать слова:
— Ты кто такой, сука?
— Я Парфюмер. И это не твоя охота, господин Волк.
Убирайся отсюда!
Волк оскалил зубы, показывая свою пасть с окровавленным выбитым зубом, висевшим на ниточках из слюны и нервов.
— На хер иди. Хотя лучше сходи к дантисту.
Парфюмер улыбнулся, у него на редкость было хорошее настроение, которое уже невозможно было ничем испортить.
Разве только уж полной неудачей сегодня.
Мужчинка, обратившись волка, тот же момент исчез, будто его и
не бывало среди стылых домов.
— а вы что стоите ссыкухи? — обратился он к девочкам, которые стояли на месте не понимая, что тут происходит.
— Брысь по домам…
Девочки побежали, держась за руки, сверкая юбочками и коленками, наверно домой, подумал он.
Еще светло, вот тогда начинается настоящая Охота.
Улавливая обоняниям первые признаки, к началу первого акта
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Райбан посмотри фильм мир дикого запада последний сезон, там писательница писала сценарии и чем это для неё обернулось. Она за многие воплощения написала сценарии для каждого жителя целого города.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
[spoiler][/spoiler]
Мне одному кажется, что Высоцкий написал эту песню после прочтения нескольких страниц из этого раздела форума? После прочтения опусов/после попыток вникнуть в...... некоторых отдельных индивидуумов?
Мне одному кажется, что Высоцкий написал эту песню после прочтения нескольких страниц из этого раздела форума? После прочтения опусов/после попыток вникнуть в...... некоторых отдельных индивидуумов?
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Вот сразу видно просветлённого человека по некоторым признакам, первый признак это когда уверенно можно считать вокруг всех дураками ,а себя наиумнейшим.Мне одному кажется, что Высоцкий написал эту песню после прочтения нескольких страниц из этого раздела форума? После прочтения опусов/после попыток вникнуть в...... некоторых отдельных индивидуумов?
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
А если серьёзно, когда логика отключается кажется всё безсвязанным нелинейным.Что типа первичного бардака. Воспринимать реальность в режиме знаков.
Последний раз редактировалось Гуфест Вт июл 11, 2023 14:51, всего редактировалось 1 раз.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Скучно торчать в логике она такого понастроит, что будешь автономной батарейкой этих убеждений.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Я не наиумнейший. Я просто вменяемый!
Здесь никто никого не наименовал дураками. Я всего лишь предположил, что Высоцкий написал свою песню после прочтения некоторых страниц с этого раздела форума. А кто писал здесь некоторые посты и с какой целью, я предположений не высказывал. Всяко же бывает? Вдруг некоторые авторы так юморят? Юмор у них такой! Тогда автор не дурак а юморист.
А то что некоторые авторы дураки, так это твое предположение! Тем более, уверенное предположение!
В общем, я о текстах, а ты о людях! В этом наша с тобой разница!
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Зашёл на огонек). Здравствуйте! Думаю понимаю "контекст" начатой темы лёгкое отступление... Здесь народу нужно хамелеонить "имхо" косить)) под нормальных_ порой прохожий экспертно рассуждает о плохой ауре енергетике места и т.п.вещах.Внутренне скукоживаюсь в большинстве случаев потому что говорящий про такое так фонит есть такие "умнички" чуть ли не твои мысли читает в одно касание ты о чем-то думал последнее время к примеру а он (она) как правило мужичок ... Выдает на гора и про нумерологию и про считывания информации по человеку т.е. некая автоподстройка под сит.воздействие грубое и циничное а я про мир і злагоду.Пусть и косвенно но выводит на обмен и отток...Свою же имевшую неосторожность довериться такому подругу буквально доедает.Простой бытовой пример.
Я открыт для мира и общения_ но как правило задаю рамки временные... обращающемуся ко мне у тебя пятнадцать секунд
енергетике места и т.п.вещах.Внутренне скукоживаюсь в большинстве случаев потому что говорящий про такое так фонит есть такие "умнички" чуть ли не твои мысли читает в одно касание ты о чем-то думал последнее время к примеру а он (она) как правило мужичок ... Выдает на гора и про нумерологию и про считывания информации по человеку т.е. некая автоподстройка под сит.воздействие грубое и циничное а я про мир і злагоду.Пусть и косвенно но выводит на обмен и отток...Свою же имевшую неосторожность довериться такому подругу буквально доедает.Простой бытовой пример.Я открыт для мира и общения_ но как правило задаю рамки временные... обращающемуся ко мне у тебя пятнадцать секунд
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Привет.
Не знаю, как к вам обращаться правильно:
В жизни вы были лагерным вертухаем, потом аля бизнесменом.
А здесь смелый/пчела/код.
Короче: если вам не нравиться, или что-то непонятно в моих опусах, — то зачем делиться своими нелепыми впечатлениями от прочитанного….
Я скажу больше: когда вы развивали свои темки: заливая мемные фотки, и разную чушь, пороли полнейшую ахинею про деньги — то я НИКОГДА не вмешивался в вашу психику, и что вы там творили на форуме.
По моему мнению, по вам уже давно плачет «канатчикова дача».
Но я же, это не выношу на всеобщее обозрение.
Понимаешь? (уже перешел на «ты»)
Гуфест тебе правильно сказал, — не надо быть таким, опускать других людей, даже которых ты не постигаешь, своим уровнем развития.
Короче; смысл, наверно уловил.
Не лезть своим рылом, куда не следует.
Ты иди своей дорогой, я своей пойду.
Не прикасайся ко мне.
Не пиши в моей ветке больше коментов.
(это моя ветка, так как с разрешения админов, я публикую здесь, что мне нужно, и собственные мысли)
Заводи свою ветку, и пиши там ерунды. Сколько душе угодно.
Конечно, ты меня немного задел.
Но это видимо отчего-то….
Возможно, из-за твоего недопонимания, или нашей взаимной давней неприязни друг к другу.
Надеюсь, на это раз, ты осознал, мой посыл…
*
Для других, объясняю.
Я пишу свои тексты, словно иду, а потом ложусь на плаху, под топор палача, принося себя в жертву. Почему-то вижу так.
Это очень непросто, пересиливать себя каждый раз, день ото дня, запуская «ворд», и писать.
Что-то писать. Неважно, что именно. Для кого-то.
О чем будет новый текст? Боль, наверно о боли.
Люди не представляют себе, какую они могут наносить боль другим людям.
Им нравиться боль, своя и чужая, несмотря на то, что им больно, ведь от этого они страдают, а иначе они бы стали жить совсем по-другому…
Абсурд; вместо того чтобы писать новый текст, я вынужден отвлекаться на какое-то, форумное существо.
Неправильно тратить свое время на разборки и выяснения отношений…
Хотя, возможно и наверно, в этом и заключается смысл, нашего бытия. Как я говорил выше, то есть с болью.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
Неожиданно полил дождь, хотя до этого солнце лишь зашло за темные тучи, ничего не предвещало непогоду.
Рядом стоял низкоэтажный дом с балконами, он встал под один из них. Балкон получился как навес и спасение от дождя.
Ему спешить было некуда, поэтому он принялся наблюдать за опустевшей улицей, это тоже стало его второй привычкой.
Через некоторое время промытое небо прояснилось настолько, что уже не заливало улицы мутноватыми ручейками.
Тут он увидел их: двух каких-то собак и незнакомца с ними, показавшихся из поворота тротуара к боковым домам.
Сноровистые, четвероногие собаки в ошейниках, чёрная с коротким хвостом с большой пастью и седая собака поменьше, аккуратно обегали пятна луж на тротуаре, одновременно деловито обнюхивая интересные, на их взгляд, местечки.
Собак он ненавидел; во первых из-за непереносимой вони, во вторых, считая их своими конкурентами, ну а в третьих просто не любил из неприязни сложившейся с детства.
Поэтому не разбирался в породах собак, полагая их всех на одно лицо, точнее на одну оскаленную морду.
Чуть поодаль от них, под сплошными каплями дождя, немного повизгивая на неумелых поворотах, ехала инвалидная коляска с электроприводом.
Она вслед за собаками-поводырями для незрячих, тоже объезжала грязные лужи, в которых наверняка находились глубокие рытвины. Грозившие тем, что если не перевернётся хрупкая ненадёжная коляска с ездоком, то можно застрять всерьёз и надолго, где без посторонней помощи от других людей, уже никак не выкарабкаться.
Изредка, отбежавшие вперёд собаки недоумённо оглядывались на своего странного хозяина; обездвиженного, — но он же ведь как-то передвигался.
Вроде спрашивали собачьими взглядами, почему ты отстаешь от нас, коротколапый двуногий наш друг и повелитель?
Потом отворачивались, держа носы по ветру, неспешно трусили дальше, наглядно указывая дорогу куда-то туда.
Ездок следовал, конечно, за ними, то отставая, то двигаясь вместе с ними, дружной неразлучной троицей.
Слабая рука молодого парня лежала на подлокотнике коляски, где крепился джойстик управления.
Другая рука безвольно опущена вниз, к парализованному телу.
Голова, прикрытая промокшей кепкой, плотно прижатая к плечу, не поднималась наверх, даже от резких толчков на неровностях асфальта.
А в коляске громко играла музыка, причиной был портативный плеер, находившийся в ней.
Музыка оказалась грустной и знакомой, он узнал ее: песни Джо Дассена, про дождь, ещё про что-то, наверно про любовь.
Под эту музыку, когда отец напивался, он бил его.
Нет, всё было не так.
Отец во время семейной попойки сначала ставил пластинку на проигрыватель, из динамиков лилась музыка, включенная на полную громкость.
— Танцуй! — повелевал он.
Мальчик, исполняя приказание, кое-как изгибался, пародируя танец.
Потом отец доставал большой кожаный ремень с пряжкой
И приказывал:
— Грызть!
Мальчик покорно исполнял, что от него требовали взрослые.
Становился в позе собачки, начинал грызть пряжку ремня
— Я ставлю пластику и движения. Ведь он будущий пидарастик.
Потом спасибо скажешь, отцу, за правильное воспитание.
Пьяная мать одобрительно кивала, поддакивала.
— Да-да, пусть почухает, как деньги нам достаются.
— А теперь садись сюда.
Отец смазывал сливочным маслом горлышко пустой бутылки из под портвейна, приказывал ему насадиться попой на бутылку.
Мальчику было непросто.
Когда он вырос в подростка, то пришлось непросто, что не так просто, а вообще непросто.
После убийства отца, когда тот принимал ванну, — юноша задушил его банным полотенцем, висевшим на батарее, он почувствовал себя свободным, переехал в другой город, оставляя за спиной всё прошлое.
Пятнышко крови, оставшиеся на фаянсовой белизне ванной, преследовало его в воспоминаниях.
Мать, он тогда убил первой, прирезал во сне лезвием безопасной бритвы, которой она брила ноги.
Алую кровь, хлынувшую из горла матери, он во рту ее принес к отцу, когда тот лежал в ванной.
Отец сразу всё понял, он даже не особо сопротивлялся.
Только произнес, хрипя, через сдавленное горло.
— Ну ты и гаденыш… растил тебя, растил, и вооо….
Слова превратились в хрип умирающего человека.
Он вспомнил случай, произошедший вчера, когда суровый мужской голос обратился к нему:
— Эй, здорово! Что, уже не признаешь?
Он обернулся на знакомый голос, и произнес, подходя ближе к плотному небритому мужчине:
— Привет. Давно тебя не было видно.
Они похлопали друг другу по плечам, как старые знакомые.
Хотя так примерно и представлялось.
Шапочное уличное знакомство из прошлой жизни, не выросшее в дружбу, но она, ни ему, ни тому знакомому, вовсе была не нужна.
Ведь даже его имени толком не помнил: то ли Роман, то ли Рамиль.
Он знал его ещё молодым парнем, когда проживал в родном городе.
А после переезда, спустя десяток лет, они как-то встретились случайно на улице, уже здесь, в другом месте.
Эти негаданные встречи на улицах, стали происходить с завидным постоянством.
Тогда он понял, что это жизненная закономерность, от которой нельзя убежать.
Знакомый, его словно подкарауливал возле разных магазинов, куда он ходил за продуктами.
Хотя они непостижимым образом встречались в разных районах города.
Тот парень превратился в ядреного мужика, который постоянно бухал, а по утрам и вечером стоял после магазинов, стреляя мелочь на выпивку, чтобы опохмелиться. Хотя, что ему ещё оставалась делать, ни имея, ни семьи, ни нормальной работы.
Рома, или Рамиль, при таких встречах подходил к нему, здоровался, рассказывал, спрашивал как дела и жизнь, тоже жаловался на жизнь, и конечно, просил занять ему денег.
Он давал, правда не так много, но учитывая, что это без возврата, не стоит обвинять его в мелочности.
Деньги давал по причине запаха, исходивший от знакомого: в нем находилась боль, которую невозможно уже изгнать, почему-то пронизавшая его душу, до самого дна.
Иногда знакомый исчезал на некоторое время.
Потом неожиданно объявлялся, попадаясь ему на глаза, в одинаковом состоянии: с похмелья, и в небритом виде.
Только немного менялся запах; помимо боли, в нем ощущались страх, порох, кровь, и смерть.
— Да здесь я был, — улыбнулся знакомый, широкой улыбкой.
Он тоже улыбнулся, принимая игру.
— Ну может не здесь, а в Одинцово. Ну рассказывай, как делишки?
— Да как: всё также. Сам как, что нового?
Он принюхался после вопроса: снова в запахе чувствовались гарь, дым, огонь, кровь, и смерть. Но что-то присутствовало ещё.
— Ты что, «оттуда»?
— Оттуда, — подтвердил и поморщился знакомый, спрятав куда-то улыбку, которая стала ему чужой, и налезала на лицо будто маска.
— И как там?
— Хреново там. Лучше не спрашивай.
— Понятно. Хорошо, что ещё целый вернулся.
— Почти целый, только пулевое в руку получил. Вот недавно, вернулся из госпиталя….
Тут он обратил внимание на руку, которую знакомый старательно прятал от него за спиной.
Теперь ему стало понятно, — это оказался запах больницы.
— Что ж, ничего. Зарастет навёрно.
— Это точно. А вот, на днях, в город, двадцать «цинков» пришло.
И все из моей бывшей роты. Парней закопали на два метра в землю, дали салют, потом поминали от души…
— Потому и забухал, — знакомый горько усмехнулся, отвернулся в сторону.
— Понятно, — отозвался он, понимая, что тут ещё скажешь, когда все слова произносятся без толку.
— Слушай: можно вопрос? — спросил знакомый.
Он усмехнулся, заранее зная, о чем он будет.
— Не стоит. Как бы сам на нулях…
— Да ладно! Ты же знаешь, я верну.
— Ага, вернешь.
— Конечно! А еще традиция. Ты же знаешь, что такое традиция.
Ее никогда не следует нарушать. Понимаешь?
— Понимаю, традиция…
Он полез в карман, выгребая последние деньги.
— Этого хватит? — спросил, отдавая одну бумажную «сотку» в ладонь знакомого.
— Нормально! Как раз не хватало.
— Что ж, круто.
— Слушай: ты не ссы, я всё помню и верну. Держи пятак, братюня.
Идти надо, сам понимаешь, трубы огнем горят.
Знакомый протянул ему руку, прощаясь.
Он осторожно пожал, крупную левую ладонь.
Потом стоял на месте, наблюдая, как тот уходит, по направлению ближайшего магазина, который утром уже открылся.
Правая рука за его спиной оказалась какой-то укороченной; будто ее распилили, удалили часть костей, затем намертво зашили остатки.
Теперь она выглядела как неудачный протез у манекена: то болтающеюся как тряпка, то крепко скованная.
Знакомый обернулся, словно почувствовал спиной его взгляд:
— От души, ещё раз спасибо. Век не забуду. Удачи! — выкрикнул знакомый.
Он понимающе покачал головой:
— И тебе, удачи….
Подул свежий влажный ветер, какой бывает после ненастий, освежающий природу и душу.
*
Рамиль, мой старый знакомый.
Реальный человек, контрактник чвк, недавно вернувшийся инвалидом, можно сказать, из ада. Где был Бахмут.
Пришедшие «цинки», в наш город, тоже правда.
Честно говоря, у меня нет слов: писать об этом, что-то обсуждать.
Это за пределами моего понимания.
Неожиданно полил дождь, хотя до этого солнце лишь зашло за темные тучи, ничего не предвещало непогоду.
Рядом стоял низкоэтажный дом с балконами, он встал под один из них. Балкон получился как навес и спасение от дождя.
Ему спешить было некуда, поэтому он принялся наблюдать за опустевшей улицей, это тоже стало его второй привычкой.
Через некоторое время промытое небо прояснилось настолько, что уже не заливало улицы мутноватыми ручейками.
Тут он увидел их: двух каких-то собак и незнакомца с ними, показавшихся из поворота тротуара к боковым домам.
Сноровистые, четвероногие собаки в ошейниках, чёрная с коротким хвостом с большой пастью и седая собака поменьше, аккуратно обегали пятна луж на тротуаре, одновременно деловито обнюхивая интересные, на их взгляд, местечки.
Собак он ненавидел; во первых из-за непереносимой вони, во вторых, считая их своими конкурентами, ну а в третьих просто не любил из неприязни сложившейся с детства.
Поэтому не разбирался в породах собак, полагая их всех на одно лицо, точнее на одну оскаленную морду.
Чуть поодаль от них, под сплошными каплями дождя, немного повизгивая на неумелых поворотах, ехала инвалидная коляска с электроприводом.
Она вслед за собаками-поводырями для незрячих, тоже объезжала грязные лужи, в которых наверняка находились глубокие рытвины. Грозившие тем, что если не перевернётся хрупкая ненадёжная коляска с ездоком, то можно застрять всерьёз и надолго, где без посторонней помощи от других людей, уже никак не выкарабкаться.
Изредка, отбежавшие вперёд собаки недоумённо оглядывались на своего странного хозяина; обездвиженного, — но он же ведь как-то передвигался.
Вроде спрашивали собачьими взглядами, почему ты отстаешь от нас, коротколапый двуногий наш друг и повелитель?
Потом отворачивались, держа носы по ветру, неспешно трусили дальше, наглядно указывая дорогу куда-то туда.
Ездок следовал, конечно, за ними, то отставая, то двигаясь вместе с ними, дружной неразлучной троицей.
Слабая рука молодого парня лежала на подлокотнике коляски, где крепился джойстик управления.
Другая рука безвольно опущена вниз, к парализованному телу.
Голова, прикрытая промокшей кепкой, плотно прижатая к плечу, не поднималась наверх, даже от резких толчков на неровностях асфальта.
А в коляске громко играла музыка, причиной был портативный плеер, находившийся в ней.
Музыка оказалась грустной и знакомой, он узнал ее: песни Джо Дассена, про дождь, ещё про что-то, наверно про любовь.
Под эту музыку, когда отец напивался, он бил его.
Нет, всё было не так.
Отец во время семейной попойки сначала ставил пластинку на проигрыватель, из динамиков лилась музыка, включенная на полную громкость.
— Танцуй! — повелевал он.
Мальчик, исполняя приказание, кое-как изгибался, пародируя танец.
Потом отец доставал большой кожаный ремень с пряжкой
И приказывал:
— Грызть!
Мальчик покорно исполнял, что от него требовали взрослые.
Становился в позе собачки, начинал грызть пряжку ремня
— Я ставлю пластику и движения. Ведь он будущий пидарастик.
Потом спасибо скажешь, отцу, за правильное воспитание.
Пьяная мать одобрительно кивала, поддакивала.
— Да-да, пусть почухает, как деньги нам достаются.
— А теперь садись сюда.
Отец смазывал сливочным маслом горлышко пустой бутылки из под портвейна, приказывал ему насадиться попой на бутылку.
Мальчику было непросто.
Когда он вырос в подростка, то пришлось непросто, что не так просто, а вообще непросто.
После убийства отца, когда тот принимал ванну, — юноша задушил его банным полотенцем, висевшим на батарее, он почувствовал себя свободным, переехал в другой город, оставляя за спиной всё прошлое.
Пятнышко крови, оставшиеся на фаянсовой белизне ванной, преследовало его в воспоминаниях.
Мать, он тогда убил первой, прирезал во сне лезвием безопасной бритвы, которой она брила ноги.
Алую кровь, хлынувшую из горла матери, он во рту ее принес к отцу, когда тот лежал в ванной.
Отец сразу всё понял, он даже не особо сопротивлялся.
Только произнес, хрипя, через сдавленное горло.
— Ну ты и гаденыш… растил тебя, растил, и вооо….
Слова превратились в хрип умирающего человека.
Он вспомнил случай, произошедший вчера, когда суровый мужской голос обратился к нему:
— Эй, здорово! Что, уже не признаешь?
Он обернулся на знакомый голос, и произнес, подходя ближе к плотному небритому мужчине:
— Привет. Давно тебя не было видно.
Они похлопали друг другу по плечам, как старые знакомые.
Хотя так примерно и представлялось.
Шапочное уличное знакомство из прошлой жизни, не выросшее в дружбу, но она, ни ему, ни тому знакомому, вовсе была не нужна.
Ведь даже его имени толком не помнил: то ли Роман, то ли Рамиль.
Он знал его ещё молодым парнем, когда проживал в родном городе.
А после переезда, спустя десяток лет, они как-то встретились случайно на улице, уже здесь, в другом месте.
Эти негаданные встречи на улицах, стали происходить с завидным постоянством.
Тогда он понял, что это жизненная закономерность, от которой нельзя убежать.
Знакомый, его словно подкарауливал возле разных магазинов, куда он ходил за продуктами.
Хотя они непостижимым образом встречались в разных районах города.
Тот парень превратился в ядреного мужика, который постоянно бухал, а по утрам и вечером стоял после магазинов, стреляя мелочь на выпивку, чтобы опохмелиться. Хотя, что ему ещё оставалась делать, ни имея, ни семьи, ни нормальной работы.
Рома, или Рамиль, при таких встречах подходил к нему, здоровался, рассказывал, спрашивал как дела и жизнь, тоже жаловался на жизнь, и конечно, просил занять ему денег.
Он давал, правда не так много, но учитывая, что это без возврата, не стоит обвинять его в мелочности.
Деньги давал по причине запаха, исходивший от знакомого: в нем находилась боль, которую невозможно уже изгнать, почему-то пронизавшая его душу, до самого дна.
Иногда знакомый исчезал на некоторое время.
Потом неожиданно объявлялся, попадаясь ему на глаза, в одинаковом состоянии: с похмелья, и в небритом виде.
Только немного менялся запах; помимо боли, в нем ощущались страх, порох, кровь, и смерть.
— Да здесь я был, — улыбнулся знакомый, широкой улыбкой.
Он тоже улыбнулся, принимая игру.
— Ну может не здесь, а в Одинцово. Ну рассказывай, как делишки?
— Да как: всё также. Сам как, что нового?
Он принюхался после вопроса: снова в запахе чувствовались гарь, дым, огонь, кровь, и смерть. Но что-то присутствовало ещё.
— Ты что, «оттуда»?
— Оттуда, — подтвердил и поморщился знакомый, спрятав куда-то улыбку, которая стала ему чужой, и налезала на лицо будто маска.
— И как там?
— Хреново там. Лучше не спрашивай.
— Понятно. Хорошо, что ещё целый вернулся.
— Почти целый, только пулевое в руку получил. Вот недавно, вернулся из госпиталя….
Тут он обратил внимание на руку, которую знакомый старательно прятал от него за спиной.
Теперь ему стало понятно, — это оказался запах больницы.
— Что ж, ничего. Зарастет навёрно.
— Это точно. А вот, на днях, в город, двадцать «цинков» пришло.
И все из моей бывшей роты. Парней закопали на два метра в землю, дали салют, потом поминали от души…
— Потому и забухал, — знакомый горько усмехнулся, отвернулся в сторону.
— Понятно, — отозвался он, понимая, что тут ещё скажешь, когда все слова произносятся без толку.
— Слушай: можно вопрос? — спросил знакомый.
Он усмехнулся, заранее зная, о чем он будет.
— Не стоит. Как бы сам на нулях…
— Да ладно! Ты же знаешь, я верну.
— Ага, вернешь.
— Конечно! А еще традиция. Ты же знаешь, что такое традиция.
Ее никогда не следует нарушать. Понимаешь?
— Понимаю, традиция…
Он полез в карман, выгребая последние деньги.
— Этого хватит? — спросил, отдавая одну бумажную «сотку» в ладонь знакомого.
— Нормально! Как раз не хватало.
— Что ж, круто.
— Слушай: ты не ссы, я всё помню и верну. Держи пятак, братюня.
Идти надо, сам понимаешь, трубы огнем горят.
Знакомый протянул ему руку, прощаясь.
Он осторожно пожал, крупную левую ладонь.
Потом стоял на месте, наблюдая, как тот уходит, по направлению ближайшего магазина, который утром уже открылся.
Правая рука за его спиной оказалась какой-то укороченной; будто ее распилили, удалили часть костей, затем намертво зашили остатки.
Теперь она выглядела как неудачный протез у манекена: то болтающеюся как тряпка, то крепко скованная.
Знакомый обернулся, словно почувствовал спиной его взгляд:
— От души, ещё раз спасибо. Век не забуду. Удачи! — выкрикнул знакомый.
Он понимающе покачал головой:
— И тебе, удачи….
Подул свежий влажный ветер, какой бывает после ненастий, освежающий природу и душу.
*
Рамиль, мой старый знакомый.
Реальный человек, контрактник чвк, недавно вернувшийся инвалидом, можно сказать, из ада. Где был Бахмут.
Пришедшие «цинки», в наш город, тоже правда.
Честно говоря, у меня нет слов: писать об этом, что-то обсуждать.
Это за пределами моего понимания.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Может быть и так! Но это проблема канатчиковой дачи. Не моя.
Вертухай это лицо сержантского, рядового состава, прапорщик наконец.
Я же был "Кумом." Офицерский состав. Старший инспектор оперативно режимной части. До этого опером в ментовке. Тоже офицер. Но дело совершенно в ином.
Тебе ведь известно, чем занимался "Цензор на зоне." Раньше зека писали домой письма. Вкладывали в конверт. И в не запечатанном виде опускали в ящик на проходной. Цензор проверял каждое письмо на предмет обнаружения информации имеющей оперативный интерес. Если такого интереса нет, то письма отправлялись по адресу.
Если есть интересная информация, то такая почта ложится на стол мне.
Но иногда я проверял письма пропущенные цензором. На предмет, возможного его двурушушничества. Как правило цензоры не рисковали.
Я бы сейчас это не излагал. Тем более, когда я делал шутливое предположение о канатчиковой даче здесь, я никого конкретно не имел в виду. И тебя уж точно нет. Время идет, все мы меняемся, воевать и обвинять кого то, желания все меньше.
Но я о письмах зэка. Берешь некоторые выборочно, читаешь и диву даешься! Ну как такой человек, может здесь находиться? И жену он любит, и детей, и родителей! И как красиво он описывает и обещает будущую совместную жизнь! Пушкин, Тютчев, Тургенев, Жуковский и еще целая плеяда писателей и поэтов в одном лице. Что то не то здесь!
Идешь в спецчасть, берешь личное дело этого зэка. Со всей информацией, приговором/приговорами и так далее. Абсолютно другой человек. Нет в личном деле натуры поэта/писателя. Все что угодно. Бандит, садист, вор, Семейный деспот и мучитель, пьяница, наркоман и т д. Но только не писатель.
Отключили у зека возможность злодействовать? Превратился в поэта романтика. О Боге начинает рассуждать.
Другое дело, совсем не обязательно, что выйдя из мест лишения свободы, человек теряет те новые задатки, которые за колючкой в нем проросли.
Кто то вернулся к разбойному промыслу, а кто то совсем наоборот. И даже начинает насти доброе и вечное в народ.
Жизнь, Судьба!
Не нами придумано!
Мы очень часто не помним и забываем, как нами управляют Внешние Силы с Тонкого Плана! Ведь далеко не все эти Силы с Тонкого Плана являются Светлыми и Добрыми!
Так что, ты напрасно принял все это на себя.
Да и никого я не хотел здесь оскорблять и обижать! Будем считать,что я плоско пошутил!
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Ладно, будем считать так.
Извинения приняты.
Ты тоже, не серчай шибко.
Как говориться, все мы человеки.
П.с.
А ты изменился. Раньше, мы бы …
Не буду говорить далее, что и как.
Короче: замяли недомолвку.
Честь имею.
Извинения приняты.
Ты тоже, не серчай шибко.
Как говориться, все мы человеки.
П.с.
А ты изменился. Раньше, мы бы …
Не буду говорить далее, что и как.
Короче: замяли недомолвку.
Честь имею.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
Тахо.
Мне дали название Тахо.
Почему? Не знаю, наверно так получилось у создателя.
Когда родился, или меня сконструировали, то произнес:
— Тахо.
Тахо, — это речка в Испании.
Наверно моя родина, хотя выгляжу как испанец тоже.
Боль, — в этом разбираюсь не понаслышке, почти как главный специалист по боли, в теории, и в практике.
И считаю себя таким.
Ведь меня создала сама Башня Боли.
Башня питается человеческой болью, ей только помогаю, как бы это выразиться, работаю на неё.
Когда начал? Не знаю точно.
Уже давно. Даже не помню, с каких времен.
Был у нее в услужении, когда на костре сжигали Джордано Бруно.
Я подносил зажженный факел к дровам.
Знал, как сжигали на костре Жанну Дарк, а потом через сто лет назад, главного тамплиера, Жака де Моле, на Иудейской Площади. Это происходило в древнем Париже.
Я находился в стране иудеев, рядом с трибуном Понтием Пилатом. Тогда был с именем Кентуриона Марка, под кличкой Крысобоя.
Командовал охраной городской тюрьмы, поэтому видел собственными глазами, как идет судилище, как вешают на крестах возле Ершалаима, двух грязных разбойников, подельников Вараввы, и того сильно выпившего вина смутьяна, доставленного к нам после пьяного загула возле садов Иеросамиды.
Тот человек был с пустынных равнин Иудейской Галилеи, длинноволосый, с именем Иешуя, по кличке Га-Ноцри, из Назарета.
И это я, Кентурион Марк, приказал центуриону Лонгину, вонзить копье в тело того мученика. Наконец, избавляя того от невыносимой боли, даря ему неизбывную смерть.
Которою он слишком хотел.
Это произошло накануне иудейского праздника, Пейсаха.
Я был при Петре Первом, в пыточных камерах главным палачом.
Я был везде, где присутствует огромная боль: Гитлер, Сталин, Пиночет, Пол Пот, Хомейни, Саддам Хусейн….
Но это уже не важно.
Вот что такое боль? Допустим, физическая.
Когда над человеком производят пытки, истязания, мучения, происходит садизм одним словом.
Что это такое?
С моей точки зрения, Боль — понятие, скорее всего философское, очень метафорическое, неопределенное и перевернутое.
Понимаете? Нет?
Тогда объясню на ситуации: в тесной камере два человека: один мучитель, другой подопытный.
Уже ничего не надо ни паролей, ни явок, ни имён.
Идут тупо пытки и мучения жертвы.
Методично, как на работе, на которой получают оплату: мучитель обливается горячим потом, а тот истязаемый кровью.
Но, а теперь мучителю требуется лишь, — чтобы подопытный отдал нечто такое из себя, или трансформировал осязаемую Боль, тоже в нечто такое, вроде появление бога, или в подобие такого чуда из чудес.
Нет, не фокусы, а сделать обычное чудо. Прямо здесь и сейчас.
Сделайте примитивное чудо — и от вас отстанут!
Так это себе представляю.
Иначе всё бессмысленно; страдания, пытки, муки...
Где это всё? Почему подопытные людишки не хотят отдавать частицу творца из себя, или модифицировать в нечто другое??
Так нет, этого не происходит!
Хотя Га-Ноцри, тот повешенный на кресте назаретянин, вроде бы смог. Почти, смог.
Видоизменить свою истинную боль в нечто иное, например, в священный культ, самого себя.
Когда он стал Иисусом Христом, после своей смерти.
В религию, культа и индивидуализма.
Но боли от него исходило много, очень много.
Башня была довольна таким результатом, и мной.
Иногда мне кажется, что люди, просто тупы, глухи, ленивы, и очень порочны.
Иначе было бы всё по-другому; ведь каждый человек способен на чудо, не только Га-Ноцри, или тот же арабский шаман по имени Моххамед Али аль Басри, который тоже придумал свою религию мусульманства.
Теперь Боль, — моральная, или душевная.
Почти также, только при этом не страдает тело, если сам подопытный сам над собой что-то не сделает, например, выпьет стакан уксусной кислоты.
Кстати, жуткая смерть, а болевые ощущения просто зашкаливают.
*
Тахо.
Мне дали название Тахо.
Почему? Не знаю, наверно так получилось у создателя.
Когда родился, или меня сконструировали, то произнес:
— Тахо.
Тахо, — это речка в Испании.
Наверно моя родина, хотя выгляжу как испанец тоже.
Боль, — в этом разбираюсь не понаслышке, почти как главный специалист по боли, в теории, и в практике.
И считаю себя таким.
Ведь меня создала сама Башня Боли.
Башня питается человеческой болью, ей только помогаю, как бы это выразиться, работаю на неё.
Когда начал? Не знаю точно.
Уже давно. Даже не помню, с каких времен.
Был у нее в услужении, когда на костре сжигали Джордано Бруно.
Я подносил зажженный факел к дровам.
Знал, как сжигали на костре Жанну Дарк, а потом через сто лет назад, главного тамплиера, Жака де Моле, на Иудейской Площади. Это происходило в древнем Париже.
Я находился в стране иудеев, рядом с трибуном Понтием Пилатом. Тогда был с именем Кентуриона Марка, под кличкой Крысобоя.
Командовал охраной городской тюрьмы, поэтому видел собственными глазами, как идет судилище, как вешают на крестах возле Ершалаима, двух грязных разбойников, подельников Вараввы, и того сильно выпившего вина смутьяна, доставленного к нам после пьяного загула возле садов Иеросамиды.
Тот человек был с пустынных равнин Иудейской Галилеи, длинноволосый, с именем Иешуя, по кличке Га-Ноцри, из Назарета.
И это я, Кентурион Марк, приказал центуриону Лонгину, вонзить копье в тело того мученика. Наконец, избавляя того от невыносимой боли, даря ему неизбывную смерть.
Которою он слишком хотел.
Это произошло накануне иудейского праздника, Пейсаха.
Я был при Петре Первом, в пыточных камерах главным палачом.
Я был везде, где присутствует огромная боль: Гитлер, Сталин, Пиночет, Пол Пот, Хомейни, Саддам Хусейн….
Но это уже не важно.
Вот что такое боль? Допустим, физическая.
Когда над человеком производят пытки, истязания, мучения, происходит садизм одним словом.
Что это такое?
С моей точки зрения, Боль — понятие, скорее всего философское, очень метафорическое, неопределенное и перевернутое.
Понимаете? Нет?
Тогда объясню на ситуации: в тесной камере два человека: один мучитель, другой подопытный.
Уже ничего не надо ни паролей, ни явок, ни имён.
Идут тупо пытки и мучения жертвы.
Методично, как на работе, на которой получают оплату: мучитель обливается горячим потом, а тот истязаемый кровью.
Но, а теперь мучителю требуется лишь, — чтобы подопытный отдал нечто такое из себя, или трансформировал осязаемую Боль, тоже в нечто такое, вроде появление бога, или в подобие такого чуда из чудес.
Нет, не фокусы, а сделать обычное чудо. Прямо здесь и сейчас.
Сделайте примитивное чудо — и от вас отстанут!
Так это себе представляю.
Иначе всё бессмысленно; страдания, пытки, муки...
Где это всё? Почему подопытные людишки не хотят отдавать частицу творца из себя, или модифицировать в нечто другое??
Так нет, этого не происходит!
Хотя Га-Ноцри, тот повешенный на кресте назаретянин, вроде бы смог. Почти, смог.
Видоизменить свою истинную боль в нечто иное, например, в священный культ, самого себя.
Когда он стал Иисусом Христом, после своей смерти.
В религию, культа и индивидуализма.
Но боли от него исходило много, очень много.
Башня была довольна таким результатом, и мной.
Иногда мне кажется, что люди, просто тупы, глухи, ленивы, и очень порочны.
Иначе было бы всё по-другому; ведь каждый человек способен на чудо, не только Га-Ноцри, или тот же арабский шаман по имени Моххамед Али аль Басри, который тоже придумал свою религию мусульманства.
Теперь Боль, — моральная, или душевная.
Почти также, только при этом не страдает тело, если сам подопытный сам над собой что-то не сделает, например, выпьет стакан уксусной кислоты.
Кстати, жуткая смерть, а болевые ощущения просто зашкаливают.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
глава Джек.
В том, в моем родном мире, меня все знали под именем Джек.
К нему уже свыкся, поэтому впредь так стану называться среди остальных миров. Но обо всем по порядку.
Надо представиться: я инженер по электронике, известный ученый, который случайным образом изобрел машину миров.
Поэтому, к тому же, путешественник по мирам
Есть путешественники по времени, которые путешествуют на машине времени то в будущее, то в прошлое, а я вот, на смастеренной машине почему-то мотаюсь среди параллельных миров.
Должен сказать, что миры во Вселенной, почти все одинаковы, за некоторыми исключениями, иными деталями.
К примеру; в одном мире правит диктатор, в другом нет, в одном мире сейчас идет война, а в другом нет.
Потом произошла авария, в машине накрылся трансформатор, она сломалась в каком-то странном месте, где еще в стране стоял социалистический строй, была только партия коммунистов, и существовало вроде Советского Союза.
Страна, только недавно оправилась от войны.
Правил в ней, после недавно умершего Леонида Ильича, вместо «меченого», генсек партии Ю. Андропов.
Не было интернета, мобильников, компов, банкоматов, и платежных банковских карт.
Телевидение работало, но только пока в черно-белом формате.
Машина миров, была сделана в форме привычного автомобиля.
Кроме движка с колесами, в ней находился генератор, трансформатор, и магнетрон силового поля, изобретенный лично мной. Для того, чтобы всё это помещалась в корпусе авто, салон пришлось переоборудовать в моей лаборатории.
Саму идею концепт-кара, подсмотрел в одном фильме, вроде он назывался «назад, в будущее!», хотя в том родном мире, он был под другим названием. Уже не помню, под каким именно.
Вот примерно так, моя машина миров и выглядит.
Кстати, заметил, что многое стал не помнить.
Из мозга стирались целые области знаний, умений, и воспоминаний.
Наверно этому причина, побочное явление, при перемещениях среди миров. Поэтому мне приходиться вести дневник, куда записываю важные вещи.
Хотя и без дневника ещё помню, что где-то есть мой родной мир, куда мечтаю вернуться к себе домой, к жене и детям.
После поломки, я отогнал машину в укромное местечко, которое ранее приметил, в один заброшенный гараж на окраине.
В том же самом городе, почти в том же.
Где жил и работал, ученым изобретателем.
Ведь сама местность, глобально, не меняется.
Конечно, в каком-то из миров строят дома, трассы, или сносят старье после пожаров. Но это не так существенно, для меня.
Кроме этого, меня рандомно забрасывает в те миры, где моих двойников не существовало вообще: они не появлялись на свет, по тем, или иным обстоятельствам.
Я взял личные вещи, прихватил дневник, захлопнул авто, прикрыл дверь гаража, и направился в чужой мир.
Мне пришлось остановиться в нем, жить, как-то приспосабливаться к новым обстоятельствам.
Хотя опыт, у меня уже имелся.
Правда, небольшой, ведь я задерживался в других мирах всего на непродолжительное время.
Устроился на работу, в одну организацию.
Профсоюз, или профком, называется.
В нём занимались необычным трудом; все, в том числе и я, постоянно ходили на разнообразные сборища, шли по всяческим собраниям, произносили доклады на съездах, заседали на заседаниях, где дружно голосовали, то за одно, то за другое решение главной партии, выступали на выступлениях.
За это нам платили деньги. Небольшие, но на жизнь хватало.
Некоторым сотрудникам, даже доплачивали, если они говорили громкие речи с трибуны, в концертах играли на музыкальных инструментах, или пели песни.
Каждому, — по способностям: имелся у них там, такой лозунг.
Смекнув тут, в чем смысл и цели устройства общества, я быстро поднялся по карьерной лестнице: от младшего сотрудника, до руководителя небольшого подразделения.
Где уже сам за столом, сидя в кресле, подписывал бюрократические бумажки: разнарядки, прогрессивки, приказы, распоряжения, указания, направления…
В них заключались различные сведения: кто, сколько получает зарплату, кто, куда идет на место работы, кому, какая полагается премия, и так далее.
В общем, ничего сложного, в той работе не находилось.
В один из дней, в мой кабинет вошла секретарша, когда сидя в кресле, сосредоточенно стучал пальцами по клавишам машинописной машинке очередное указание:
— Подпишите, Карл Георгиевич...
Она положила на стол пачку расходных бланков.
— Это что, такое, Мария Густавна? — сурово спросил.
— На списание всякой дрябедени… Джекки! Ну что ты сейчас выделываешься? Ты же мой милый…
И секретарша, изогнувшись, чмокнула меня в щеку.
Да уж, что тут скажешь; с Марией Густавной, или просто Мари, у меня возникли отношения, не только рабочие.
Красивая женщина, немного младше, мне только за тридцать лет, в этом случае трудно устоять одинокому страннику.
— Ну ладно, ладно, не злись любимая.
Тоже поцеловал ее в ответ.
—Ты же знаешь работа, всё остальное потом. Вечером.
— Всё, можешь идти.
Мари вышла из кабинета, а я, некоторое время тупо сидел, очарованный, наблюдая сзади, за ее соблазнительной походкой на каблучках.
К тому же женщина была обнажена, ну почти.
Как и я, сидевший в кресле за столом в одних семейных трусах
Жара виной всему. В этом мире, стояло лишь одно жаркое лето, от которого не спасали ни вентиляторы, ни кондиционеры, ни морозильники.
Когда толпы людей выходили на марши, то у меня возникало ощущение, будто нахожусь на пляже, идущему к океану.
Ладно, надо работать, что тут у нас…
Так, почитаем:
Деревянный ящик, 1 штука, — на списание.
Подписываем.
Так, дальше:
— Трансформатор, 1 штука, сварочный, — на списание.
Стоять, — трансформатор. А ведь он мне и нужен.
Сломанный, не сломанный, я прикажу перемотать сгоревшие обмотки трансформатора заново
Я нажал кнопку вызова секретарши:
— Мария Густавна, зайдите.
— Это откуда бумага?
— С ТепРеса. А что такое?
— Немедля машину мне, то есть нам, — поправился я.
— Собирайтесь, едим туда…
В общем, долго, и утомительно рассказывать обо всем.
Починенный трансформатор самостоятельно установил в машине.
Попрощался с Мари, точнее сказать, попросту сбежал от нее рано утром, оставив на кухонном столике коротенькую записку.
Не люблю прощаний, проводов, слез.
Поэтому так и сделал.
Завел машину и вновь отправился в путешествие.
Высокочастотный гул, вспышки разрядов, повалил дым из под капота, — как я понял, машина снова сломалась.
Опять что-то сгорело. Будь оно неладно.
Твою медь! Куда же она меня забросила на этот раз?!
И каков же он будет.
Нельзя сказать, что в восхищение, но хотя бы пока живой остался.
Я откинул дверцу машины, вылез наружу, протирая глаза и чихая от дыма.
— Дядя, а вы откуда?
Подошел ко мне один малец, смотря на меня заодно на обстановку через какое-то устройство. Смартфон, как я узнал позже.
— Оттуда.
— Из тик-тока?
— Угум. А как ты понял?
— Да там все такие, как вы, дядя.
— У них лица во, а глаза во, — мальчик показал на примере как они делают, те странные люди, из какого-то тик-тока.
Видимо я был похож своим ошарашенным видом, на одного из них.
— А это «тесла»?
— Нет, не тесла.
— Вот здорово. А на чем она ездиет? На бензине?
— На радие.
— О, круто! Дядя, а вы из будущего?
— Нет, к сожалению, я из настоящего…
Радий, — радиоактивный элемент, вроде батарейки, установленный в двигателе моего авто.
Тут, к слову сказать, моя машина оказалась не в гараже, а посреди детской игровой площадки.
Дети копаются в песочницах, утреннем днем располневшие мамаши гуляют с колясками. Рай, да и только всего.
Хотя надо валить отсюда, пока не заподозрили неладное.
Когда дым рассеялся, то немного попозировав мальцу, сел за руль, завел движок, затем отогнал машину подальше от города.
глава Джек.
В том, в моем родном мире, меня все знали под именем Джек.
К нему уже свыкся, поэтому впредь так стану называться среди остальных миров. Но обо всем по порядку.
Надо представиться: я инженер по электронике, известный ученый, который случайным образом изобрел машину миров.
Поэтому, к тому же, путешественник по мирам
Есть путешественники по времени, которые путешествуют на машине времени то в будущее, то в прошлое, а я вот, на смастеренной машине почему-то мотаюсь среди параллельных миров.
Должен сказать, что миры во Вселенной, почти все одинаковы, за некоторыми исключениями, иными деталями.
К примеру; в одном мире правит диктатор, в другом нет, в одном мире сейчас идет война, а в другом нет.
Потом произошла авария, в машине накрылся трансформатор, она сломалась в каком-то странном месте, где еще в стране стоял социалистический строй, была только партия коммунистов, и существовало вроде Советского Союза.
Страна, только недавно оправилась от войны.
Правил в ней, после недавно умершего Леонида Ильича, вместо «меченого», генсек партии Ю. Андропов.
Не было интернета, мобильников, компов, банкоматов, и платежных банковских карт.
Телевидение работало, но только пока в черно-белом формате.
Машина миров, была сделана в форме привычного автомобиля.
Кроме движка с колесами, в ней находился генератор, трансформатор, и магнетрон силового поля, изобретенный лично мной. Для того, чтобы всё это помещалась в корпусе авто, салон пришлось переоборудовать в моей лаборатории.
Саму идею концепт-кара, подсмотрел в одном фильме, вроде он назывался «назад, в будущее!», хотя в том родном мире, он был под другим названием. Уже не помню, под каким именно.
Вот примерно так, моя машина миров и выглядит.
Кстати, заметил, что многое стал не помнить.
Из мозга стирались целые области знаний, умений, и воспоминаний.
Наверно этому причина, побочное явление, при перемещениях среди миров. Поэтому мне приходиться вести дневник, куда записываю важные вещи.
Хотя и без дневника ещё помню, что где-то есть мой родной мир, куда мечтаю вернуться к себе домой, к жене и детям.
После поломки, я отогнал машину в укромное местечко, которое ранее приметил, в один заброшенный гараж на окраине.
В том же самом городе, почти в том же.
Где жил и работал, ученым изобретателем.
Ведь сама местность, глобально, не меняется.
Конечно, в каком-то из миров строят дома, трассы, или сносят старье после пожаров. Но это не так существенно, для меня.
Кроме этого, меня рандомно забрасывает в те миры, где моих двойников не существовало вообще: они не появлялись на свет, по тем, или иным обстоятельствам.
Я взял личные вещи, прихватил дневник, захлопнул авто, прикрыл дверь гаража, и направился в чужой мир.
Мне пришлось остановиться в нем, жить, как-то приспосабливаться к новым обстоятельствам.
Хотя опыт, у меня уже имелся.
Правда, небольшой, ведь я задерживался в других мирах всего на непродолжительное время.
Устроился на работу, в одну организацию.
Профсоюз, или профком, называется.
В нём занимались необычным трудом; все, в том числе и я, постоянно ходили на разнообразные сборища, шли по всяческим собраниям, произносили доклады на съездах, заседали на заседаниях, где дружно голосовали, то за одно, то за другое решение главной партии, выступали на выступлениях.
За это нам платили деньги. Небольшие, но на жизнь хватало.
Некоторым сотрудникам, даже доплачивали, если они говорили громкие речи с трибуны, в концертах играли на музыкальных инструментах, или пели песни.
Каждому, — по способностям: имелся у них там, такой лозунг.
Смекнув тут, в чем смысл и цели устройства общества, я быстро поднялся по карьерной лестнице: от младшего сотрудника, до руководителя небольшого подразделения.
Где уже сам за столом, сидя в кресле, подписывал бюрократические бумажки: разнарядки, прогрессивки, приказы, распоряжения, указания, направления…
В них заключались различные сведения: кто, сколько получает зарплату, кто, куда идет на место работы, кому, какая полагается премия, и так далее.
В общем, ничего сложного, в той работе не находилось.
В один из дней, в мой кабинет вошла секретарша, когда сидя в кресле, сосредоточенно стучал пальцами по клавишам машинописной машинке очередное указание:
— Подпишите, Карл Георгиевич...
Она положила на стол пачку расходных бланков.
— Это что, такое, Мария Густавна? — сурово спросил.
— На списание всякой дрябедени… Джекки! Ну что ты сейчас выделываешься? Ты же мой милый…
И секретарша, изогнувшись, чмокнула меня в щеку.
Да уж, что тут скажешь; с Марией Густавной, или просто Мари, у меня возникли отношения, не только рабочие.
Красивая женщина, немного младше, мне только за тридцать лет, в этом случае трудно устоять одинокому страннику.
— Ну ладно, ладно, не злись любимая.
Тоже поцеловал ее в ответ.
—Ты же знаешь работа, всё остальное потом. Вечером.
— Всё, можешь идти.
Мари вышла из кабинета, а я, некоторое время тупо сидел, очарованный, наблюдая сзади, за ее соблазнительной походкой на каблучках.
К тому же женщина была обнажена, ну почти.
Как и я, сидевший в кресле за столом в одних семейных трусах
Жара виной всему. В этом мире, стояло лишь одно жаркое лето, от которого не спасали ни вентиляторы, ни кондиционеры, ни морозильники.
Когда толпы людей выходили на марши, то у меня возникало ощущение, будто нахожусь на пляже, идущему к океану.
Ладно, надо работать, что тут у нас…
Так, почитаем:
Деревянный ящик, 1 штука, — на списание.
Подписываем.
Так, дальше:
— Трансформатор, 1 штука, сварочный, — на списание.
Стоять, — трансформатор. А ведь он мне и нужен.
Сломанный, не сломанный, я прикажу перемотать сгоревшие обмотки трансформатора заново
Я нажал кнопку вызова секретарши:
— Мария Густавна, зайдите.
— Это откуда бумага?
— С ТепРеса. А что такое?
— Немедля машину мне, то есть нам, — поправился я.
— Собирайтесь, едим туда…
В общем, долго, и утомительно рассказывать обо всем.
Починенный трансформатор самостоятельно установил в машине.
Попрощался с Мари, точнее сказать, попросту сбежал от нее рано утром, оставив на кухонном столике коротенькую записку.
Не люблю прощаний, проводов, слез.
Поэтому так и сделал.
Завел машину и вновь отправился в путешествие.
Высокочастотный гул, вспышки разрядов, повалил дым из под капота, — как я понял, машина снова сломалась.
Опять что-то сгорело. Будь оно неладно.
Твою медь! Куда же она меня забросила на этот раз?!
И каков же он будет.
Нельзя сказать, что в восхищение, но хотя бы пока живой остался.
Я откинул дверцу машины, вылез наружу, протирая глаза и чихая от дыма.
— Дядя, а вы откуда?
Подошел ко мне один малец, смотря на меня заодно на обстановку через какое-то устройство. Смартфон, как я узнал позже.
— Оттуда.
— Из тик-тока?
— Угум. А как ты понял?
— Да там все такие, как вы, дядя.
— У них лица во, а глаза во, — мальчик показал на примере как они делают, те странные люди, из какого-то тик-тока.
Видимо я был похож своим ошарашенным видом, на одного из них.
— А это «тесла»?
— Нет, не тесла.
— Вот здорово. А на чем она ездиет? На бензине?
— На радие.
— О, круто! Дядя, а вы из будущего?
— Нет, к сожалению, я из настоящего…
Радий, — радиоактивный элемент, вроде батарейки, установленный в двигателе моего авто.
Тут, к слову сказать, моя машина оказалась не в гараже, а посреди детской игровой площадки.
Дети копаются в песочницах, утреннем днем располневшие мамаши гуляют с колясками. Рай, да и только всего.
Хотя надо валить отсюда, пока не заподозрили неладное.
Когда дым рассеялся, то немного попозировав мальцу, сел за руль, завел движок, затем отогнал машину подальше от города.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Маленький росточек выкарабкивался из-под земли, похожий на зеленый всход травинки.
Наверно Он знал, что так и будет.
Всегда и отныне.
Сначала пойдет семя, посаженное в плодородную эдемскую почву, потом из него получится росток, стебель, куст, дальше дерево.
— Подойди сюда, — сказал Он.— Этот росток нуждается в пригляде, за ним нужно смотреть, чтобы вырос. Но только не очень много.
— Да Отец, это золотая середина, так ее называют те, разумные существа, которыми мы населили тот осколочек Космоса…
— Именно. Ни больше, ни меньше.
— Но что это за росток?
— Эх, несмышленыш, хотя ты ещё слишком мал, чтобы понять мой замысел.
Я сотворил всё, но им, чего-то всегда не хватает. Тогда, мне пришлось выдумать это…
— И что это такое?
— Это называется Боль, сын. Оно питается от тех существ, той субстанцией, называемой болью. За этим росточком нужно приглядывать.
Ты хочешь стать Стражем?
— Да Отец, понял, теперь это моя миссия, быть при Ней.
*
Башня Боли.
Планета Земля.
Удар лапы динозавра едва не примял, проклюнувшийся росточек, похожий на травинку, среди всех трав, а в основном папоротников.
Но он не был похож на обычную траву.
Серебристое навершие растения издавало едва уловимый свист, от переполняемой энергии, требующий продолжение роста.
Проходили миллионы лет, то растение превратилось в… тоже в растение, только сродни металлическому никелированному шесту, как громоотвод.
А кроманьонец уже сменил питекантропа.
Идут тысячелетия: падение Римской Империи, восстание Спартака, Христа повесили на кресте, Византия, и снова идут века.
Шест вырос в башню, но ее никто не замечал, она научилась прятаться и делаться невидимой для всех.
Неорганика, питающаяся субстанцией, земных существ, — оно могло сделать и не такое.
Вполне себе обычное дело, для разумной жизни: титан, никель, кобальт, немного других примесей с пластиком микросхем, составляющим основу искусственного интеллекта.
Башня научилась думать.
Теперь ей не хватало силы и мощи, чтобы развернуться, как следует.
Выход был найден, те разумные существа, сначала строили пирамиды, зиккураты, высокие сооружения, вроде Эйфелевой башни.
Затем появились вышки сотовой связи, которые выросли как грибы после хорошего дождя, поэтому давали ей дополнительную энергию для роста и существования.
— Сторожа, сторожа, — злобно скрипела Она, будто зубами, хотя у ней не было зубов, и скрипели лишь металлические сопряжения на великанском ростке.
— Сторожа…, — усмехнулась Она.
Сочленения вновь издали звук, похожий на смех фальцетом.
Такой тоненький и протяжный, когда кто-то проводит когтями по стеклу. Противный, задевающий за душу, аж до нервов.
Особенно ей не давал покоя, один малюсенький человечек, в одном маленьком детском садике. Он там работал обычным сторожем, но не совсем это было так.
*
Наверно Он знал, что так и будет.
Всегда и отныне.
Сначала пойдет семя, посаженное в плодородную эдемскую почву, потом из него получится росток, стебель, куст, дальше дерево.
— Подойди сюда, — сказал Он.— Этот росток нуждается в пригляде, за ним нужно смотреть, чтобы вырос. Но только не очень много.
— Да Отец, это золотая середина, так ее называют те, разумные существа, которыми мы населили тот осколочек Космоса…
— Именно. Ни больше, ни меньше.
— Но что это за росток?
— Эх, несмышленыш, хотя ты ещё слишком мал, чтобы понять мой замысел.
Я сотворил всё, но им, чего-то всегда не хватает. Тогда, мне пришлось выдумать это…
— И что это такое?
— Это называется Боль, сын. Оно питается от тех существ, той субстанцией, называемой болью. За этим росточком нужно приглядывать.
Ты хочешь стать Стражем?
— Да Отец, понял, теперь это моя миссия, быть при Ней.
*
Башня Боли.
Планета Земля.
Удар лапы динозавра едва не примял, проклюнувшийся росточек, похожий на травинку, среди всех трав, а в основном папоротников.
Но он не был похож на обычную траву.
Серебристое навершие растения издавало едва уловимый свист, от переполняемой энергии, требующий продолжение роста.
Проходили миллионы лет, то растение превратилось в… тоже в растение, только сродни металлическому никелированному шесту, как громоотвод.
А кроманьонец уже сменил питекантропа.
Идут тысячелетия: падение Римской Империи, восстание Спартака, Христа повесили на кресте, Византия, и снова идут века.
Шест вырос в башню, но ее никто не замечал, она научилась прятаться и делаться невидимой для всех.
Неорганика, питающаяся субстанцией, земных существ, — оно могло сделать и не такое.
Вполне себе обычное дело, для разумной жизни: титан, никель, кобальт, немного других примесей с пластиком микросхем, составляющим основу искусственного интеллекта.
Башня научилась думать.
Теперь ей не хватало силы и мощи, чтобы развернуться, как следует.
Выход был найден, те разумные существа, сначала строили пирамиды, зиккураты, высокие сооружения, вроде Эйфелевой башни.
Затем появились вышки сотовой связи, которые выросли как грибы после хорошего дождя, поэтому давали ей дополнительную энергию для роста и существования.
— Сторожа, сторожа, — злобно скрипела Она, будто зубами, хотя у ней не было зубов, и скрипели лишь металлические сопряжения на великанском ростке.
— Сторожа…, — усмехнулась Она.
Сочленения вновь издали звук, похожий на смех фальцетом.
Такой тоненький и протяжный, когда кто-то проводит когтями по стеклу. Противный, задевающий за душу, аж до нервов.
Особенно ей не давал покоя, один малюсенький человечек, в одном маленьком детском садике. Он там работал обычным сторожем, но не совсем это было так.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Парфюмер.
Всё это случилось неожиданно в какой-то момент.
Подвал детского садика превратился в огромную пещеру, с множеством проходов, арок, залов.
Где мы все, очутились в различных положениях на относительно сухой каменной поверхности.
Крученые сталагмиты, выросшие с поверхностей, в виде столбов и конусов, с верхушек подсвечивали замкнутое пространство красноватыми бликами, словно здесь сделана кем-то светодиодная подсветка.
Немного ослабленный Тахо, лёжа извивался под неподвижным телом Зевса, а мы, то есть я с Джеком, держали его за раскинутые в сторону руки, прижимая к низу, не давая ему вырваться из нашего захвата.
Парфюмер с Аней, всем весом навалились на его ноги.
Ему оставалось лишь изгибаться и сучить ногами, ползком передвигаясь сантиметром за сантиметром, куда-то в мрачную темноту.
— Джек, держи его крепче! — прохрипел, из последних сил.
Одной рукой удерживая руку, другой же рукой непрестанно подтягивая за лохматую шкуру собачий труп, пропитывающейся кровью, который всё время норовил соскользнуть с выгибающегося туловища Тахо.
Нам всем страшно, во всяком случае, мне было страшно: сдерживая на месте Тахо, заставляя тело убитой твари лежать прямо на нём.
То стало страшно: страшно, не потому что просто страшно, от той неукротимой клокочущей ярости, которая бывает и возникает, но уже не у обычного человека, а у самой Системы, против которой бороться, себе дороже.
— Отпустите меня, земные придурки…, — тихо сквозь стиснутые зубы издает шипение Тахо, с какой-то змеиной злобой чешуйчатого пресмыкающегося, двухметрового роста.
Медленно-медленно, движением за движением он пытается извернуться из-под нас. Но это пока бесполезно.
Мы с Джеком снова и снова натягиваем на него сползающее тяжелое тело Зевса, не давая свободу судорожным попыткам.
Повторяю, — это выглядело очень страшно и противоестественно, ощущать себя, что будет и случиться потом: через несколько мгновений, секунд, минут, и в чём ещё измеряется время жизни.
Когда мы выбьемся из сил и полностью устанем, что тогда будет в случае неудачи, или не договоренности, с Тахо, амбассадором Боли.
Страшно подумать, что будет с нами, со мной: нас могут убить, повесить, разрезать на кусочки, отдать на корм псам, вскрыть живот вынуть кишки и все внутренности, требуху и даже душу, если это потребуется главному боссу, то есть Башне.
Могут утопить, могут сжечь в печи, разорвать напополам кранами, сдавить прессом.
Я это предчувствую, почти знаю, полученным знанием, что так и произойдет.
Страшно подумать, какая мощь стоит за спиной этой Системы.
Дело было даже не в этом страхе и боли, дело оказывалось в другом. Нечто выражалось в другом: в пережитом, и в будущем.
Теперь нам лишь оставалось держать за лапы, прижимая к земле громадную разъяренную шипящую Ящерицу, а красноватый свет кидал отблески, в которых иногда мерещились очертания фигуры человеческого туловища Тахо.
Его спина, обтянутая чешуйчатой кожей, вместе с костяными шипами едко царапает камни пещеры.
Время моей жизни, да и других участников событий, стало измеряться другими мерками, — насколько мы сможем вместе продержаться против неестественного существа.
Но долго так продолжаться не имеет возможности: это понимаю я, понимают другие, и Тахо своим разумом, тоже.
Силы уже на исходе, тогда я громко хриплю в морду рептилоидной сущности:
— Давай договариваться…
— О чем? Наверно это уже смешно человечешко, хоть и ты и Сторож….
Ящерица пыхнула огнем, как заправский дракон, — и отшвырнула всех нас в разные стороны.
Я улетел на несколько метров, больно ударился об камень.
Потом.. потом отключился, и толком ничего не помнил, как всё происходило, словно это был не я на самом деле.
В меня кто-то вселился, изнутри.
Занимая мой разум, и душу.
Всё это случилось неожиданно в какой-то момент.
Подвал детского садика превратился в огромную пещеру, с множеством проходов, арок, залов.
Где мы все, очутились в различных положениях на относительно сухой каменной поверхности.
Крученые сталагмиты, выросшие с поверхностей, в виде столбов и конусов, с верхушек подсвечивали замкнутое пространство красноватыми бликами, словно здесь сделана кем-то светодиодная подсветка.
Немного ослабленный Тахо, лёжа извивался под неподвижным телом Зевса, а мы, то есть я с Джеком, держали его за раскинутые в сторону руки, прижимая к низу, не давая ему вырваться из нашего захвата.
Парфюмер с Аней, всем весом навалились на его ноги.
Ему оставалось лишь изгибаться и сучить ногами, ползком передвигаясь сантиметром за сантиметром, куда-то в мрачную темноту.
— Джек, держи его крепче! — прохрипел, из последних сил.
Одной рукой удерживая руку, другой же рукой непрестанно подтягивая за лохматую шкуру собачий труп, пропитывающейся кровью, который всё время норовил соскользнуть с выгибающегося туловища Тахо.
Нам всем страшно, во всяком случае, мне было страшно: сдерживая на месте Тахо, заставляя тело убитой твари лежать прямо на нём.
То стало страшно: страшно, не потому что просто страшно, от той неукротимой клокочущей ярости, которая бывает и возникает, но уже не у обычного человека, а у самой Системы, против которой бороться, себе дороже.
— Отпустите меня, земные придурки…, — тихо сквозь стиснутые зубы издает шипение Тахо, с какой-то змеиной злобой чешуйчатого пресмыкающегося, двухметрового роста.
Медленно-медленно, движением за движением он пытается извернуться из-под нас. Но это пока бесполезно.
Мы с Джеком снова и снова натягиваем на него сползающее тяжелое тело Зевса, не давая свободу судорожным попыткам.
Повторяю, — это выглядело очень страшно и противоестественно, ощущать себя, что будет и случиться потом: через несколько мгновений, секунд, минут, и в чём ещё измеряется время жизни.
Когда мы выбьемся из сил и полностью устанем, что тогда будет в случае неудачи, или не договоренности, с Тахо, амбассадором Боли.
Страшно подумать, что будет с нами, со мной: нас могут убить, повесить, разрезать на кусочки, отдать на корм псам, вскрыть живот вынуть кишки и все внутренности, требуху и даже душу, если это потребуется главному боссу, то есть Башне.
Могут утопить, могут сжечь в печи, разорвать напополам кранами, сдавить прессом.
Я это предчувствую, почти знаю, полученным знанием, что так и произойдет.
Страшно подумать, какая мощь стоит за спиной этой Системы.
Дело было даже не в этом страхе и боли, дело оказывалось в другом. Нечто выражалось в другом: в пережитом, и в будущем.
Теперь нам лишь оставалось держать за лапы, прижимая к земле громадную разъяренную шипящую Ящерицу, а красноватый свет кидал отблески, в которых иногда мерещились очертания фигуры человеческого туловища Тахо.
Его спина, обтянутая чешуйчатой кожей, вместе с костяными шипами едко царапает камни пещеры.
Время моей жизни, да и других участников событий, стало измеряться другими мерками, — насколько мы сможем вместе продержаться против неестественного существа.
Но долго так продолжаться не имеет возможности: это понимаю я, понимают другие, и Тахо своим разумом, тоже.
Силы уже на исходе, тогда я громко хриплю в морду рептилоидной сущности:
— Давай договариваться…
— О чем? Наверно это уже смешно человечешко, хоть и ты и Сторож….
Ящерица пыхнула огнем, как заправский дракон, — и отшвырнула всех нас в разные стороны.
Я улетел на несколько метров, больно ударился об камень.
Потом.. потом отключился, и толком ничего не помнил, как всё происходило, словно это был не я на самом деле.
В меня кто-то вселился, изнутри.
Занимая мой разум, и душу.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Время моей жизни, да и других участников событий, стало измеряться другими мерками, — насколько мы сможем вместе продержаться против неестественного существа.
Но долго так продолжаться не имеет возможности: это понимаю я, понимают другие, и Тахо своим разумом, тоже.
Силы уже на исходе, тогда я громко хриплю в морду рептилоидной сущности:
— Давай договариваться…
— О чем? Наверно это уже смешно человечешко, хоть ты и Страж….
Ящерица пыхнула огнем, как заправский дракон, — и отшвырнула всех нас в разные стороны.
Я улетел на несколько метров, больно ударился об камень.
Потом.. потом отключился, и толком ничего не помнил, как всё происходило, словно это был не я на самом деле.
В меня кто-то вселился, изнутри.
Занимая мой разум, и душу.
Иногда наступает такое состояние, когда не хочется ни о чем думать. Голова становиться пустой и гулкой, как барабан.
В той голове теперь уже точно никто не живет.
Не хочется думать о боли, обо всём таком: о проблемах, о жизни.
Хочется стать никем, раствориться в течение, плыть по нему, ничего не делая, пуская воздушные пузыри по водной глади.
Хочется улететь, утонуть, разбиться, спрыгнуть с крыши, хочется всё, — лишь бы от меня отстали.
Мне больно, больно, больно, больно, больно, больно, правда, умоляю, прошу, отпустите, отпустите, отпустите, отпустите меня…!!!
Отпустите меня, прошу, услышьте меня..…
Кричу я безмолвным бесконечным криком.
Я кого-то молю, чтобы от меня забрали эту невыразимую невыносимую боль, освободили от нее, наконец.
И чтобы я ушел: то ли вверх, то ли в низ.
Хотя какая есть в этом разница.
Это было тогда, днем, 14 числа, месяца Нисана, накануне праздника Пейсаха, возле Ершалаима.
На той самой горе.
В неё уже были заранее вкопаны деревянные основания.
Там уже сновали помощники Каифы, из Синедриона, подготавливая место казни и саму процедуру.
Приговоренных, положили на землю, где уже были приготовленные бруски.
Развели руки в стороны, кисти рук гвоздями прибили к ним.
От этого раздавались протяжные стоны, вопли, проклятия.
Затем на веревках, подняли тела наверх, закрепили к основным столбам. В них были вбиты специальные железные крючья, позволяя навесить брусок с прибитым человеческим телом.
Я подошел к главному кресту, закопанному в гору, где висел он, в распятом положении, прибитый гвоздями, с гнусной табличкой на груди, с символами, означавшими насильника и убийцу.
Затем спросил у него:
— Тебе больно?
Он прошептал еле слышно, через запекшиеся губы:
— Пить…
Я дал знак, и Лонгин, с копьем, намочил клубок шерсти, сильно намоченной в воде с уксусом, из стоявшего рядом ведра.
Затем подал на острие копья, намоченный клубок шерсти, к лицу и губам, тому мученику, чтобы он мог попробовать попить.
Прошло время, наступил вечер
Они всё ещё были живые, все трое.
Казмос, Десмос, и этот, как его, — Га-Ноцри.
— Афраний, что дальше?
Ко мне подошел центурион Лонгин, спрашивая какую-то мелочь, видевшейся сейчас таким пустяком.
— Афраний! Там это, Крысобой, стал беситься без дела.
Бьет всех подряд плеткой. Что прикажете делать, господин?
Пора заканчивать, решаю я, поднимая голову к хмурому небу.
Когда же это всё прекратиться?! — с тоской думаю, отдавая последний приказ своим подчиненным.
Стая воронов, летавших рядом с местом казни, уже с утра почуяла лёгкую добычу.
Ведь Понтий Пилат, как с утра, давно вымыл руки над Чашей правосудия.
А я как же? Что будет потом со мной, с человеком, который привел напрасный приговор к исполнению.
Что будет после?
С Афранием, сыном Секста Бурра Афрания, римского знатного военачальника, который сам дослужился до главы тайной стражи, при прокураторах Иудеи.
Наверно ничего, или полнейшее забвение.
Умирать страшно, только в одном случае….
Хотя выход есть.
Ржанье лошадей, карканье, капли дождя, какие-то чужие люди, которых я уже не знаю и не помню.
Я спешился с коня, укрепил меч между камней, чтобы он глядел прямо в небеса.
— Афраний!
Прозвучало в тот момент, когда копье Логина пронзило ребра
Га-Ноцри по отмашке Марка Кентуриона, вонзаясь ему в тело, взрезывая ему едва бившиеся сердце наконечником, и я упал на острие меча, сцепив на затылке руки, чтобы не передумать в последний момент…
И это был уже не я.
Все должны быть как в детском садике.
Но долго так продолжаться не имеет возможности: это понимаю я, понимают другие, и Тахо своим разумом, тоже.
Силы уже на исходе, тогда я громко хриплю в морду рептилоидной сущности:
— Давай договариваться…
— О чем? Наверно это уже смешно человечешко, хоть ты и Страж….
Ящерица пыхнула огнем, как заправский дракон, — и отшвырнула всех нас в разные стороны.
Я улетел на несколько метров, больно ударился об камень.
Потом.. потом отключился, и толком ничего не помнил, как всё происходило, словно это был не я на самом деле.
В меня кто-то вселился, изнутри.
Занимая мой разум, и душу.
Иногда наступает такое состояние, когда не хочется ни о чем думать. Голова становиться пустой и гулкой, как барабан.
В той голове теперь уже точно никто не живет.
Не хочется думать о боли, обо всём таком: о проблемах, о жизни.
Хочется стать никем, раствориться в течение, плыть по нему, ничего не делая, пуская воздушные пузыри по водной глади.
Хочется улететь, утонуть, разбиться, спрыгнуть с крыши, хочется всё, — лишь бы от меня отстали.
Мне больно, больно, больно, больно, больно, больно, правда, умоляю, прошу, отпустите, отпустите, отпустите, отпустите меня…!!!
Отпустите меня, прошу, услышьте меня..…
Кричу я безмолвным бесконечным криком.
Я кого-то молю, чтобы от меня забрали эту невыразимую невыносимую боль, освободили от нее, наконец.
И чтобы я ушел: то ли вверх, то ли в низ.
Хотя какая есть в этом разница.
Это было тогда, днем, 14 числа, месяца Нисана, накануне праздника Пейсаха, возле Ершалаима.
На той самой горе.
В неё уже были заранее вкопаны деревянные основания.
Там уже сновали помощники Каифы, из Синедриона, подготавливая место казни и саму процедуру.
Приговоренных, положили на землю, где уже были приготовленные бруски.
Развели руки в стороны, кисти рук гвоздями прибили к ним.
От этого раздавались протяжные стоны, вопли, проклятия.
Затем на веревках, подняли тела наверх, закрепили к основным столбам. В них были вбиты специальные железные крючья, позволяя навесить брусок с прибитым человеческим телом.
Я подошел к главному кресту, закопанному в гору, где висел он, в распятом положении, прибитый гвоздями, с гнусной табличкой на груди, с символами, означавшими насильника и убийцу.
Затем спросил у него:
— Тебе больно?
Он прошептал еле слышно, через запекшиеся губы:
— Пить…
Я дал знак, и Лонгин, с копьем, намочил клубок шерсти, сильно намоченной в воде с уксусом, из стоявшего рядом ведра.
Затем подал на острие копья, намоченный клубок шерсти, к лицу и губам, тому мученику, чтобы он мог попробовать попить.
Прошло время, наступил вечер
Они всё ещё были живые, все трое.
Казмос, Десмос, и этот, как его, — Га-Ноцри.
— Афраний, что дальше?
Ко мне подошел центурион Лонгин, спрашивая какую-то мелочь, видевшейся сейчас таким пустяком.
— Афраний! Там это, Крысобой, стал беситься без дела.
Бьет всех подряд плеткой. Что прикажете делать, господин?
Пора заканчивать, решаю я, поднимая голову к хмурому небу.
Когда же это всё прекратиться?! — с тоской думаю, отдавая последний приказ своим подчиненным.
Стая воронов, летавших рядом с местом казни, уже с утра почуяла лёгкую добычу.
Ведь Понтий Пилат, как с утра, давно вымыл руки над Чашей правосудия.
А я как же? Что будет потом со мной, с человеком, который привел напрасный приговор к исполнению.
Что будет после?
С Афранием, сыном Секста Бурра Афрания, римского знатного военачальника, который сам дослужился до главы тайной стражи, при прокураторах Иудеи.
Наверно ничего, или полнейшее забвение.
Умирать страшно, только в одном случае….
Хотя выход есть.
Ржанье лошадей, карканье, капли дождя, какие-то чужие люди, которых я уже не знаю и не помню.
Я спешился с коня, укрепил меч между камней, чтобы он глядел прямо в небеса.
— Афраний!
Прозвучало в тот момент, когда копье Логина пронзило ребра
Га-Ноцри по отмашке Марка Кентуриона, вонзаясь ему в тело, взрезывая ему едва бившиеся сердце наконечником, и я упал на острие меча, сцепив на затылке руки, чтобы не передумать в последний момент…
И это был уже не я.
Все должны быть как в детском садике.